https://echo.msk.ru/blog/mlechin/2134014-echo/

22.01.2018 

    Народный артист СССР Донатас Банионис был тайным осведомителем КГБ и по заданию чекистов работал с литовской эмиграцией — сообщил Центр по исследованию геноцида и сопротивления жителей Литвы. Почему именно сейчас? Центр завершил работу по выявлению и обнародованию имен бывших агентов КГБ в республике. Установили 1700 человек. Банионис — последний в списке.

    В нашей стране это сообщение, похоже, мало кого удивило. Ведь Донатас Банионис блистательно исполнил главную роль в классическом фильме о советских разведчиках— «Мертвый сезон». Он рассказывал, как в 2001 году его специально включили в правительственную делегацию Литвы, которая ехала в Москву. В Кремле президент страны Валдас Адамкус представлял Путину членов делегации. Владимир Владимирович уважительно заметил, что Баниониса ему представлять не надо:

    — Вы— мой «крестный отец»!

    И рассказал, что пошел в разведку, посмотрев школьником «Мертвый сезон».

   Но Донатас Банионис чудесно сыграл и врага советской власти в столь же популярном некогда фильме операция «Трест». И еще лучше — человека, оказавшегося между молотом и наковальней, в прекрасной ленте Витаутаса Жалакавичуса «Никто не хотел умирать» о трагедии послевоенной Литвы.

   В советские времена Баниониса сделали членом ЦК компартии Литвы и депутатом Верховного Совета республики. Но был ли он советским человеком

   Он начал играть в театре еще в независимой Литве. Летом 1940 года пришла Красная армия. Через год Литву оккупировал вермахт. В 1944-м советская власть вернулась. На склоне лет он еще застал возвращение независимости. Так вот, когда читаешь его воспоминания, возникает ощущение, что спокойнее всего работалось при немцах — те не лезли в театральные дела… Мы с литовцами много десятилетий жили в одной стране, но плохо представляем себе их жизнь.

   Не знаю, уместно ли говорить о национальном менталитете, это нечто неопределенное. Скорее о традициях, сформированных историей. В балтийских странах торжествовал принцип – занимать сторону сильного. Мне кажется, одни и те же люди в сороковом году встречали Красную армию, а в сорок первом немецкую. Это дело принципа: всегда быть на стороне сильного, приспосабливаться к хозяину. Но те, кто служил немцам, долго и ожесточенно воевали против советской власти. Ныне «лесных братьев» чествуют как национальных героев — ведь они сражались за независимость. С лета 1944 по конец 1951 года «лесные братья» убили три тысячи человек. Органам госбезопасности понадобилось несколько лет — при сталинском тотальном контроле! — чтобы ликвидировать националистическое подполье.

   Послевоенное время литовцы называют мрачным. Они быстро забыли, что нацисты собирались выселить их из родных мест и освободить земли для немецких колонистов, — потому что возобновились сталинские репрессии. Удар пришелся в основном по деревне. В ходе ускоренной коллективизации мнимых кулаков высылали, имущество экспроприировали. Сельское хозяйство лишилось людей, которые хотели и умели работать.

   А начальниками в республику присылали людей со стороны. Приезжие исходили из того, что Прибалтика — такая же часть Советского Союза, как и любая другая область, поэтому нет смысла учить местный язык и вникать в местные обычаи. Естественно это озлобляло литовцев.

   После войны на работу в органы госбезопасности республики литовцев не брали — у многих были родственники за рубежом. Антанас Снечкус робко поставил этот вопрос на секретариате ЦК в Москве:

    — Неужели бабушки и дедушки играют решающую роль, а не сам человек?

   Все это вырвалось на поверхность после смерти Сталина. Лаврентий Берия сделал ставку на национальные республики. Он жаждал власти, примеривался к креслу первого человека в стране и хотел найти опору в лице секретарей республиканских ЦК. Потребовал предоставить им больше прав — прежде всего в продвижении местных кадров.

