Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Творчество
Три рассказа на темы революции
(№13 [331] 10.11.2017)
Автор: Евгений Жироухов
Евгений Жироухов

 АБРЕК

    Хрустнули две печати сургучные на мешке из грубой парусины. На низкий столик, заставленный бутылками с красным вином среди кусков брынзы и пучков зелёного лука, высыпали из мешка пачки денег в банковской упаковке.

     - Сичитай, - сказал хриплый голос с властными интонациями.

     Ещё трое, находившиеся в сумрачной комнате с маленькими окошками под сводчатым потолком, взялись перебирать денежные пачки, вслух называя обозначенные на упаковках цифры.

  - Как в лото играем, - проговорил с нервным смешком самый молодой из присутствующих, в студенческой тужурке и с перебинтованной левой рукой.

   - Бичо, дарагой, посчитай, сколько там, в общем, набирается, – сказал опять властным голосом коренастый, в поддёвке, похожий на небогатого купца третьей гильдии, с жёстким бобриком тёмно-медных волос и с рябинками по лицу.

    Похожий на студента прикинул в уме без всякого напряжения и назвал цифру:  двести пятьдесят тысяч. 

  - О-о, - закрутил головой один из компании в мундире поручика. – Вай! Четверть миллиона рублей!.. Хороший экс полючился… Бам-бам бомба. Ай, карашо. Лэнин скажет: ай, маладэц… Давай выпьем тэпэрь за такой удач. – И он потянулся к бутылке на столике.

   Стоявший чуть в отдалении человек лет сорока в поношенной черкеске, с большим кинжалом на пояске вышел вперёд, ближе к столу, сказал, блеснув белками глаз из-под повязки на лбу с проступившими бурыми пятнами:

  - Что ты, Камо, как мальчишка радуешься? Бам-бам… Сколько человеков убили за эти презренные деньги. 

   - Этот дэньги… нэ прэзренные. Этот дэньги рэволюций делать. Свободу дэлать, - оскалив зубы, сверкнувшие под смоляными усами, коротко подстриженными на офицерский фасон, с явной неприязнью заявил названный Камо. – Слюши, ты враг? За царя, да?.. Зачем так говоришь?..

        Он было хотел ещё что-то добавить злобного и обидного, но его остановил движением руки похожий на купца, увидев, что человек в черкеске, сжав рукоять кинжала, медленно вытягивает кинжал из ножен.

   - Камо! Дато!.. Перестаньте, молю вас. Нервы у всех взбудоражились. Давайте и вправду поднимем кружки за удачное и наше общее дело. – И сам первым взял со стола глиняный стакан, поднял его на уровне головы. – Будем друзьями, генацвале. За свободу.

     Все четверо выпили. Но напряжение на их лицах не исчезло. В сознании, сжимая в комок нервы, продолжали греметь взрывы бомб, револьверная трескотня, ржанье растерзанных взрывом лошадей, крики и стоны раненых людей – всё то событие, произошедшее на Эриванской площади Тифлиса всего лишь полчаса назад.

     Первой взорвалась бомба, брошенная с крыши дома, мимо которого проезжала карета банковского кассира. Потом с разных мест полетели ещё бомбы, загремели ещё взрывы. Одним из них вышибло из кареты тело кассира с размозжённой головой, и он распластался на булыжной мостовой, продолжая сжимать в мёртвой руке мешок с желаемой добычей налётчиков. Нескольким взрывами поубивало казаков из верхового конвоя банковской кареты. Их лошади со вспоротыми животами, предсмертно ржали, сучили ногами, растаскивая свои кишки по булыжнику. Выжившие конвойные казаки в полной несуразности заносились по площади: кто, стреляя из винтовок по непонятно каким целям, кто размахивал шашкой, кто нагайкой. С разных мест, увеличивая панику, раздались револьверные выстрелы расставленных заранее боевиков. Визжала истошно, только что праздно гуляющая публика. Среди этого ужаса лишь один Камо, хладнокровно стреляя с двух рук из двух наганов, уверенно направляя шпорами  своего коня к телу мёртвого кассира, чувствовал себя, как в родной стихии.

     Выпив быстрыми глотками, как от большой жажды, вино, Дато обтёр губы рукавом черкески и проговорил угрюмо:

   0- Сосо, зачем нам… лично мне такая свобода, когда за неё люди помирают, которые совсем другого от жизни хотят. Они совсем не виноватые ни в чём… Я думаю, неправильно так.

         И Дато замолчал насуплено, покачиваясь с каблука на носок своих сильно запылённых сапог. А на его тоже запылённой, бедного вида черкеске блестели серебряные газыри  и рукоятка кинжала с серебряной насечкой.

   - Слюши ты, ты как понимать – релюцинер… или так абрек просто? А-а? – со злым презрением спросил Камо. – Ти зачем Кобу Сосо назвал? Ти забудь, что там давно было.

     Названный «Сосо» глубоко вздохнул, покачал головой, затем показал студенту жестом, чтобы тот снова наполнил стаканы. Подняв наполненный стакан, он с улыбкой неясного смысла произнёс значительно, как тост:  

   - Ты, Камо, мужественный человек, герой, настоящий джигит, такой смелый, что нормальный человек на такие подвиги просто не способен…

    Тот, к кому обратились с тостом, в форме кавалерийского поручика от таких слов в его адрес вздёрнул подбородок, развернул плечи, выпятил вперёд грудь и даже звякнул шпорами.

   - … А ты, Дато батоно, есть настоящий герой народной молвы. Таких героев народ будет помнить доброй памятью долгие годы…Но в данный момент истории мы идём к одной цели, как все религии мира идут разными дорогами к одному единому богу… -   Произносящий эту речь опять скривил губы в двусмысленной улыбке. – Когда-то меня за такую мысль… Ох, молодой-глупый был. Правду говорить хотел, а мне чуть ли анафему не пропели мои попы-наставники, учёные талмудисты.

   - Да! – горячо воскликнул Камо. – У нас теперь одын путь. И бог свой одын – Лэнин. А том патом все паймут – какой цель. А ты, друг мой Коба, тут на Кавказе наш малэнький Лэнин. Только тэбе надо больше сидэть-писать, много-много бумаги. Ты, Коба, сыды, пыши… А мы будэм дэньги революции искат.  Ай-вай! Давай пьём за то!

   - Ну-у, дурачок, - вяло усмехнулся и махнул рукой Коба. Он залез рукой в карман своих зелёных штанов, достал пачку папирос «Зефир», вынул одну, постучал мундштуком папироски о ноготь большого пальца. – У тебя же, насколько знаю, дед был знаменитым в наших местах богословом. Уважали его. Мудрый был твой дед. Ох, но в этом смысле, кацо, ты не в него пошёл.

