Сталин не только внимательно следил за творчеством Шолохова, он по-своему точно трактовал даже отдельные нюансы, которые при поверхностном чтении самобытной шолоховской прозы другими не были замечены. 

   Вот, например, эпизод, изложенный в работе шолоховеда Ю.А. Дворяшина «М. Шолохов и русская проза 20–30-х годов о судьбе крестьянства», 1992 года издания: «Один из таких, ранее не упоминавшихся отзывов о герое «Тихого Дона» был произнесён  Сталиным на встрече с советскими писателями, состоявшейся на квартире у Горького в октябре 1932 года. По свидетельству одного из участников этой встречи [критика К. Зелинского], Сталин неожиданно заговорил о Григории Мелехове: «Эта фигура не типична для всего русского крестьянства. Это казак. А средне-русский крестьянин не мог стать командиром белой дивизии» (с.19).

   Думается, Шолохову, да и многим читателям были понятны истоки и характер такого суждения. Но так было не всегда. 

  Известно, что И.В. Сталин в письме деятелю польского и русского революционного движения Феликсу Кону от 9.07.1929 г., давая оценку брошюре «Соревнование масс», несколько неожиданно вставил фразу: «Знаменитый писатель нашего времени тов. Шолохов допустил в своём «Тихом Доне» ряд грубейших ошибок и прямо неверных сведений насчёт Сырцова, Подтёлкова, Кривошлыкова и др., но разве из этого следует, что «Тихий Дон» – никуда не годная вещь, заслуживающая изъятия из продажи?». (Мурин Ю.Г. Писатель и вождь. Переписка М.А. Шолохова с И.В. Сталиным. 1931–1950. М.: Раритет, 1997. С. 156). 

   Попробуем сделать попытку проанализировать текст «Тихого Дона» в той части, в какой он касается тех реальных персонажей, на которые указал Сталин. Понятно, что такая попытка ответить на вопрос о «грубейших ошибках» и «неверных сведениях» может быть сделана только в виде предположений.

   С большой долей уверенности можно утверждать, что за письмо Ф. Кону И.В. Сталин садился после недавнего прочтения им второй книги шолоховского романа. К этому времени она, то есть, когда вторая книга «Тихого Дона», уже была напечатана в журнальном варианте, в «Роман-газете», и даже вышла отдельной книгой в издательстве «Московский рабочий». Текст же сталинского письма был опубликован и, соответственно, стал известен широкой публике только через 20 лет, когда в 1949 году вышли в свет Сочинения И.В. Сталина. Тогда же слова вождя прочитал впервые и  Шолохов. 

  Как надо было понимать эти грозные замечания, как надо было на них реагировать? Со свойственным Шолохову стремлением к ясности 3 января 1950 года он обратился с посланием к самому генсеку: 

«Дорогой товарищ Сталин!

В 12-м томе Ваших Сочинений опубликовано Ваше письмо тов. Феликсу Кону. В этом письме указано, что я допустил в романе «Тихий Дон» «ряд грубейших ошибок и прямо неверных сведений насчёт Сырцова, Подтёлкова, Кривошлыкова и др.». 

…Возникают вопросы, в чём я ошибся и как надо правильно понимать события, описанные в романе, роль Подтёлкова, Кривошлыкова и других. Ко мне обращаются за разъяснениями, но я молчу, ожидая Вашего слова.

Очень прошу Вас, дорогой товарищ Сталин, разъяснить мне, в чём существо допущенных мною ошибок?…» (Мурин Ю.Г. Писатель и вождь. Переписка М.А. Шолохова с И.В. Сталиным. 1931–1950. М.: Раритет, 1997. С. 140).

   Действительно, в чём? Сталин ответа так и не дал, вопросы остались.

   Итак, первый из упомянутых в сталинском письме – Сырцов. Начнём с того, что во всех более поздних – после середины 1930-х годов – изданиях «Тихого Дона» фамилия Сырцов вообще не упоминается. Конечно, на несуществующего персонажа Сталин, очень внимательный читатель, ссылаться не мог. Поэтому в данном случае и при дальнейших поисках надо анализировать текст романа, который можно считать более ранним, исходным. 

  Как известно, в 2011 году Международный Шолоховский комитет, издательство «Московский писатель», «Роман-журнал XXI век», Академия Поэзии при поддержке В.С. Черномырдина издали «Тихий Дон», где текст романа восстановлен полностью, «без купюр». Обратимся к этому изданию шолоховской эпопеи. (Цитаты из романа ниже даются по этому изданию).

