 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
Ольга Мяэотс, переводчица «Московской экскурсии» Памелы Трэверс, не ограничилась переводом текста, но и разгадала множество загадок, которыми переполнено эссе, и, в частности, загадку, связанную с посещением Памелой спектакля «Гамлет» в Москве. Ольга Мяэотс пишет: «Памела Трэверс с юности была увлечена театром и, ещё живя в Австралии, сама выступала на сцене. Многие её журнальные публикации 1920-х годов были также посвящены театру, в том числе, знаменитым постановкам Дягилева, которыми она восхищалась. Неудивительно поэтому, что и в России Трэверс хотела увидеть новый революционный театр [...] — и одна, на свой страх и риск, отправляется смотреть „Гамлета”. [...]
В 1932-м году такая постановка была только одна. Но какая! Легендарный спектакль знаменитого режиссёра Николая Павловича Акимова (1901-1968) в Вахтанговском театре! [...] Сказать, что спектакль вызвал „бурные споры” — значит, ничего не сказать. Это была бомба! [...] Вот как вспоминал этот спектакль один из очевидцев: „По сцене пролетала королевская кавалькада, вдогонку за убегавшим оленем. Прекрасный рыцарь Фортинбрас, ломая забор копытами коня, въезжал на сцену на фоне лилового неба, под великолепный марш Шостаковича. По краям забора торчали пики с отрубленными головами, и качались повешенные на виселицах. Офелия была действительно очаровательна и необыкновенно соблазнительна в своём чёрном бархатном платье, обшитом золотом, с низким вырезом на груди. Гамлет был кутила и забияка. Интересную и талантливую музыку написал Шостакович. Одним словом, всё было. […] Не было только старика Шекспира. Но на этот спектакль его и не предполагали приглашать”». Акимов создал шутовской балаган, ироническую стилизацию, дерзкую переоценку и пьесы и героя в духе эпохи, когда интригу двигали не шекспировские принцы, а зощенковские обыватели. Дерзкий «Гамлет» в Вахтанговском вызвал бурную реакцию. Разгромные рецензии соседствовали с восторженными. Западные критики писали, что такой «Гамлет» произвёл бы фурор в Европе. Все восхищались замечательной музыкой Дмитрия Шостаковича, прекрасной игрой Бориса Щукина — Полоний, Анны Орочко — Гертруда и, особенно, Рубена Симонова — Клавдий. «Гамлет» шёл около года, а потом был снят. Нужен был выразительный пример «формализма» — именно этот ярлык спектаклю в итоге и приклеили. Спектакль наотмашь бичевал тех, кто пришёл делать новую «советскую» культуру. Бичевал ярко, феерично.
Крепко досталось и сочинителю бодряческой верноподданнической песенки Александра Давиденко на слова Демьяна Бедного, полной «пролетарского» патриотизма и популярной до остервенения. Дмитрий Шостакович как раз в этом спектакле создал музыкальную пародию на надоевшую песню. Скрипач театрального оркестра Юрий Елагин в своей мемуарной книге «Укрощение искусств» рассказывает: «Интересно, что в известной сцене с флейтой, Шостакович зло высмеял и советскую власть, и группу пролетарских композиторов, которые как раз в то время были на вершине своего могущества и причиняли немалое зло русской музыке и русским музыкантам. В этой сцене Гамлет прикладывал флейту к нижней части своей спины, а пикколо [...] фальшиво и пронзительно играло известную советскую песню [...] композитора Давиденко...» А Ольга Мяэотс присовокупляет ещё один штрих: «В похоронном марше, написанном Шостаковичем, [...] проскальзывают ноты знаменитого марша Шопена, которые в данном случае добавляют… комизма финалу трагедии. А смеяться к концу спектакля публика уже была готова по любому поводу… Что ж, если Трэверс искала в Советской России новое искусство, то этот спектакль с лихвой вознаградил её за поиски! Остаётся лишь удивляться: как, не зная языка, сумела Трэверс разобраться в многочисленных переделках, допущенных режиссёром — настолько, что оказалась способна комментировать даже мелкие детали постановки?» Поняла Треверс и эксцентричность музыки… Сам Дмитрий Дмитриевич Шостакович с удовольствием