   - Я – рэлюцинер! – чётко, как клятву, выговорил Камо и опять звякнул шпорами. – Я видэл Лэнин. Лэнин – как бог, он смеялся, руку мнэ жал, герой, говорил, когда я тогда в тот аул финский – длинный такой названий – ездыл. Лэнин всегда там пышет-пышет, пышет-пышет. Вай, такой умный.

  - Что же ты, Камо, так и не научился правильно слово революционер проговарить? -  Плохо тебя там Ленин учил. – ухмыльнулся Коба.

   - Пачему плохо – карашо учил. Только там очен-очен много разных слов учёных слышал. Всех не запомнишь, не выучишь… Ти, Коба, тоже много всяких слов учёных знаешь. Ти – тоже умный… Но Ыльич, о-о, как бог. Клянусь хлебом… А жена его, вай, нэ понравился. Такой жаба, который глаз пучит, когда икра нэсёт, как тот курица, вай… А Инеска – тот баба ему подходящий жена. Чистопородный кобыла –  с пэрвый взгляд видно било. Я в лошадях, ух, какой умный…  

   - Охолонь, Камо, - с медленными интонациями и даже чрезмерно лениво проговорил Коба.  – Вот ты и повезёшь деньги Ленину. Адрес я тебе потом скажу. Только помни, джигит, что Ленин – вождь, главарь, атаман, а не бог. Ляпнешь там такое при народе, и много тогда Ленин своих соратников потеряет.

     - Всэ деньги вэзти? – Камо, полный гордости, ткнул пальцем в деньги на столе.

      Коба подумал с секунду – и ответил: «Все».

  - Как? Почему так решил? -  с пылким негодованием задал свои вопросы Дато и опять положил ладонь на рукоятку кинжала. – Там, - он кивнул перевязанной головой в пространство позади себя, - люди пострадали. Тот кассир с мешком… был тихий, мирный человек, шесть деток у него осталось… Давай, Коба, людям, пострадавшим от нашего дела, дадим часть денег. Давай, а?

   Камо,  оскалив по-волчьи зубы, колючим взглядом посмотрел на Дато и возбуждённо проговорил:

   - Слюши… Ти – не рэлюцинер. Ти – абрек какой-то… Ти Лэнин послушай и всё вокруг паймёшь. Паэхали со мной дэньги отдавать, и Лэнин слюшать будешь. Он скажет тэбе, что деньги революций нужна, свободу народ давать…

     Не дав Камо закончить свою горячую речь, Дато вытянул в его сторону свои руки, оголив из рукавов черкески запястья. 

  - Ты видишь эти шрамы? Это следы кандалов каторжных. Я это железо носил, тачки толкал на руднике в Сибири. Побег сделал. Полиция меня ищет… Я хотел, чтобы справедливость была, чтобы народ не страдал и жил как хочет, по честному правилу. Мне не надо ничего объяснять, я своей башкой до всего сам дошёл. Понял, а?!

     Теперь уже Камо перебил азартно, но руки свои вперёд не протягивал, а положил их обе на висевшую спереди на ремне кобуру.

    - Слюши, я тоже, знаешь, за справедливость для народа, да!.. Меня вешали жандармы в маленький аул в Аджарии… Вот, - Камо показал на подбородок. – А я – хитрий, я туда верёвка засунул – и так повис. Хитрий я, а жандармы смотрели, я вишу – потом уехали, думали – я каюк… А у меня сколько времени шея болел…

        И Камо демонстративно повёл подбородком из стороны в сторону.

       - Так ты за народ – или за своего бога-Ленина?! – громко, почти с криком спросил Дато.

      - Тихо, орлы. Тихо, - тоном вожака среди всех здесь сказал Коба и с явно злой усмешкой на губах пальцем подозвал ближе к себе студента.

    Тот подошёл, прижимая к груди перебинтованную руку и морщась от сдерживаемой боли. Коба взъерошил на его голове светло-рыжие кучерявые волосы, сказал с нежностью в голосе:

    - Ты, Бичо – тоже орёл. Герой. И настоящий грузин по своей крови. Вот глядите, - и Коба опять ладонью провёл по волосам студента. – Его бабушка в горах пряталась от злых персов. Его бабушек персы под себя в жёны не брали. И Бичо – грузин чистой породы.

  -Ай-вай, точно! – воскликнул Камо, сразу подобрев лицом. – Мой дед так говорил. Чистопородный грузин Бичо.

   И Камо с любовной восторженностью посмотрел на студента, будто только в сей миг заметил его чистопородность. И убрал руки с кобуры.

   - Давай, Бичо, собери-ка эти деньги обратно в мешок. – произнёс Коба с ласковыми интонациями. – А то эти поганые деньги смотрят на нас глазами дьявола. И сам дьявол радуется, как люди под его взглядом в свиней превращаются и его рабами делаются. Все к власти рвутся ради денег, просто скрывают свои намерения  за громкими, как камнепад, словами. Когда молча дело делаешь, больше сделаешь. Я так думаю, генацвале, вся корысть от дьявола.

     Камо, наблюдая взглядом, как Бичо, придерживая зубами и раненой рукой раскрытый мешок, забрасывает туда правой рукой разнокалиберные пачки ассигнаций, вскинул глаза на главаря и спросил с наивностью ребёнка:

- А Лэнин?.. Лэнин… как?

   Приглаживая ладонью усы, Коба ответил из-под ладони, подражая акценту вопрошавшего:

   - Лэнин… за народ. Всэ дэньги ему отдадим, - и он исподлобья взглянул на лицо Дато.

      Дато поймал этот взгляд и произнёс с сильным чувством упрёка:

  - Большую ошибку, Сосо, делаешь. На что пойдут эти кровавые деньги? На то, чтобы Ленин ещё больше своё кадило раздувал, печатал свои газетки-листовки, своими сказками мозги дурманил людям… Как нас одурманил на это вот дело. Умеет он бесом пронырливым путать людей на пути их извечном к правде и справедливости. О своей власти взамен царской он мыслит втайне в душе своей…

   - Слюши, Дато! – Камо подёргал своей травмированной шеей из стороны в сторону. – Ти – за царя, да? Ти – не релюцинер, нет… Ти зачем такой плохой слова про Лэнин говоришь?.. Лэнин есть большой вождь. Большевик, вай!.. Он со мной говорил. Я ему в тот раз курдюк вина привёз от всей сердца. Он смеялся, а сам сидит и пищёт бистро-бистро. Потом на меня смотрел и сказал, ти, товарищ, настоящий рэ-ва-ционер, глаза у тебя верные, как у собаки, будем вместе рэволюций делать. Вот так сказал… Абрек ти, Дато, а не верный собак. Понял, да?

   Ничего не отвечая, только вздохнув горестно, Дато резко крутанулся на каблуках и быстро пошёл к выходу. Когда он скрылся за дверью, Камо опять дёрнул шеей и с прищуром посмотрел на Кобу.