   В Литве за несколько дней сменили всех руководящих работников в системе МВД. Расстались с приезжими, с теми, кто не знал литовский язык. Все документы писали только на литовском языке и на совещаниях выступали по-литовски. Составляли списки нелитовцев в партийном и советском аппарате, спрашивали: куда вы после освобождения от должности намерены вернуться?

   По республике пошли разговоры, что все русские уедут. Секретарь Варенского райкома партии Кашинскас порадовал коллег:

   — Раньше политика в отношении литовцев была неправильной и проводилась так же, как при немецкой оккупации. Сейчас вопрос решается правильно. Нечего русским делать в Литве, пусть убираются отсюда.

   В Москве тем не менее помнили, как отчаянно сражались «лесные братья», и позволяли Литве больше, чем другим республикам. Многолетний первый секретарь республиканского ЦК Антонас Снечкус правдами и неправдами не позволял Москве строить в Литве промышленные гиганты, для работы на которых людей привозили бы со всей России.

   Литовская литература советского периода — от Юстинаса Марцинкявичюса до Витаутаса Бубниса — свидетельство интенсивной интеллектуальной жизни республики. Никому не дано знать, почему вдруг на той или этой земле рождается целое поколение настоящих писателей. Но уж коли они родились, в Литве для них был создан благоприятный климат — как и для кинематографистов, и для художников. Хозяин республик свою интеллигенцию в обиду не давал.

   Духовная жизнь Прибалтики в советские времена питалась из такого мощного источника, как стремление противостоять Москве и сохранять национальную культуру. Ныне противник исчез, но национальная идея продолжает полыхать уже в его отсутствие.

    НКВД-МГБ-КГБ — для прибалтов символ репрессий, с которых дважды (до и после войны) начиналось установление советской власти в республике. Карательный орган оккупационной власти. Сотрудничество с КГБ — предательство, прощения которому нет.

   После 11 марта 1990 года, когда Литва декларировала независимость, из республиканского КГБ предусмотрительно начали вывозить архивы. Тем не менее, после провала августовского путча, когда новая власть смогла, наконец, проникнуть в заветное здание, кое-что она там нашла.

   Первым распознали агента по кличке «Юозас». Неприятное открытие — осведомителем КГБ оказался Виргилиюс-Юозас Чепайтис, один из лидеров движения за независимость Литвы, председатель парламентской комиссии по гражданским правам и национальным вопросам, главный инквизитор, посвятивший себя поиску скрытых агентов Москвы. Ему пришлось уйти из парламента.

    Следующей жертвой стала «янтарная леди» — обаятельная женщина, которая была символом независимой республики — премьер-министр Литвы Казимера-Дануте Прунскене. В советское время Прунскене работала в Институте экономики сельского хозяйства, затем возглавила Институт повышения квалификации руководящих работников и специалистов народного хозяйства. Она не отрицала, что приходилось иметь дело с КГБ:

    — В определенных обстоятельствах контакт с КГБ был неизбежен. Это было связано с моей длительной заграничной командировкой. Если бы я не собиралась писать докторскую диссертацию, да еще и на основе западного опыта, моя дорога вряд ли бы пересеклась с людьми из КГБ.

    Чепайтис уверял, что встречался с сотрудниками госбезопасности и писал им записки только ради того, чтобы КГБ правильно информировал Москву о происходящем в республике. Он, верно, воображал, что беседует с сотрудниками КГБ на равных, и работавшие с ним чекисты наверняка поддерживали в нем это убеждение. Демонстрировали глубокий интерес к национальному возрождению:

    — Вам нужно информировать Москву о процессах в республике, правильно ориентировать Горбачева и его окружение. Помочь вам можем только мы. Передайте через нас то, что вы хотели бы сказать политбюро. А без нашего содействия вас задавят.

   Традиционный вербовочный прием, которому будущих сотрудников специальных служб учат в закрытых учебных заведениях. Для контактов с эмиграцией и понадобился популярный актер Донатас Банионис, которому после возвращения из загранкомандировки приходилось писать отчет о том, как он рассказывал эмигрантам об успехах Советской Литвы. Он жил в городе Паневежис, где играл в драматическом театре. В паневежском горотделе КГБ служило полтора десятка оперработников. Работали они в основном «по пятой линии» — «противодействовали идеологически враждебному влиянию»: следили за «националистами» и духовенством, выявляли связи паневежцев с иностранцами.