воспоминал этот спектакль в книге «Свидетельство. Воспоминания Дмитрия Шостаковича» . Из воспоминаний Дмитрия Шостаковича, записанных Соломоном Волковым «Ставил „Гамлета” в театре Вахтангова Акимов. [...] Акимов гонялся за мной. Я согласился писать музыку, и, что важно отметить, театр заплатил мне аванс. [...] В те дни „Гамлет” был запрещён цензурой. Хотите — верьте, хотите — нет. Вообще, у нашего театра всегда были проблемы с Шекспиром, особенно с „Гамлетом” и „Макбетом”. Сталин не выносил ни той, ни другой пьесы. Почему? Кажется, это довольно очевидно. [...] Шекспир — провидец: человек рвётся к власти, идя по колени в крови. [...] Сталин просто не хотел, чтобы люди видели ненавистные ему пьесы про заговоры: никогда ведь не знаешь, что взбредёт на ум какому-нибудь психу. [...] На всякий случай он запретил Шекспира. [...] Помню, как прервали репетиции „Гамлета” во МХАТе. Это был, если можно так выразиться, „любимый” театр Сталина. Точнее, это был единственный театр, который вождь одобрил окончательно и бесповоротно. Для актёра, игравшего Гамлета, запрет пьесы стал настоящей трагедией. Гамлет был его мечтой, все вокруг знали, что это будет фантастический Гамлет. Но слово Сталина было закон, [...] не нужно было даже издавать письменного указа. Никакого указа и не было, а только — пожелание. Зачем запрещать? Так можно войти в историю в не очень благородном виде. Куда лучше просто спросить, что Сталин и сделал: „А так ли уж необходимо ставить ‘Гамлета’ в Художественном театре?” И всё, этого было достаточно. Пьесу сняли, актёр спился. И долгие-долгие годы Гамлет не появлялся на советской сцене. Все знали о вопросе Сталина, заданном Художественному театру, и никто не хотел рисковать. Все боялись. [...] Нет, с Шекспиром лучше не связываться. Только легкомысленный человек может взяться за такое проигрышное дело. За этого огнеопасного Шекспира. [...] Но тогда, в юности, я внял увещеваниям Акимова. Он был уникальным режиссёром, этакая облысевшая сирена. Акимов всегда изящно одевался и был изысканно вежлив, но лучше было не попадаться ему на язык или перо. Акимов и художником был не особо любезным: его карикатуры убийственны. Кажется, я легко отделался. [...] Акимов получил предварительное разрешение на постановку „Гамлета”. Это была большая победа. [...] Трактовка была, должен сказать, революционная. Акимов решил поставить её как комедию. Комедию борьбы за власть. На главную роль Акимов взял довольно известного комика (актёра Анатолия Горюнова. — Прим. ред.). Актёр был коренастым и полным, любителем поесть и выпить. Я мог бы отметить, что это соответствует тексту пьесы, в которой упоминается дородность Гамлета. Но публика была совершенно не готова к этому. [...] А тут вдруг — жирный Гамлет! Громогласный, полный. [...]
По версии Акимова, Офелия утонула спьяну. Говоря языком отчёта о вскрытии: „Вскрытие показало следы тяжёлого алкогольного опьянения. Могильщики говорили: „Пить или не пить — вот в чём вопрос”. Сомнение разрешалось просто: „Что за вопрос? Конечно, пить!” Специально для этой сцены был написан диалог. (Николай Акимов заказал тексты нескольких сцен мастерам сатирических обозрений Николаю Эрдману и Владимиру Массу, а сильно укороченные монологи принца превратил в насыщенные действием сцены. — Прим. ред.). Теперь о борьбе за власть. Именно она стала для Акимова центральной темой „Гамлета”. Борьба за корону. И никаких традиционных мук вины, сомнений и так далее. Я лично сыт по горло этой борьбой за власть, вечной темой искусства. [...] Акимовский Гамлет ведёт постоянную хитроумную борьбу за трон. Нет никакого Призрака, как я уже говорил. Гамлет сам изображает Призрака. Он делает это, чтобы напугать и потом терроризировать придворных. Гамлет хочет заполучить на свою сторону важного свидетеля из потустороннего мира, сделать так, чтобы свидетель подтвердил, что Клавдий незаконно находится на троне. Так что сцена явления Призрака была поставлена как чистая комедия.