   - Ай, я так думай этот абрек к жандарм пощёл… Давай я его стрелять сейчас?

    Коротко хохотнув, Коба покачал головой.

   - Глупый ты, Камо. Настоящий абрек ни к жандармам, ни в полицию с доносом не пойдёт. Он сейчас в горы ускачет и будет там искать свою дорогу к правде и справедливости. Он – не хитрый, он честный и такой же глупый, как и ты, кацо.

- Вай, Коба! – восхищённо воскликнул Камо и прищёлкнул языком от восторга. – Всё знаешь! Умный ти… как Лэнин.   

    Выпив ещё по стакану вина, обернув мешок с деньгами бараньей шкурой, туго обмотав свёрток шерстяной верёвкой и положив внутрь бомбу с нитроглицериновым зарядом, Коба и Камо отправились  Тифлиской обсерватории, к заранее  обговорённому месту, где можно затаить революционную добычу пока не утихнут панические облавы. Напоследок предупредили Бичо, чтобы до утра из этого подвала и носа не высовывал, а утрам шёл к врачу и объяснил, что сам является пострадавшим из толпы в этой заварухе.

 

БРОНЕПОЕЗД              

           Родился я на бронепоезде.

     Первым командиром бронепоезда из моих предков был мой прадед – балтийский матрос второго года службы, при клёшах, бескозырке и в пулемётных лентах. Прадед вступил в командование бронепоездом, доставшимся как подарок от бегущих кайзеровских немцев, совсем без боя. Готические буквы «кайзер» на главной орудийной башне закрасили суриком и поверху написали «буревестник». Крупповская броневая сталь от прямых попаданий снарядов гудела церковным колоколом, орудийные затворы в обильной смазке, тающей от горячих стволов, смачно щёлкали при заряжании, точно прощальные поцелуи черешнеоких коханок. В любом бою «Буревестник» выходил победителем, если спереди и сзади оставались непорушенные рельсы.

     В дальнейших революционных боях бронепоезд вместе с прадедом был подарен Троцким союзнику по революции батьке Махно. Но вскоре подарок у батьки отобрали и гоняли бронепоезд по всем фронтам гражданской войны, демонстрируя непобедимый меч пролетарского гнева.

   Долгое время не удавалось поставить этот меч пролетарского гнева на запасный путь для проведения регламентных работ. Звякая изношенной сцепкой, лязгая треснувшими рессорами, громко стуча расшатанными колёсными парами, мотался броневой «Буревестник» в огне революционных битв, приближая зарю мировой революции. Хотели в один напряжённый момент отправить бронепоезд своим ходом в далёкую Испанию, но где-то в командных верхах, просчитав технически и политически, от этого манёвра отказались.

      Потом командиром бронепоезда был мой дед.  Его меч пролетарского гнева уже являлся детищем отечественной тяжёлой промышленности, но название оставили прежнее – «Буревестник». В то романтическое время ожидания полной победы мировой революции должность «командир бронепоезда» звучала воинственно грозно. Дед вспоминал, что назвавшись где-нибудь в нужном месте командиром бронепоезда, перед ним открывались все двери, точно за его спиной сверкали жерлами все калибры его самоходной крепости.

  Дед тоже геройски повоевал на многих фронтах, где рельсовый путь позволял маневрировать  в двух направлениях, назад и вперёд. И «Буревестник» не считался уже мечом пролетарского гнева, а просто обозначался как средство огневой поддержки тактического применения.   

   И угораздило меня родиться на бронепоезде, когда отец мой по семейной традиции возглавил в командной должности свой бронепоезд, считающийся по тем временам, без всякого пафоса, просто широким ассортиментом оборонного потенциала. В современных авиационно-ракетных стратегиях ведения войны бывший меч пролетарского гнева воспринимался уже, как анахронизм наподобие средневекового рыцаря. Но ценился как символ революционной романтики и непотухающей веры в победу мировой революции.

    В момент международной напряжённости, когда свободе далёкой Кубы возникла угроза со стороны потенциального противника, и мир зашатался на всей планете – и на бронепоезде отца объявили полную боевую готовность, вот тогда моя мамаша принесла ему на боевой пост отобедать домашнего борща в кастрюльке, замотанной полотенцем. Чрезвычайно нервная была обстановка. До того нервная,  что верховное командование объявило полную мобилизацию всего оборонного потенциала и даже скомандовало пулемётные тачанки запрягать в лошадей. От этой нервности и сподобился родиться на бронепоезде раньше обозначенного срока.

    Судьба сама велела мне продолжить семейные традиции и стать со временем командиром бронепоезда. Но бронепоезда – уже приспособленного для полноценного, стратегического присутствия на театре возможных военных действий. Во всей космической глобальности.

    Колёсные пары держали на своих усиленных рессорах теперь не пушки-пулемёты, а стратегическую, межконтинентальной дальности действия ракету мобильного базирования на железнодорожных разветвлённых маршрутах. Стук-стук перестук на рельсовых стыках все сутки дежурные без остановки, с правом литерного преимущества на любых узловых станциях от востока до запада. В отдельном специального назначения дивизионе пять железнодорожных ракетоносцев, если по официальной статистике. И – шесть, если считать их, подразумевая большую военную тайну. И главная боевая задача всех экипажей в мирное время и соответствующего момента политической напряжённости – это при получении сигнала  командного пункта о приближении на расчётной орбите спутника-шпиона укрыть в ближайшем подземном туннеле свою боевую единицу. Ту, которая в своём маршруте ближе к туннелю – и будет считать «шестёркой», её командир и получает приказ «спрятаться». 

       И общий внешний вид бронепоезда моего – совсем не тот, что был при моих предках. Закамуфлированный под обычный товарняк, он лишь дополнительными колёсными тележками и локомотивами спереди-сзади отличается от типового железнодорожного состава, двигающегося по рабочему маршруту. Схоже с работягой каким-нибудь, слесарем-токарем, который на самом деле – самый секретный полковник.

       И нет того романтизма в должности командира бронепоезда, и при знакомстве с дамой нельзя уже, лихо козырнув, представиться «командиром бронепоезда». Нет той лихости и удали, что была у моего прадеда, когда тот перепоясанный пулемётными лентами, постукивая по коленке маузером в деревянной коробке, взметал клёшами пыль на привокзальном майданчике. И хуторянки за базарными прилавками, сверкая призывно очами цвета спелой черешни, радушно приглашали испробовать малосольных огурчиков, солёных кавунчиков, нежного и розового, как сама хозяйка, сала, гарбуза пареного с мёдом, такого же сладкого, как и они сами. А он сам – гордый, грозный, как стоящий рядом на рельсах меч пролетарского гнева – и в голове у него только одна мысль о грядущих сражениях на фронтах мировой революции.