   Оказывается, что в тексте первых публикаций романа Сырцов всё же есть, он появляется однажды, выступая с трибуны съезда казаков-фронтовиков в станице Каменской как «делегат от рабочих шахтёров»: «Толстогубый, среднего роста человек, поправил зачёсанные вверх русые волосы, заговорил». (Кн.2, ч.5, гл. VIII, с.327)

   Это единственное описание внешности Сырцова в романе. Но вряд ли Сталин, обычно реагирующий «по существу», принял бы это за «грубейшие ошибки» и «неверные сведения». 

   Есть в следующем абзаце относительно Сырцова ещё одна фраза: «С первых же слов его горячей, прожжённой страстью речи, Григорий и остальные почувствовали силу чужого убеждения». (Кн.2, ч.5, гл. VIII, с.327)  То, что эти убеждения для большинства казачества были тогда «чужими», это тоже вряд ли могло быть истолковано Сталиным как ошибка писателя. Но где тут неверные сведения – окончательной ясности нет, можно только догадываться.

  А вот одной из причин, почему Сталин не ответил Шолохову – факт упоминания о Сырцове и дальнейшая его судьба – могли быть. Дело в том, что в 1937 году Сырцов, бывший председатель Донбюро РКП(б), бывший председатель Совнаркома РСФСР, троцкист и ярый сторонник самого жестокого расказачивания, на совести которого тысячи загубленных жизней, был расстрелян как «враг народа». Об этом Сталин не мог не знать. Что после такого жизненного финала можно было поставить в упрёк шолоховскому тексту конца 1920-х годов? Не лучше ли проигнорировать? – вопрос риторический.

   Теперь о Подтёлкове и Кривошлыкове. Фамилия первого в «Тихом Доне» упоминается более 200 раз, второго – около 60 раз, в основном, касаясь событий 1918 года. Особенно часто – в конце 2-й книги романа. О каких ошибках в изображении этих двух казаков – хопёрского и еланского – могла бы идти речь с точки зрения Сталина?

  Например, есть в романе несколько характеристик Подтёлкова, которые впоследствии были просто удалены редакторами: «[Глаза его] … влеплялись в одно место с тяжёлой мертвячей упорностью». (Кн.2, ч.5, гл. II, с.313) Позднее «мертвячую упорность» заменили на «тяжёлое упорство». 

   Второй эпизод, потом частично удалённый, с большей вероятностью мог войти в число «ошибочных» или «неверных»: «Григорий, хватая в воздухе что-то неуловимое, натужно спросил: 

   – Землю отдадим? Всем по краюхе наделим? 

   – Нет, зачем же, – растерялся и как будто смутился Подтёлков. – Землёй мы не поступимся. Промеж себя, казаков, землю поделим, помещицкую заберём, а мужикам давать нельзя. Их шуба, а наш рукав. Зачни делить – оголодят нас.

   – А править нами кто будет?

   – Сами, – оживился Подтёлков. – Заберём свою власть, вот и прави?ло». (Кн.2, ч.5, гл. II, с.313-314)

   Вполне возможно, могли не понравиться Сталину и такие слова, вложенные в уста Подтёлкову в виде обращения к Каледину: «Ежли б Войсковому правительству верили, я с удовольствием отказался бы от своих требований… Зачем вы приютили на казачьей земле разных беглых генералов? Через это большевики и идут войной на наш тихий Дон». (Кн.2, ч.5, гл. Х, с.334)

   Или такой факт, касающийся схватки казаков-фронтовиков с отрядом есаула Чернецова под Глубокой: «Подтёлков уже лежачего рубнул его [Чернецова] ещё раз…». Впоследствии слова «уже лежачего» из романа были удалены.

   Маловероятно, чтобы Сталин обратил внимание на такие внешние характеристики, как подтёлковское любование своей новой кожаной тужуркой, или отмеченная писателем его «схожесть» с Калединым в «твёрдой, медлительной уверенности»… (Кн.2, ч.5, гл. X, с.332)

   Не по душе Сталину, возможно, пришёлся следующий фрагмент переговоров в Новочеркасске: «…Вступился Кривошлыков, опасаясь, как бы простоватый Подтёлков не сболтнул лишнего.

   – Казаки не терпят такого органа, в который входят представители «партии народной свободы». Мы – казаки – и управление у нас должно быть наше, казачье.  

   – Как понимать вас, когда во главе совета стоят Бронштейн, Нахамкес и им подобные?