Что касается „Быть или не быть”, то Гамлет произносил эти строки, взвешивая в руке корону. Он примерял её, крутил её во все стороны. Его отношения с Офелией, сукой и шпионкой, были однозначны: Гамлет спал с ней, а беременная Офелия в подпитии утонула. Изумителен был Полоний. Это был, наверное, главный триумф Акимовской постановки (ещё один парадокс). Его играл знаменитый Борис Щукин. Позже Щукин прославился как первый актёр, который сыграл Ленина на экране. Или, скорее, как первый профессиональный актёр, которому была поручена эта историческая миссия. Щукин [...] пробовал подойти к роли Полония с разных сторон. Но сначала казалось, что ничего не выходит. Я узнал Щукина ближе, когда он ставил в своём театре пьесу по Бальзаку и попросил меня сочинить к ней музыку. Тогда-то он открыл мне небольшой секрет своего успеха в „Гамлете”. [...] Щукин хотел уйти от штампа. Роль Полония не очень ясна. Он кажется и умным, и, в то же самое время, глуповатым. Судя по тому, как он ведёт себя с сыном, он может быть „благородным отцом”. Но в отношении дочери он поступает как сутенёр. Обычно на выходах Полония публика скучает. Но она привыкла к этому и терпит. Все считают, что, если это — классика, надо терпеть определённые вещи. Надо „иметь уважение к классике”. Метод Щукина состоял в следующем. Он стал искать у своих друзей чёрточки и особенности характера, которые помогли бы ему создать роль, и слепил из них Полония. [...]А потом на репетиции Щукин попробовал читать монолог Полония, как если бы он был Станиславским. И внезапно роль начала обретать форму. [...] Даже самые трудные места внезапно показались убедительными, когда произносились в манере и как бы от лица Станиславского. Щукин копировал Станиславского безукоризненно. Все хохотали до слёз. В результате получилось нечто величественное и глуповатое. Человек хорошо, комфортно живёт — и при этом занимается какой-то ерундой. Таков Станиславский в изображении Щукина...»
А теперь снова процитирую Ольгу Мяэотс: «Книга Памелы Трэверс, как и „Гамлет” Акимова на долгие годы были вытеснены на обочину культурной истории. Когда режиссёр Григорий Козинцев обратился к Дмитрию Шостаковичу с просьбой написать музыку для кинофильма „Гамлет”, композитор не предложил уже написанную партитуру, а сделал новый вариант — прекрасный, но совсем другой — более верный классическому образцу. Однако в последние десятилетия интерес к искусству авангарда становится всё сильнее. Мир заново открывает для себя этот уникальный эксперимент и обращает внимание на то, что долгие годы оставалось в тени, незамеченным, полузабытым. 21 октября 2014 года Лондонский симфонический оркестр представил публике забытую жемчужину — музыку Дмитрия Шостаковича к „Гамлету”, написанную в 1932-м году. Это было уникальное представление. Англичане хотели восстановить и сам спектакль Акимова, но не смогли найти сценарий. Поэтому довольствовались чтением классических отрывков из Шекспира, а также добавили фрагменты биографии композитора, — так исполнители попытались вернуть музыку в изначальный исторический контекст. Прозвучавшая музыка — дерзкая, бунтарская, гротесковая, поражала своей новизной, оригинальностью, молодостью. […] Памела Трэверс, наверняка, мечтала бы присутствовать на этом концерте». _______________________ © Торлина Татьяна Зиновьевна |
       
|