      Вот это была боевая задача! А какая сейчас боевая задача – успеть спрятать, чтобы не сосчитали. И никакого романтизма, а сплошь рутина службы без яркой мечты о грядущей заре мировой революции. 

      

                                        ИСТОРИЧЕСКАЯ СЛУЧАЙНОСТЬ   

      Фонтан чёрной маслянистой жидкости ударил внезапно в ситцевую голубизну степного неба. Буровая вышка, сколоченная из стволов молодых берёзок, в пару минут из белой превратилась в чёрную. Бежевая косоворотка на груди и рукавах покрылась россыпью нефтяных брызг. Володя пальцем тронул одну капельку, понюхал, лизнул языком. Он смотрел на нефтяной фонтан, и его глаза наполнились восторгом.
     Удача! Нет, не удача – победа. Победа в упорной борьбе, симбиозе теории, геофизических гипотез, многочисленных, нудных двухлетних разведочных бурений степного суглинка. Как громадные суслячьи норы, обозначился путь пробных бурений ещё с весны позапрошлого года.  В конце этой весны пришла победная удача. Но не та удача для дилетантствующих авантюристов, как рулеточная вероятность, а закономерный истинный результат своей работы, спланированной по методу материалистической диалектики.
     Четверо чумазых рабочих, сверкая улыбками, подошли вразвалку. Поздравили, сказали с игривым подколенцем:
     - Хозяин, а по такому случаю и по народной привычке с тебя ведро водки, круг колбасы и калач саратовский.
  Владимир, тоже радостно улыбаясь, готов был по-родственному обнять своих бурильщиков. К одному подошёл, похлопал по голому плечу.
    - Ребята, друзья – вы есть рабочий класс. Самый передовой и организованный класс за всю историю человечества. И как сказал один мудрый человек, вам скоро будет принадлежать весь мир…
    Дождавшись конца цветастой длинной фразы, один из бурильщиков съехидничал:
    - Хозяин, нам весь мир не нужон. Нам бы на сей момент ведро водки.
    Владимир согласно покивал, похлопал себя по карманам штанов.
   - Товарищи, у меня сейчас только мелочь. К субботе вернусь с Самары и всё предоставлю по вашему списку.
  Он бодрой, возбуждённой походкой направился к своей бричке, по пути критически подумав про русский народ с его особенностями национального характера, бурлящего дерзостью, бесшабашностью, полным нежеланием смотреть на жизнь дальше сегодняшнего дня. «Такому народу только в разбойники, - подумал Владимир. – Кипит у них в башках дурная энергия. Но очень он доверчивый, русский народ. И это большое благо для его правителей».


                                                              2
    Рыжая кобылка резво бежала по просёлку. Одноосная бричка, грубо сколоченная из четырёх кусков фанеры, весело поскрипывала в такт лошадиной рыси. Вокруг степное безбрежье с холмистым закруглением по линии горизонта. На более широком и наезженном просёлке Володя вожжами направил лошадку налево, решив не заезжать в Алакаевку, а сразу отправиться в Самару, с радостной вестью для матери.
     В Алакаевке, в арендованном у наследника золотопромышленника Сибирикова поместье, и проходили безвыездно последние два месяца весны этого года. Это была случайность, что мамаша  по приезду из Казани выбрала для заведения молочного хозяйства именно этот участок степной не паханной территории. Впавший в филантропию наследник миллионщика определял размер аренды, исходя из личных симпатий к биографии обратившегося. Володиному семейству аренда была обозначена в самый мизер. А по этой территории в сорок пять земельных гектар, как потом оказалось, и проходит нефтеносный поток, про который Володя услышал от молодого учёного-геолога в Петербурге, куда приходилось наезжать для сдачи дипломных экзаменов в положении самоучки-экстерна.
   В восторге, доходящем до фанатичной веры, этот молодой геолог вещал при каждом удобном случае о великом будущем России за счёт её нефтяных богатств, за счёт «чёрного золота российских недр», как называл это богатство Дмитрий Менделеев. От самоедских земель в устье Оби и дальше через Поволжье на Каспий неровным языком тянутся древние нефтеносные пласты, уходящие потом в аравийские пустыни. «Нефтеносностью поволжского региона, в частности, был поражён англичанин Мургисон, исследовавший те земли ещё полвека назад, - как Робеспьер с трибуны Конвента,  азартно и громко, точно проводил сеанс гипноза, заявлял этот профессорский сынок Романовский. – А мы по своей природной лени не хотим поднять богатство, лежащее просто под ногами».
    Опять же случайность и свела с Романовским. На Плехановских чтениях по изучению вошедших тогда в моду марксовых теорий о классовой борьбе, устав от зубрёжки юридических дефиниций, для отдыха мозгов при наездах в столицу, стремился Владимир к общению с людьми, прогрессивно и неординарно мыслящими. Авторитетным пропуском для вхождения в близкий круг прогрессивно мыслящих являлось то, что он – родной брат того самого Александра. И Владимиру чрезвычайно нравилось, как менялось выражение глаз у собеседника, когда тому кто-то походя, коротко, на ухо сообщал :"Он - брат". «У-у,… Ого! Надо же…». И Володя чувствовал в лице собеседника нескрываемое искреннее уважение к собственной персоне.
    А Романовский не верил Марксу, и при дискуссиях громко возражал его апологетам. С улыбкой всезнающего о пороках человечества Мефистофеля он заявлял: «Какие-такие классовые противоречия, какой-такой гегемон и мировая революция? Вопрос в перераспределении богатства. Ваш Карл Маркс ничего нового в экономической системе не открыл после Адама Смита. Ваш Карл Маркс из непонятно каких личных спекулятивных соображений провозгласил, что для справедливого перераспределения общественного богатства нужно весь мир ввергнуть в катастрофу, сменить общественно-экономическую формацию. Как же так, господа? Так выходит, что при недовольстве одним жадным лавочником надо сломать его магазин, потом построить новый магазин, назначить в магазин нового хозяина – и всё пойдёт по справедливости.