   – Им доверила Россия, доверяем и мы!» (Кн.2, ч.5, гл. Х, с.333)

   Немногим ниже, в этом же диалоге с Калединым, Подтёлков подтвердил:

   – Мы хотим ввести у себя в Донской области казачье самоуправление. (Кн.2, ч.5, гл. Х, с.333)

   Ещё один момент, также выброшенный в более поздних изданиях, – неприязненные отношения между Кривошлыковым и Зинкой – «шмарой» Подтёлкова в дни продвижения красной экспедиции на север Дона. «Белесую полногрудую девку» вёз с собой Подтёлков «под видом милосердной сестры». (Кн.2, ч.5, гл. XXVII, с.393) Кривошлыкова она презрительно называла «офицеришка несчастный», а тот грозился «баб… повыкинуть вон!». (Кн.2, ч.5, гл. XXVII, с.394)

   Косвенная характеристика Подтёлкова и возможных способов поддержания им дисциплины звучит из уст участника экспедиции Мрыхина, когда он одному шутнику из числа своих товарищей говорит: «За такие шутки как бы тебе Подтёлков ряшку не побил!» (Кн.2, ч.5, гл. XXVII, с.396)

   Уже после ареста экспедиции автор добавляет к портрету Подтёлкова ещё два штриха, которые, возможно, могли бы не понравиться Сталину: «В углу Подтёлков, опорожнив карманы, нарвал груду денег, пришёптывая, матерно ругаясь». И чуть ниже: «…Подтёлков громко и безобразно ругается…» (Кн.2, ч.5, гл. XXX, с.404)

   Но можно ли именно эти текстовые эпизоды считать теми самыми «ошибками» или «неверными сведениями»? На что конкретно так отреагировал Сталин в 1929 году? Не напрямую, но этот вопрос поднимает в своей работе «Тихий Дон» и политическая цензура» известный шолоховед из Принстонского университета Г.С. Ермолаев. Его замечания касаются собственно политических подходов к редактированию романа в разные годы. Эта работа профессора издана, и каждый может с ней ознакомиться, в том числе в Интернете.

   Что можно добавить? Есть ещё одна фраза Кривошлыкова, когда он, романтик и идеалист, обращается перед смертью к Подтёлкову стихотворной строкой: «Боюсь одного я, что в мире ином – друг друга уж мы не узнаем»… Будем там с тобой, Федя, встречаться чужие один одному… Страшно!..» (Кн.2, ч.5, гл. XXX, с.404)

   Вождю могло не понравиться, что красные казаки, получается, верят в загробный мир. Хотя, с другой стороны, что им остаётся, когда в этом мире их разделили и стравили так, что они перестают «узнавать» и признавать друг друга, будто не ведают, что творят: «вёшенские, каргинские, боковские, краснокутские, милютинские казаки расстреливали казанских, мигулинских, раздорских, кумшатских, баклановских казаков…». (Кн.2, ч.5, гл. XXXI, с.408-409) И сделать уже ничего нельзя. Уже избит и извалян в грязи перед расстрелом один из подтёлковцев, «…мигулинский казак 1910 года присяги, Георгиевский кавалер всех четырёх степеней, красивый, светлоусый парень». (Кн.2, ч.5, гл. XXXI, с.407)  Его, в отличие от Подтёлкова, покинуло мужество, так как в его понимании случилось то, что по нелепости, непоправимости, потрясению и психическому надрыву находится за гранью здравого смысла, толкает человека за край разумного: свои убивают своих! 

   Надо отметить, что образы участников расправы над членами подтёлковской экспедиции нарисованы автором в резко критических тонах. В этом можно убедиться, перечитав главы романа.

   Что же в итоге? Сталинские вопросы к шолоховскому тексту как были, так и остались, хотя чтение избранных глав окончено. Но всё же, как бы завершая эту тяжёлую тему, в конце всей горестной второй книги романа появляется маленькая, на полторы страницы, главка, в которой вырисовываются среди отчаяния безысходно-примирительные слова: «В годину смуты и разврата не судите, братья, брата!» (Кн.2, ч.5, гл. XXXII, с.411)

   …Читатель пойдёт дальше по страницам великого романа-эпопеи, возможно, кто-то мысленно будет возвращаться к вопросу: «Что же имел в виду Сталин?», но конкретного ответа, скорее всего, так и не найдёт. А размышлять всё же есть над чем…

___________________

© Кочетов Алексей Михайлович