   Все знали, что нелады с КГБ могут разрушить карьеру, лишить возможности ездить за границу. Поэтому вопрос о вознаграждении за услуги даже не возникал. Личные отношения с сотрудниками госбезопасности создавали некий запас прочности. «Это было просто неизбежно», — вздыхала Прунскене. Попала в ловушку. Но в ловушку попадали только те, кто этого хотел, кому приманка была важнее всего остального, кто ради карьеры и в агенты шел. И тут возникает главный вопрос: почему, располагая такой разветвленной агентурой, комитет госбезопасности не смог правильно оценить ситуацию в Литве и в 1990-1991 годах давал неверные рекомендации московским лидерам?

   В результате вся московская политика — от нелепых приказов президента Горбачева отменить все решения новой власти до экономической блокады Литвы летом 1990 года и вооруженной поддержки остатков компартии — дали эффект, обратный желаемому, укрепила позиции радикалов и поставила в трудное положение русское население.

   Ранней осенью 1988 года я проехал по всей Прибалтике и был потрясен увиденным: Литва, Латвия и Эстония бурлили и требовали независимости, а в Москве об этом и не подозревали. Местные партийные работники и даже сотрудники республиканских КГБ присоединялись к национальным движениям. Когда я прочитал в эстонской газете сообщение о том, что горотдел КГБ в Тарту в полном составе поддерживает Народный фронт, стало ясно: балтийские республики фактически уже ушли из СССР.

    Мой главный редактор, съездив в ЦК, сказал:

    — Твои статьи положили на стол Горбачеву.

  Хорошо помню, что я тогда подумал: неужели руководство страны о происходящем в Прибалтике от меня узнало?

   В позднесоветское время система территориальных органов госбезопасности охватила всю страну — чекисты обосновались даже в практически необитаемых районах, где не только иностранных шпионов, но и собственных граждан практически не было. Начальник крупного областного управления в своем кругу сокрушался:

    — В такой области хоть бы один шпион попался!

   Мощный аппарат КГБ пронизывал все структуры экономики и общественной жизни. В каждом министерстве, ведомстве, научном и учебном заведении сидели офицеры действующего резерва. Гигантский механизм создавал ощущение полного контроля над страной. Работу оценивали по количественным показателям: наличие дел оперативного учета по шпионажу, по измене Родине, по антисоветской агитации и пропаганде…

  — Не пойдешь в отпуск, – предупреждал начальник опера, – пока не заведешь дело по шпионажу.

    И заводили — то есть придумывали.

   Не было главного — привычки и умения анализировать реальное положение дел в стране. Докладывали то, что начальство желало слышать. Поэтому все, что происходило в перестроечные годы, оказалось сюрпризом для комитета. Ни предугадать ход событий, ни помочь руководству страны не могли! А настроения в национальных республиках вовсе не понимали. И выяснилось, что чекистский аппарат — вовсе не монолит: интересы своей республики важнее верности Москве.

   Когда в январе 1991 года попытались силой установить контроль над Вильнюсом, сотрудников КГБ Литвы даже не предупредили о готовящейся чекистско-войсковой операции — республиканскому комитету не доверяли. Люди погибли, а операция провалилась… Присланный из России первый зампред КГБ Литвы генерал Станислав Цаплин назвал штурм телебашни «глупостью». Высоко ценимый в Москве председатель комитета молодой генерал Ромуальдас Марцинкус сдал дела. Человек семьдесят литовских чекистов в знак протеста сразу уволились из КГБ.

    А что они умели? На конспиративной квартире инструктировать Донатаса Баниониса, как ему вести себя во время поездки в Америку, чтобы помочь комитету обезоружить самых опасных врагов советской власти — престарелых литовских эмигрантов.

______________________

© Млечин Леонид Михайлович