    Какая невероятная ошибка… Ваш любезный вам Маркс был просто неудачник в жизни. И очень был обозлён на своё место в жизни. А если бы он пошёл другим путём и занялся бы поисками источников общественного богатства? Например, разработками нефтяных месторождений, промышленной переработки нефти. И, господа, ваш Маркс упустил из виду, что справедливый механизм распределения богатства – это вопрос уже человеческой культуры. А культура – надстройка над экономическим базисом, и развивается культура благотворно лишь в богатом обществе. И упорно настаиваю на своём постулате, господа! Добывайте богатство для общества. Менделеев прозорливо предвидит, что нефть не только топливо, не только американский керосин. Нефть – это золото, хлеб для России. Подписываетесь, господа, на журнал «Нефтяное дело», изучайте это дело и пошлите в задницу баламута Карла Маркса».
     Володя тогда тоже задумывался о своём месте в окружающей жизни. И был этим местом в предстоящей жизненной карьере чрезвычайно недоволен. Прозябание на пенсию покойного отца, заранее обозначенные ограничения в карьере за вину перед престолом старшего брата. И никакой перспективы. Предопределённый уровень мещанской убогости в низших слоях чиновничьих рангов. И хотелось, поэтому какой-нибудь катастрофы мирового масштаба…
   Но забил фонтан нефти – и жизнь приобрела лучезарный, созидательный смысл. И требовалось под этот новый смысл подвести теоретическую базу, расставить по ранжиру идеалы и цели. А про распределительный механизм общественного богатства, этой самой прибавочной стоимости, ещё Ушинский, русский камералист, до Маркса ознакомившийся с теорией Адама Смита, сделал вывод о наличии гармонии между трудом и капиталом. Без всяких мировых революций возможно справедливое распределение прибавочного продукта через избираемые комитеты из культурных граждан с честью и совестью. Было бы только из чего извлекать прибавочный продукт.
    И не нужно кровавых мировых катаклизмов, и нет никаких классовых противоречий, а есть затаённая озлобленность кучки амбициозных людей, не умеющих создавать общественное богатство, но рвущихся участвовать в распределительном механизме.
   И вот забил фонтан нефти – и это не слепая удача, не воля случая. Это результат целенаправленного труда . Это закономерный эффект от вложенного труда.
  Оживляя в памяти цитаты из прочитанных философом, размышлявших про закономерности и случайности, Володя одновременно формулировал для себя и новую жизненную позицию без мрачного романтизма карбонариев, без кровавого фанатизма якобинцев, без истеричных эксов своих недавних единомышленников из «Земли и Воли». Ион постепенно приходил к выводу, звучавшему по-простому, по-русски: «И на хрена мне эта мировая революция».


                                                       3
      «Надо будет ещё несколькими пробными бурениями определить пространство залегания нефтяных пластов – и заняться скупкой этих земель в собственность. Пока местные землевладельцы не осознали, что владеют территориями Клондайка. Мамаше лучше не сообщать о первом фонтане… Хотя, – Володя на миг задумался, – деньги на покупку степных пространств, хочешь - не хочешь, а придётся просить у неё. Какие не бросовые эти степные суглинки, но местные помещики – не индейцы, с которыми можно расплатиться стеклянными бусами. Мамаша средства выделит с прибылей своего сырного заводика, без сомнения. И даже обрадуется, что младший сын не пойдёт по пути старшего брата. Компаньон мамаши в её молочном предприятии любимый зять-аккуратист Илизаров, конечно, поначалу надует губки. Но семейное большинство призовёт его быть верным принципам демократии. Архиважно провернуть эти сделки как можно быстрее и секретнее, с применением всех правил конспирации, тайком от самарских газетчиков, ставших слишком болтливыми за время губернаторства последнего царского сатрапа…».
    Вспомнив про газеты, Володя вспомнил о недавнем коротком сообщении в одной из городских газеток. Пронюхали же эти писаки-щелкопёры, что некий авантюрный делец из американских северных штатов, какой-то мистер Ласло Шандор, разместил в местном земельном банке большое количество своих вшивых, никому не нужных долларов с их масонской символикой.
    «А что, если какой-нибудь ушлый обыватель, применив элементарную дедукцию, сделает вывод из газетных строчек, в которых косвенно сообщалось, что мистер Шандор в своей Америке имеет бизнес в разработке нефтяных месторождений… Скупать, скупать земли. Однозначно и бесповоротно. Вчера было рано – завтра будет поздно…»
    Несмотря на быстрый темп езды на лбу выступила испарина. Организм охватило азартом предстоящей работы, и мысли Владимира опять вернулись к обоснованию своей жизненной позиции с учётом повестки дня.
      «Да и хрен с ним, с призраком, который бродит по Европе,
азартно решил Владимир. – О реальность товарищества братьев  Нобиль расшибаются, как волны о скалы, сотканные из туманов утопий все призраки марксово-энгельсского манифеста. Вот и пускай этот призрак бродит по сытой Европе, а мы займёмся созданием из России непотопляемого дредноута мировой экономики. Создадим мировую нефтяную монополию и будем торговать русским керосином по ценам, которые сами и установим. Создадим синдикат как высшую степень концентрации финансового капитала. Весь мир будет в российском кармане… А царь-батюшка пущай царствует, лёжа на боку, лишь бы не совался в дела предприимчивых людей. Со временем заставим его подписать свою, российскую великую хартию вольности. Экономика, как ни крути, хребет государства, а политика – у неё на посылках…».                                                                             

                                                         4
      На левом повороте, при выезде на широкий уфимский тракт, с брички сорвалось правое колесо. Бричка опрокинулась, и Володя с кувырком шлёпнулся в густую пыль обочины. Поднявшись, отряхнул косоворотку, полотняные штаны, заправленные в кирзовые полусапожки - и горестно вздохнул. Отчего-то ему вспомнилось детство в Симбирске, зима, ледяная крутая горка. Кобылка, повернув голову вправо, косила глазом прямо-таки с человеческим лукавством.
     Владимир посмотрел в оба конца дороги. День был будний, и только вдалеке с восточной стороны виднелась медленно приближающаяся крестьянская телега. Он подкатил укатившееся колесо, сам попробовал приподнять фанерную конструкцию, но бричка только скрипнула рессорой и нисколько не сдвинулась вверх.
  К подъехавшему на телеге мужичку Владимир подошёл с радушным видом демократического барина. Оказал на свою тележку, вздохнул, развёл руками. Мужик с явной неохотой слез с телеги, подошёл к слетевшему колесу и непонятно долго смотрел на него. Володя пообещал заплатить, и мужик с кряхтением взялся приспосабливать колесо на ось брички. В одни руки не получалось, и он попросил Володю подсобить. Тот, поднатужившись, попробовал приподнять фанерную сиделку, но тут же бросил и замахал в воздухе натруженными ладонями. Мужик выпрямился и сначала угрюмо посмотрел на Володю, а потом в обе стороны тракта.
      – Могёт, кто-нибудь поедет. В подсобники чтоб, - сказал мужичок и вернулся к своей телеге.
   Пока дожидались помощника, Владимир, чтобы зря не пропадало время, решил поинтересоваться настроением простого народа. Мужик, слушая его вопросы, пыхтел коротенькой трубочкой, хмыкал и про настроение простого народа ничего не рассказывал. Потом, докурив, выбил пепел из трубки и сказал насмешливо:
    –  Барин, какие виды на урожай с осенней зяби по весне?..
   Лишь через полчаса подъехал на телеге, гружённой мешками, ещё один крестьянин, и они вдвоём установили колесо на ось, заклинили шпилькой.
   – Вот спасибо, братцы, выручили, - сказал Владимир и протянул одному из мужиков семишник. – Поделите на двоих. А у меня, к сожалению, больше нет. – И он похлопал по штанам, стараясь, чтобы не зазвенела в карманах мелочь.
     Он прыгнул в бричку, встряхнул вожжами. Краем глаза увидел, что мужики смотрят ему вслед одинаково с кривыми ухмылками.
   «Неблагодарный всё-таки у нас народ. Куда его ни целуй – у него везде задница, - с досадой подумал Владимир. – Живёт узко собственническими интересами, одним днём, не имея перспектив ни в своей жизни, ни в общественной окружаемости. И международным положением совершенно не интересуется. Лишь бы войны не было…».


                                                           5
      Кобылка, войдя в ритм, опять резво побежала рысью. Владимир погрузился мыслями в рассуждения о характере народа. По хорошо знакомой ему пролетарской прослойке в лице четырёх постоянно чумазых бурильщиков, с которыми он почти два года существует в атмосфере классовых противоречий, можно сделать вывод, что особо потакать рабочему люду при распределении прибавочной стоимости не следует. Излишек от минимума жизненных потребностей уйдёт на пьянство и леность. Нерегулируемая рождаемость приведёт к безработице, а та, в свою очередь, к социальным конфликтам. Чрезвычайная осторожность требуется в деле дележа прибавочного продукта.
     «Вот эти бурильщики, – размышлял Владимир – нет, чтобы радоваться вместе с хозяином наконец-то достигнутому результату изысканий. А им первым делом подавай ведро водки – и вся радость народная. В этом первом фонтане нефти, может быть, вся их будущность заключается, все перспективы жизни. Дети их будут от этого фонтана иметь перспективы. А они – ведро водки… Вполне возможно, что ещё раньше бы обнаружили нефтяной горизонт, если бы добросовестно бурили в нужные триста саженей глубины. Но этот узко мыслящий пролетариат только и ищет уловки, чтобы не перетрудиться и чтобы обмухлевать своего работодателя. Говорил же им при замере очередной скважине, что глубина недостаточная, а они смотрят нагло и твердят упрямо, что в скважину возможно камешек завалился, вот верёвочка дальше и не пролазит, а кернов вокруг скважины валяется как раз на нужную заказанную глубину…». 
      Лошадка замедлила бег на крутом подъёме и пошла шагом. До Самары оставалось ещё около сорока вёрст. «По этой пересечённой местности не скоро ещё проведут чугунку, - подумал Володя. – Не Европа, нет. Заскорузла Россия в феодализме. Хорошо бы, наладив дело, имея приличный барыш, жить в Европе. И удобно бы было все европейские страны объединить в одну конфедерацию, чтобы не было излишних таможенных и пограничных формальностей. И назвать такую конфедерацию – Соединённые штаты Европы…»
   Кобылка остановилась, тяжело дыша, чуть ли не на самой вершине одной из возвышенностей Жигулёвской гряды. С этой позиции отчётливо в прозрачном воздухе было видно как широкое течение Волги, проползая, точно в мучении, через створ речных ворот, превращается в узкую Самарскую Луку, меняет направление течения, а Жигулёвские горы надменно смотрят на покорённую реку, будто кочевник-монгол на захваченную в полон вольную славянку. «Мощь какая, - подумал Володя, наблюдая уже в который раз открывшийся пейзаж. – Вот она, разбойничья родина ушкуйников, русских древних пиратов, вольных людей. Тут, наверное, и место зачатия русского бунтарства, мятежного духа… Если в России организовать, допустим, какую-нибудь политическую партию бунтарей-анархистов, то это будет самая многочисленная партия…»
   Под горку лошадка опять побежала легко и шустро, и фанерная тележка вдруг представилась Володе каретой мировой истории, несущейся по извилистому пути цивилизации и совершенно случайно выбирающая на развилках дорог именно то самое верное направление. 
      В продолжение разбойничьей темы вспомнилось о недавней краже из имения двух бельгийских молочных коров и немецкого жеребца-тяжеловоза, только недавно купленных на ярмарке Илизаровым, зятем. Розыск похищенной скотины результатов не дал, даже для получения страховки необходимо было найти кое-что из останков. Флегматичный полицейский пристав разводил руками.  «Скорее всего, скушали, - уверенно предполагал он.    

     – Ищем, ищем шкуру, рога и копыта». На ехидный вопрос Илизарова «и тяжеловоза тоже скушали?» - отвечал, кивая фуражкой: «Татары, башкиры, к примеру, могут и тяжеловоза скушать. Разбойники, сударь. Хотели его императорское величество Александр Александрович потуже гайки затянуть –,но не вышло, видимо, уже дальше некуда… Ох-хо-хо, господа, так и живём. От Стеньки до Емельки. В промежутках копя злобу. И предчувствуется мне, что скоро возникнет из народа новый баламут, похлеще прежних. Раньше вон, в царей и губернаторов не стреляли, бомб не бросали. Кровавая бражка, господа, бурчит уже в российском государстве…»
        Слушая пристава, Илизаров вежливо поддакивал и кивал головой, а Владимира прямо-таки распирало сарказмом, и он еле сдерживался, чтобы не вступить в ехидную полемику с мыслителем в полицейской фуражке. Полицейский, войдя в дом, было снял фуражку, чтобы перекреститься на красный угол. Но, не найдя иконы, опять надел фуражку и больше её не снимал за всё время своего присутствия, видимо зная, в чьём поднадзорном семействе он находится. Жгучей ненавистью к полицейским и жандармским чинам Владимир пропитался ещё первокурсником казанского университета и теперь думал, слушая псевдо философские разглагольствования: «Воистину прав был Достоевский насчёт того, что дай русскому человеку карту звёздного неба, которую он видит первый раз в жизни, и тот заявит безапелляционно, что звёзды там расставлены не в правильном порядке».
      Пристав распарился лицом, снял фуражку, вытер клетчатым платком лысину и опять вернул фуражку на место и будто торопился высказать накопившиеся у него мысли внимательно слушавшему его Илизарову. «Вот по-нужному и правильно применили когда-то энергию Ермаковских бузотёров. Взяли и направили разбойничьи ватаги на завоевание Сибири. И на Волге тогда для торговых людей спокойная жизнь настала. А то ж Колумб испанский к тем временам уже неизвестную Америку открыл, а нам всё лень было через Уральский камень перелезть пешим ходом. Но энергии сколько бурлит – девать некуда. Вот и надо по такому примеру: как забурлит в народе энергия, так посылать особо бурлящих какую-нибудь Индию завоёвывать. А как омоют свои сапоги в океанских водах – то пусть домой возвращаются с полным почётом…».  «Индия, - хмыкнул тогда мысленно Володя. – Что Индия? Весь мир содрогнётся от тяжёлой поступи пролетариата…».
     Но в таких катастрофических измерениях Владимир мыслил, пока не забил первый нефтяной фонтан. В текущий момент, катя на бричке, он думал, что своё дело надо делать с общественной гармоничной пользой. И в чём-то прав был тот полицейский пристав. А похищенную скотину так тогда и не нашли и страховку не выплатили. «Самый объективный ход истории в последовательной эволюции без революционных потрясений, отбрасывающих общество в предыдущую формацию», - формулировал Владимир свою теперешнюю жизненную позицию, вцепившись крепко обеими руками в фанерные борта разогнавшейся брички и клацая зубами, когда фанерный экипаж подбрасывало на кочках.   


                                                            6
      Уже в вечерних сумерках, оставив экипаж в конюшне при семейной сырной фабричке, Володя направился к себе домой на улицу Сокольническую. Квартира на втором этаже, купленная у купца Рытикова сразу по приезду из Казани, устроила по цене, поскольку более щепетильные обыватели брезговали проживать на улочках, заполненных трактирами, кабаками, ночлежками, домами терпимости. «Всё равно, - рассуждало солидарно всё семейство,- большую часть времени мы будем проводить в арендованном имении, на степных просторах, вдали от миазмов убогой жизни окружающей среды».
       По скрипучим ступенькам, через дворовый вход прошёл на кухню. На кухне горела свечка, и кухарка Дарья дремала за кухонным столом, подперев щеку кулаком. 
       - Мамаша ещё не спит? – походя, направляясь в залу, спросил Владимир.
     - Не спит мамаша. Всё ходила тут счётами щелкала, - зевая, ответила Дарья. – А я вам чичас яишенку со шкварками на керосинке заделаю. Как заскворчит – я кликну.
       - Кликни. Как заскворчит, - покивал с иронической усмешкой Володя.
    В большой комнате под потолком светилась хрустальная люстра, которая помнилась Володе ещё с детских лет в Симбирске. Вечерами люстра освещала синим светом собравшуюся за ужином всю семью. И был жив отец, заслуживший своей преданностью престолу наследуемое его потомками дворянство, и был жив старший брат, мечтавший разрушить этот самый преступный престол.
      Мать расхаживала медленным шагом, с задумчивым видом вокруг длинного стола. Как всегда в тёмно-коричневом платье с глухим воротом с кружевной белой каёмочкой. Владимир внутренне подобрался для сообщения важного известия и, стараясь не выглядеть по-театральному, подошёл вплотную к матери. Приобнял её за плечи, поцеловал в седую прядь на виске, сказал намеренно нейтрально: 
     - Мамочка, всё получилось отлично. Нефть обнаружилась. Фонтан забил. Теперь наша жизнь переменится в сторону грандиозных перспектив. У меня душа клокочет и, как говорит наша Дарья, скворчит от этих грандиозных перспектив… У нас дальше всё будет просто замечательно.
    - Фантазёр ты, Володичка, - с улыбкой вздохнула мать. – Мечтатель ты грандиозный. Алакаевский мечтатель просто.
      Не выразив никакого восторга от известия, мать ласково потрепала рукой по загорелой щеке сына в рыжеватой юношеской кучерявой бородатости и удалилась в свою комнату. Поужинав яичницей, запив ужин квасом, Володя устроился в зале за большим столом разбирать скопившуюся почту.
     В запакованной бандероли прислали очередной номер научно-практического журнала «Нефтяное дело». С его серьёзными статьями требовалось прочтение в менее возбуждённом состоянии, и Володя отложил журнал, даже не перелистав. В большом конверте прислали газету «Бакинский факел». Её Владимир выписывал уже с полгода: интересовался, как идут дела у бакинских нефтепромышленников,  чём они солидарны и в чём враги друг дружке. В свежем номере была помещена тревожного характера статья о новом способе разбоя на хозяйские капиталы. Когда рабочие, организовавшись, избрав вожака, прекращают работу и начинают требовать от хозяина прибавки к жалованью. Журналист, сочинивший эту статью, рассуждает так, что рабочие имеют такое моральное право требовать от работодателя справедливости в распределении прибыли.
    Владимир мысленно возразил, мол, как же так: хозяин-промышленник, как капитан своего корабля лучше знает своих матросов, как править кораблём и куда инвестировать прибавочную стоимость, эдак все прибыля в один миг проедят-пропьют, и не произойдёт никакого  технического прогресса.
   А руководит подпольно такими рабочими бунтами тифлиский абрек, которого долго разыскивает полиция за ограбление казённой почты. По кличке Рябой, из бывших семинаристов. «Однако, - задумался над газеткой Володя, - этот несостоявшийся дьячок, крапивное семя, как мыслит по-марксистски. Использует пролетариат в качестве разбойничьей дубины для вышибания мошны из купца на лесной дороге».
      Налив ещё холодного квасу из глиняного кувшина, Володя задумался над прочитанной газеткой стоимостью в одну копейку. «Мощная сила – газета. Учит, в какую сторону думать. Как дорожный указатель на развилке дорог. Когда пойдёт капитал от нефтяных дел, надо будет тоже завести свой печатный орган. Чтобы напрямую, без цензуры, мозги народу заправлять нужными мыслями… И назвать тоже как-нибудь огненно. Огонь… пламя… искра. Искра, из которой возгорится пламя…».
     В почте лежала записка без конверта, видимо, доставленная посыльным. По почерку сразу понятно: патрон изволит беспокоиться: Хардин, местный самарский знаменитый присяжный поверенный, подготавливающий своего помощника на право надеть адвокатскую мантию. «Володя, хватит заниматься белибердой! Хватит сверлить землю. Бросайте глупости. Займитесь делом!»
     «Ну-ну, - усмехнувшись, подумал Владимир. – Это я занимаюсь белибердой? Это вы в своей византийской казуистике занимаетесь белибердой. Разыгрываете любительские спектакли в театре правосудия. Сам-то себе миллионные дела в суде подбирает, а мне всякую копеешную мелочёвку подбрасывает. Вот посмотрим-поглядим, как забьёт у меня сотый фонтан, как поставлю пять заводов по производству русского керосина – и кто будет более славен в российской истории…»
   Два замахрившихся конверта, взглянув на отсылочные адреса из далёкой глубинки, Володя, не читая, отложил в сторону. Так придя к выводу, что нужно решительно подводить черту под юношескую конспиративную романтику. «Хватит играть в индейцев. Нас ждут великие дела, как кто-то там кому-то сказал в мировой истории. Разрушая, нельзя созидать. Это нонсенс, это абсурд, это – провальная яма на пути прогресса… Все вы, друзья, ещё мальчишки. Рассказать вам в вашей отдалённости о своих грандиозных планах и перспективах, так вы же меня заклеймите оппортунистом и ренегатом. Проститутка, скажете, этот Володька, политическая… Увы, слепы вы, братцы, зашорены выводами Маркса о неминуемости мировой пролетарской революции. Как фанатики-староверы, себя сжигающие и других к тому же призывающие. Широким взглядом надо смотреть на объективную реальность. Диалектику Спинозы и Гегеля учите лучше в долгие, тоскливые вечера безделья в своих местах отдалённых…»
      Володя услышал треньканье колокольчика у парадной двери. Дарья пошла открывать, затем она зашла в залу и оповестила, что идёт спать. Из-за её спины возникли улыбающиеся и заметно навеселе: Водовозов – сын знаменитой самарской писательницы дамских романов, известной даже столичным сентиментальным читателям и допущенной по причине своей известности в семейный круг самарского губернатора Бренчанинова, и местный фельетонист, гроза самарских лавочников и трактирщиков, с псевдонимом «Враль несусветный».
       - А он всё пишет, - ухмыляясь, вместо «добрый вечер», сказал Враль. – Нельзя, Володя, всё время писать. Надо оставлять время и для размышлений в свободном полёте мысли. А мысль, зафиксированная письменно, точно листок, положенный в гербарий, перестаёт питаться жизненными соками.
    - Ничего я не пишу, - фыркнул Владимир. – Вот читаю почту.
    - И что же там пишут? – опять с насмешечкой поинтересовался фельетонист.
      Он с шумом, ногой подвинул к себе стул и встал, сделав одну руку крендельком, а другой - опершись на спинку стула. Водовозов же, в отличие, очень деликатно отодвинул от стола стул и присел, поддёрнув брюки со штрипками. 
    Владимир не ответил, насуплено промолчал и спрятал под стопкой писем газету «Бакинский факел». Из пришедших ночных гостей сын писательницы, скромный и эрудированный, был ему симпатичен, а его постоянный приятель-фельетонист – напротив, прямо противоположно неприятен. «Неужели не понимает, - подумал Владимир про писательского сынка, - что циничный Враль держит его при себе в качестве клеврета, пользуется его кошельком как своим и как хромой бес пытается затянуть чистую душу в болото разврата».
      - И что ж такой серьёзный, ай-яй-яй? Мыслим? Да? Сидишь тут, нахохлился, как мудрый кролик из английской сказки, - пьяненькому сатирику, видимо, хотелось зацепить кого-нибудь своим острым язычком. - Настоящий философ, запомни Владимир, серьёзным не бывает. Иначе, это не настоящий философ.В мировой истории тьма примеров тому.
      - Костя, ты просто пьян, - коротко, с упрёком ответил Володя.
    - Да. Я - чуть-чуть пьян. И что? А настоящие философы трезвыми редко бывают. Тогда -только, когда выпить нечего. Потому что невозможно, разбираясь в мерзостях окружающей жизни, не выпить, чтобы самому от такого анализа жизни не сойти с ума.
   Водовозов почему-то при этих словах начал громко хихикать, а потом перешёл к громкому, частому иканию. Владимир пододвинул ему свой стакан с квасом. Писательский сынок, сделав несколько глотков, икать перестал, но выглядел весьма сомлевшим.    
     - Какие новости в городе? – без всякого интереса спросил Владимир. – Имеются ли какие-нибудь подвижки в борьбе с грязью, бездорожьем, обывательской тупостью?
    Ему хотелось, чтобы гости поскорее оставили его наедине с глобальными планами, расчётами, составлением списка важнейших, первоочередных дел. И какими мелкими, плоскими, пустыми представлялись сейчас все эти разговоры. 
     - А вот такая новость есть, - Враль несусветный азартно хлопнул в ладони, как перед цирковым фокусом. – Вчера вечером в пивном павильоне фон Вакано, на набережной одна актриска из гастрольного пензенского театра так накачалась пивком, что шатающейся походкой направилась на берег Волги, там разгонишалась до самых панталончиков и плескалась в волнах под луной, аки русалка. Я уже с утра в две газетки заметочку пристроил насчёт сего события.
     - Я так думаю, что это была обдуманная акция,  глубокомысленно, но запинаясь, заявил Водовозов, покачиваясь на стуле. – Для привлечения публики на свои спектакли.
   - Может, может, - засмеялся мелким смехом фельетонист. – Весьма манёвр удался. Половина мужской публики из павильона вывалилась наблюдать эту гастроль. А твой, Володя, марксистский дружок Богданов даже хрюкал в кустах от удовольствия.
    - И что? Ничто человеческое нам не чуждо. Так и заявлял его кумир Карл Маркс. – Володя раздражённо побарабанил пальцами по столу. – И откуда куда теперь путь держите?
- И мы вот тут рядышком барышень навещали у мадам Вуаль, - хихикнул фельетонист и переглянулся с сынком писательницы. – Тебе, кстати, Ирэшка привет передавала. Интересовалась, почему долго не навещаешь. Куда, говорит, подевался Володька-шалун? Маменька, что ли, ему денег на девочек не выделяет?.. Заходи, ждут.
    Ещё минуты две газетный Враль поизображал хмельную весёлость. Водовозов уже клевал носом, а сам хозяин квартиры насуплено молчал. В конце концов, фельетонист окликнул писательского сына, и они направились к выходу. Владимир даже не привстал со своего места, усталым голосом пожелал спокойной ночи. Он сегодня действительно чертовски устал. И физически – от долгой дороги. И морально – от напряжённых мыслей о будущем, от переосмысления прошлой жизненной позиции, будто самолично вспахал целинное поле и засеял это поле новыми семенами.
    С лампой в руке, расслабленным шагом он направился из залы, чтобы запереть парадные двери на первом этаже. На пути свет лампы мелькнул по портрету старшего брата с  траурной ленточкой на уголке рамки. Отретушированные фотографом черты лица Александра выглядели сурово и фанатично упрямо. Будто вступая в спор с лицом на портрете, Володя вслух и тоже упрямо произнёс:
   - Нет, Саша, мы пойдём другим путём. Путём созидания, во славу России. Да. Созидать надо, а не искать пути разрушения.
   Закидывая запорный крюк на входной двери, Володя втянул ноздрями идущий с улицы сладкий запах цветущей сирени. Соловьи в любовном экстазе заливались трёхколенными трелями. В бархатной темноте майской ночи спала Самара, спала Россия.
    Володя подёргал для проверки запертые двери. Двери были заперты надёжно.

___________________________

© Жироухов Евгений Владимирович

 

 

 

     

 

Чичибабин (Полушин) Борис Алексеевич
Статья о знаменитом советском писателе, трудной его судьбе и особенностяхтворчества.
Белая ворона. Сонеты и октавы
Подборка из девяти сонетов. сочиненных автором с декабря 2022 по январь 2023 г.
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum