 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
http://hvylya.net/analytics/society/osobennosti-virtualnyih-interventsiy.html Особенности виртуальных интервенций 12 апреля 2018 Воздействие на разум несут смыслы, поскольку они существуют не сами по себе, а за ними стоят целые виртуальные системы. Усвоение одного из системы смыслов на следующем шаге вводит в действие всю систему, связанную с ним. Но виртуальность сама по себе прийти не может, она является контентом, который может принести либо объекты физического пространства, либо информационного. Например, человека поразил храм, что в результате привело его к религии. Здесь смыслы были вложены в особую физическую структуру. А если представить себе даже не сегодняшнего человека, а человека средневековья, то понятно, что собор даже как чисто физический объект должен был произвести на него ошеломляющее впечатление своими размерами, своим величием. Однако более четким и более выгодным является передача смыслов через информационное пространство, которое, собственно говоря, и было создано для такой передачи. Ведь не зря письменностью в далеком прошлом владели только жрецы. Отдельный человек никогда не мог быть сильнее зафиксированного в больших объемах коллективного знания, поскольку мог обладать только его малой частью. А коллективное знание уже может контролироваться, когда часть его будет уводиться из поля внимания, а часть, наоборот, максимально акцентироваться. Так всегда происходит в религии и идеологии в их взаимоотношениях с массовым сознанием. Виртуальные интервенции не трактуются получателями принципиально как интервенции, поскольку инструкция по программированию поведения спрятана там за высоким барьером эмоциональности, как, например, это происходит в телесериале или видеоигре. Информация идет фоновым сообщением, а зритель следит за сюжетом как за основным сообщением. В Университете Южной Калифорнии создал Центр Нормана Лира, который, с одной стороны, отслеживает влияние кино- и телепродукции на каждодневную практику людей в сфере здорового образа жизни [1 — 5]. С другой стороны, здесь сводят вместе продюсеров, сценаристов, медиков и благотворительные организации, чтобы такие нужные «кванты правильного поведения» сознательно оказывались на экране, причем не нарушая сюжетной линии. Влияние экранной информации изучают сегодня многие [6 — 7]. Например, исследование показывает корреляцию того, что частые зрители медицинских сериалов испытывают большую боязнь хирургических операций, чем другие пациенты. Такая «закодированная» в ткань киноповествования информация воспринимается автоматически, по этой причине она не может вызывать сопротивления у зрителя. Точно так кодируют нас и «высокого» уровня коммуникации, сопровождающие действия религиозных и идеологических структур, которые достаточно частотно проявляли себя в истории человечества. Они завышают свои смыслы, превращая их в сакральные, которые защищены от любых трансформаций. Человек в этом случае «прикасается» к иной нематериальной действительности. При этом и подобные «высокие» коммуникации также могут вести на негативные цели. Российский историк А. Кузнецов говорит: «Пока народ будет получать удовольствие от таких вещей, как присоединение Крыма, а не от того, что у него растет реальное благосостояние, страна обречена. Это просто замкнутый круг какой-то. Если сейчас в общество будет вброшена какая-то мессианская идея, боюсь, это будет злая идея. Потому что для реализации злой идеи требуется гораздо меньше ума и сил» [8]. Смысловые интервенции должны избирать такую точку воздействия, которая вызовет наименьшее сопротивление, но приведет к нужной цели. Это может быть даже первый шаг, из которого массовое сознание само может сделать вывод. Кстати, современные избирательные технологии привели к определенному вырождению политики, поскольку кандидаты теперь говорят слова, которые просчитаны как такие, что не вызовут отрицательной реакции у избирателей. В том числе и это стало причиной прихода популизма в странах Европы и США, поскольку избиратели наслаждаются услышанным и зачарованно идут голосовать. Последние вмешательства в выборы не только в Америке, но и в Европе сталкивали противоположные точки зрения, создавая у избирателя ощущение хаоса в стране [9 — 12]. Это и стало результатом массового прихода к власти популистов, поскольку население испугалось хаоса. Такая ситуация уже была в истории — это парижские студенческие волнения в мае 1968. Де Голль объявил тогда внеочередные парламентские выборы, и обыватель, увидев разгул хаоса, проголосовал правильно — за партию порядка, то есть Де Голля. Хаос ведет либо к восстановлению порядка, либо к революции, поскольку жить в хаосе не хочет никто (см. историю протеста 1968 г. [13 — 17]). В прошлом подобные дезинформационные кампании были важным инструментарием советских спецслужб [18]. Если мы возьмем самую известную советскую дезинформационную кампанию, что СПИД был изобретен Пентагоном как этническое оружие против африканцев, участие в которой было подтверждено Е. Примаковым в 1992 г. [19 — 20]. При этом основным условием достижения успеха, как сказал Л. Биттман из разведки Чехословакии: «любая дезинформация должна хотя бы частично соответствовать действительности и ожиданиям публики» [21]. Свою книгу он начинает с констатации того, что советский аппарат пропаганды и дезинформации является самым крупным и наиболее эффективным в мире. А в разведке Чехословакии он был заместителем начальника отдела активных мероприятий до своего перехода на Запад в 1968 г., после входа советских войск. Кстати, эта ситуация входа очень похожа на Крым, поскольку у себя дома чехи также не могли оказывать сопротивления. Биттман отмечает, что советские офицеры КГБ были более натренированы в области культуры и языка/диалектов страны, чем американцы, поэтому у них всегда образуется более широкий круг контактов. Он приводит мнение И. Агаянца, который возглавлял такое же подразделение активных мероприятий в КГБ СССР: «Иногда я удивляюсь, как легко играть в эти игры, если бы у них не было свободы прессы, мы были бы должны, придумать ее для них» Мне встретилось его интервью уже 2017 года, когда уже под именем профессора на пенсии Ларри Мартина он живет в Рокпорте штата Массачусетс [22]. Он говорит, что для того, чтобы дезинформация смогла изменить мир, необходимо иметь историю, правдивую на 60, 70 или даже 80 процентов. Даже образованные люди купятся на нее, если она усиливает их уже существующие представления. Л. Биттман считает, что хотя элемент правды и есть, но дезинформация создается так, чтобы привести в результате к ложному выводу. Он приводит такой реальный пример времен холодной войны. Спецслужба нашла несколько сотен немцев, которые бы хотели эмигрировать. Им дали такую возможность, взяв с них согласие, что они станут шпионам. Попав за границу, большинство из них сразу же призналось в том, что они шпионы. Но реально они были фиктивными шпионами, поскольку их использовали лишь для того, чтобы увести внимание от реальных шпионов, уже работающих в стране. По поводу сегодняшней ситуации он говорит, что Путин занимается обманом: «Россияне думают на перспективу. Сегодня вместо подделок они используют хакерство. Это может быть особенно эффективно, поскольку подлинные документы, обычно личностные эмейлы, могут подтолкнуть конкретную повестку дня. Дезинформация и пропаганда существовали всегда, но редко обманщики имели такую высокую поддержку». О чем здесь идет речь? Успешность связывается с имеющейся в голове предрасположенностью, то есть с виртуальной картиной мира в первую очередь. Это однотипно слухам, которые получают распространение, когда соответствуют представлениям или желаниям населения. Слух о Романове, пользующимся царским сервизом на свадьбе дочери, который запустило ведомство Андропова, соответствовал ожиданиям граждан о типе жизни членов Политбюро. Понятно, что легче изменить в имеющейся картине мира малую ее часть, чем всю картину мира. Именно так и строилась дезинформация КГБ. Именно такими были российские виртуальные интервенции в избирательную кампанию США. Это были ценностные столкновения граждан, которых удалось вывести на улицу друг против друга: за мигрантов — против мигрантов, за ислам — против ислама. Это не столкновение разных информационных картин мира, это столкновение разных виртуальных картин мира. Если мы возьмем современную украинскую социологию, то видим ту же проблему сохранения старой виртуальной картины мира, которая выражается в неприятии следующих ограничений, возникших в результате военного конфликта [23 — 25]: — 44% опрошенных не поддерживают запрет российских телеканалов (поддерживают — 37%), — 46% не поддерживают запрета российских социальных сетей (поддерживают — 30%), — 53% не поддерживают запрета российских фильмов и актеров (поддерживают — 29%). Соответственно, не столь однозначны и причинно-следственные связи войны. Если мнение запада Украины коррелирует с мнением власти, а на востоке и юге, например, считают, что войну начала Россия только треть опрошенных, а 17- 18% перекладывают вину на Украину. То есть виртуальные картины мира разных регионов Украины разнятся. Плюс к этому надо добавить, что по большинству острых вопросов треть опрошенных выбирала ответ «не определился». Эти же тенденции присутствуют в поддержке квот на украинский язык в эфире радио и телевидения: поддерживают — 33%, не поддерживают — 43%. На западе — 50% поддерживают, 24% — против, в центре — 36% — за, 39% — против, юг и восток — 57% и 67% — против, поддерживают — 22% и 14%. Это снова диагностические параметры, косвенно отражающие ту или иную картину мира человека. Мы видим, что именно виртуальный мир вносит несовпадение. Поскольку по информационному миру есть почти полное совпадение, так как война есть для всех. А вот объяснение ее как постановка в тот или иной нарратив становится разной. Все это требует соответствующей работы. Однако чисто пропагандистские тексты, когда пропаганда становится содержанием виртуального продукта типа кино или телесериала здесь не помогут. Они имеют воздействующую силу скорее на тех, чье мнение совпадает с мнением создателей. Виртуальные интервенции могут прийти сквозь литературу. Есть множество примеров, когда литературные герои создавали в результате в массовом сознании те или иные типы поведения, которых придерживался данный литературный герой. Причем переходы могут быть как к негативному, так и позитивному поведению. Известен феномен роста самоубийств молодежи после прочтения «Страданий юного Вертера» Гете и «Бедной Лизы» Карамзина. Кстати, известен феномен роста числа самоубийств после сообщений о самоубийстве в СМИ. Даже была найдена корреляция с числом автомобильных аварий, которую объясняют тем, что водитель в глубине души хочет умереть. Причем действуют и тексты нашего времени. Так, демонстрации 2018 г. в США после очередного школьного расстрела в Паркленде пестрели плакатами с отсылками на Гарри Поттера. Автор BBC, кстати, в рубрике «книги», цитирует высказывание Шарлотты Альтер из журнала Time, которая написала в своем Twitter’е: «Это не просто поколение, которое выросло с выстрелами в школах — это также поколение, которое выросло, читая Гарри Поттера» [26 — 27]. То есть виртуальное побеждает информационное в этой ситуации. Молодежь является важной целевой аудиторией. Именно этим объясняется изучение, к примеру, миллениалов, их целей и интересов. И это делает не только бизнес и политика, но даже сфера национальной безопасности [28]. Первый вопрос, который задается в этом исследовании звучит так: почему поколение миллениалов, а это люли рождения с 1980 по 2004 г., важно для разведки. Отдельно исследуются особенности иностранцев этого поколения и американцев. В отдельной главе анализируется, как именно это поколение обрабатывает и использует информацию: «Миллениалы, которые постоянно включены в новости и социальные медиа, также предпочитают открытые коммуникации и постоянную обратную связь с командами и организациями, в которых они участвуют. Они предпочитают быстрые ответы на вопросы, у них есть неотложное чувство непосредственности, им не нравится медленное движение организаций, которые не находятся на переднем крае в использовании технологий. Когда они получают информацию, они хотят делиться нею и обсуждать ее. Миллениалы не будут принимать политику организаций, которая ограничивает доступ к информации, эта тенденция прямо противоположна политике и мышлению разведки». Миллениалы идут во власть, в ближайшие десять лет они станут основной работающей силой. По этой причине они и интересны представителям сферы национальной безопасности. Юность в принципе носит временный характер. В девятнадцатом веке молодые того времени создали институты, которые помогли защитить молодых двадцатого столетия [29]. Такая же ситуация будет наблюдаться и на будущее. С другой стороны, это целевая аудитория, которая может нести нужные смыслы в массы, причем они более легко убеждаемы и не имеют жесткой приверженности к идеям, закрепленным в прошлом, поскольку этого прошлого у них не было. И самое главное, у них нет того объема отрицательного опыта, который накоплен у старших поколений. Они готовы дерзать и побеждать. Контексты, в которых растет это поколение, предопределяют будущее. По этой причине, например, российский «Военторг» решил заменить Snickers и Coca-Cola в российской армии. Его директор заявляет: «Неправильно, когда у военнослужащего в воинской части самый любимый напиток — это Coca-Cola, а самый любимый батончик — это Snickers. Это наша задача. Пока на Coca-Cola не замахнулись, но на батончики замахиваемся. Надеюсь, что в ближайшее время мы сможем это сделать» [30]. Виртуальность активно работает с воображением. Ведь все изобретения и инновации, с одной стороны, а также революции с другой, являются результатом работы именно воображения. И это должны учитывать государственные деятели. Например, министр иностранных дел Великобритании Б. Джонсон заговорил о силе воображения даже в контексте отравления Скрипаля : «В этом и есть разница между современной Великобританией и правительством Владимира Путина. Они создают «Новичок», а мы создаем световые мечи. Первое — ужасное оружие специально для убийства, второе — вымышленный реквизит, который странно гудит. Но какое из этих орудий более эффективно в современном мире? Какое принесло больше пользы для экономики? Какое поразило воображение трех поколений детей и заработало миллиарды? Какое из них можно подарить, а какое можно только презирать? Могу вас заверить, что арсеналы нашей страны забиты не ядом, но чем-то более мощным: силой воображения, изобретения и инновации, которая возможна в свободном обществе, где мы с вами живем. Именно эта сила одержит верх» [31]. Мир завтрашнего дня уже стоит у порога, а в некоторые страны он уже даже пришел. Виртуальные интервенции могут ускорить его приход в ту или иную страну, а могут — отстрочить. И уходящая вперед страна не будет особо оглядываться в сторону отстающих, потому что она уже в другом мире, и ее особенно не будут интересовать отдаленные полустанки старого мира. Литература
http://osvita.mediasapiens.ua/trends/1411978127/kak_virtualnye_kommunikatsii_ Как виртуальные коммуникации строят и разрушают миры 15 апреля 2018 Виртуальное живет отдельно от информационного и физического. Голодающий человек, то есть физически находящийся на нуле, может обладать высокими виртуальными ценностями. Существует даже условная истина, что художнику голод полезен. Мы привыкли, что виртуальные объекты не имеют такого влияния, как физические или информационные. Направленный на тебя пистолет со словами «гони монету», несомненно, очень убедителен. И даже в теории принудительной дипломатии есть требование подкреплять угрозы реальным передвижением войск, чтобы быть более убедительными [George A.L. Forceful persuasion. Coercive Diplomacy as an Alternative to War. — Washington, 1991]. Физическое оружие направлено на уничтожение физического объекта — тела человека. Информационное и виртуальное влияют на принятие решений человеком: одно поставляет для этого текущую информацию, другое — неизменные характеристики. Информационная картина мира — это сегодняшняя картина мира, завтра она будет другой. По этой причине мало кому нужна вчерашняя газета. Виртуальная картина мира носит более долговременный характер: она была вчера и будет такой завтра. Это скорее понимание мира, чем его видение сегодняшними глазами. Информационная картина мира встретится в газете, в теленовостях, на сайте. Виртуальная картина мира будет реализовываться в книгах, телесериалах, памятниках. Это все то, что не изменится на завтра, а останется и для следующих поколений, поскольку является не кратковременным, а долговременным продуктом. Несколько утрируя, можно утверждать, что информационный мир работает на нынешнее поколение, виртуальный — на завтрашнее. То есть каждое поколение пользуется новым сегодняшним информационным представлением, которое динамично меняется, и пришедшим из вчера виртуальным, трансформирующимся очень медленно. Информационное отличается от виртуального как тактическое воздействие от стратегического. Ведь виртуальное пространство — это религия и идеология, которые имеют дело с сакральными ценностями, за покушение на которые любое общество серьезно наказывает. Это защищенные ценности, которые удерживаются при переходе от поколения к поколению. В ситуации революций происходит смена сразу двух картин мира — информационной и виртуальной, с помощью которых реинтерпретируется и физическое пространство. Ведь не зря после 1917 года выполнялось требование футуристов «сбросить с корабля современности» всю старую культуру. Хотя, как отмечала Галина Иванкина, СССР парадоксальным образом сохранил «дворянскую культуру» в виде литературы и искусства [см. тут, тут и тут]. В подтверждение можно привести такую ее цитату: «Большевистский СССР оказался единственным социумом XX века (за исключением Англии, наверное), где хранились и пестовались аристократические вкусы. Но есть нюанс: в советской системе эти привычки прививались всему народу, а не только высшей элите». Таким образом образуется разрыв между информационным представлением, где буржуев и дворян надо было уничтожать, и виртуальным, где они не прямо, а косвенно становятся образцом для подражания, ведь все классические герои типа Евгения Онегина являются «врагами» с точки зрения новой виртуальной картины мира. То есть песенный призыв «мы наш, мы новый мир построим» сработал только для информационной картины мира, а виртуальная была существенно сохранена, хотя и подвергалась массовому разрушению на первых порах. Следует признать, что перед нами определенный вариант квазипостколониальной модели, когда освобождение от колониальной зависимости сохраняет чужую культуру. Правда, колонизаторов в классическом виде в этом случае не было. И все это, кстати, объясняет странный феномен достаточно высоких образцов советского искусства в кино и литературе. С одной стороны, новых творцов воспитывали те, кто сам получил образование в старой России. С другой — виртуальные образцы оказались не затронутыми революционными трансформациями из-за данного странного симбиоза «дворянское плюс революционное». Виртуальное живет отдельно от информационного и физического. Голодающий человек, то есть физически находящийся на нуле, может обладать высокими виртуальными ценностями. Существует даже условная истина, что художнику голод полезен. И Сталин, урезая гонорары писателям, обосновал это тем, что при больших гонорарах писатели, написав одну книгу, ничего больше делать не будут. Виртуальные ценности очень хорошо транслируются через любые кордоны и запреты. Но, как оказывается, и через времена. Вот еще одна цитата из Галины Иванкиной: «В Советском Союзе победила именно эта концепция культурничества — привитие победившему классу утончённых вкусов и лучших навыков побеждённых, уничтоженных сословий. Не отрицание, но тщательная фильтрация. Так, Пушкин из бытописателя праздных денди, барышень-крестьянок и легконогих нимф превратился в яростного борца с самодержавием, а, говоря о придворном композиторе Людовика XIV — о Жане-Батисте Люлли, всегда подчёркивалось, что он — родом из флорентийских крестьян (сейчас о нём непременно сообщат, что он был гомосексуалистом — почувствуйте разницу)». Кстати, как видим, в биографиях прошлого акцентируется виртуальный элемент, который значим для сегодняшнего дня. Подобным образом история России времен Сталина стала историей не царей, а народно-освободительного движения. Сегодня все говорят об информационных интервенциях, но большая часть из них была смысловыми интервенциями, когда информационно переносились именно смыслы, то есть смысловая интервенция представляет собой сочетание информационной и виртуальной составляющих. Чисто информационная интервенция нужна для воздействия, например, на принятие решений военным, но воздействие на население всегда будет смысловой интервенцией. Кибератаку мы можем рассматривать как сочетание информационного и физического действия, поскольку она направлена на физическую трансформацию информационных ресурсов. В отличие от нее чисто информационная и виртуальная интервенция имеют своей целью когнитивное пространство или массового, или индивидуального сознания. Украина обладает общей информационной картиной мира, но разные ее регионы имеют разную виртуальную картину мира, хотя каждый майдан способствовал выравниванию этой виртуальной картины мира, увеличивая долю общих представлений и оттесняя различающиеся. Виртуальная картина мира носит не просто ценностный характер, в ней содержатся причины и следствия событий, которые фиксирует информационная картина мира. Тогда в голове возникает нарратив, из которого становится ясно, почему это произошло и каковы могут быть последствия. Именно на этом уровне происходит определение того, является страна, вторгшаяся в другую, «захватчиком» или «освободителем». Тоталитарные государства очень серьезно относятся к своей виртуальной картине мира. Сталин повторил модель экспансии из геополитики в виртуальной политике, когда все изобретения, например, оказывались родом из России, а СССР был впереди планеты всей. Несогласные с этой виртуальной моделью могли распрощаться с жизнью, как это произошло с талантливым физиком Матвеем Бронштейном, который стал врагом народа, поскольку «отказался от требования издательства переделать повесть “Изобретатели радиотелеграфа” и написать, что Маркони просто-напросто украл у Попова его изобретение. Бронштейн в ответ назвал подобный “патриотизм” фашистским». Логика физического мира легко нарушается в логике мира виртуального. В советской модели многие отрицательные события превращались в позитивные, поскольку акцентировался героизм преодоления трудностей, а отрицательные аспекты отходили на второй план, а то и вовсе исчезали. Наиболее ярким примером этого можно считать превращение гибели Челюскина в героический процесс спасения челюскинцев, что даже привело к появлению первых героев СССР — летчиков, награжденных соответствующим званием и орденом Ленина. Физический мир трансформируется под потребности виртуального. Гитлеру перед концом войны, например, сооружали кабинет размером в тысячу метров. Гитлер хотел отказаться от проведения Олимпиады, но Геббельс убедил его не делать этого: «Министр объясняет Гитлеру, что Олимпиада может стать мощным сподвижником нацистской пропаганды. Масштабное событие окажет влияние на репутацию страны и покажет ее величие. По мнению Геббельса, Олимпийские игры представят новую Германию: стремящуюся к миру, не раздираемую внутренними политическими конфликтами, с сильным народом и лидером. Положительный имидж для страны — это выход из политической изоляции, налаживание экономических контактов и, как следствие, — приток капиталов, в которых Германия так остро нуждается. Гитлер соглашается с помощником и дает добро на подготовку к Играм» (Анастасия Борисова, «Раса чемпионов», Lenta.ru). Виртуальность тогда выстраивалась по следующим лекалам: «Необходимо развить идею о взаимосвязи между Олимпиадой в Древней Греции и Третьем рейхе. В СМИ культивируют образ идеального, в том числе и физически, арийца. Ориентиром выбрана античность, в скульптурах которой подчеркнута сила. Немцам твердят: Третий рейх — наследник “Священной Римской империи германской нации”, а следовательно ее культуры и мощи. Выступая по радио с обращением к немецкому народу, Пьер де Кубертен говорит: олимпизм станет новой религией». Особенно чувствительны к виртуальности литература, кино, архитектура и искусство. Их произведения наглядны, визуальны и эмоциональны, что позволяет влиять на человека непосредственно, вне его контроля. Эмоцио «гасит» рацио, делая свободным перемещения смыслов. Сталинские высотки росли ввысь, метро поражало своими подземельями. Как отмечают сегодня, вспоминая ключевые виртуальности того времени: «Если пользоваться стереотипными определениями газетных передовиц — в стране существовали “нерушимые границы”, содержавшиеся исключительно “на замке”; “братские народы”, число которых старательно сводилось к минимуму (как с помощью уловок в переписи, так и чисто физически), окружали “старшего брата” — “великий русский народ”. В “сердце страны” располагался великий город — “порт пяти морей” и, наконец, в точке схода всех линий помещался Кремль с вечно бодрствующим Сталиным» (см. также тут, тут, тут,). Самая высшая точка СССР именовалась пиком Сталина, потом она стала пиком Коммунизма, а после распада СССР уже в Таджикистане — пиком Исмаила Самани, эмира из династии Саманидов. То есть изменить физическую реальность нельзя, зато ее можно бесконечное число раз переименовывать, чтобы удовлетворять требованиям новой виртуальности. Именно виртуальность приносит радость массовому сознанию. Смены виртуальности можно увидеть не только по своим произведениям, но и по тем, которые переводятся в стране. Возьмем переводы американской литературы в СССР. Понятно, что любовь довоенного времени отражает «Десять дней, которые потрясли мир» Джона Рида. Потом героику подвига сменила героика труда. На смену Павке Корчагину пришли живые герои из жизни — Паша Ангелина и другие. Следующие два американских текста — это Джек Лондон, повествующий о сильных и бесстрашных людях. А потом появляется Хемингуэй, борода которого даже перекочевывала с портретов в жизнь. Это было время начального периода безгероики, стиляг, впитывания элементов чужой жизни. Виртуальность усиливается средствами литературы, искусства, кино. В этом случае она обретает материальность, доступную для глаз. И это происходит во все эпохи. Вспомним, что строительство соборов подрывало экономику средневековья, но все равно происходило. Это было наглядной иллюстрацией мощности данной религиозной доктрины в эпоху отсутствия кино и телевидения. Виртуальность распространяет свою силу в разные стороны. Протестантизм плюс капитализм создал сильные страны, чего не удалось сделать другим религиям, даже близкому католицизму. Если не на религии, то на идеологическом стержне был выстроен и СССР. И эту идеологическую квазирелигию следовало создавать с чистого листа. Падение СССР можно было сделать только изнутри с помощью перестройки за счет введения новых виртуальностей и свержения старой. Причем делал это так называемый архитектор перестройки Александр Яковлев, который большую часть своей жизни занимался в ЦК именно пропагандой, то есть, по сути, руководил виртуальной квазирелигией советского времени. Причем через века повторяются и формы, в которые облекается виртуальность. Понятно, что в первую очередь это нарратив, который носит универсальный характер. Но, как оказалось, это и сериальность, поскольку литературные произведения XIX века печатались в медиа своего времени по частям (см. анализ с этой точки зрения «Войны и мира» и «Евгения Онегина»). Новая послереволюционная литература подвергалась суровой политической цензуре. Даже детская литература в СССР не оставалась без подобного присмотра. Ярким примером объекта политических нападок были, к примеру, сказки Корнея Чуковского [см. тут, тут и тут]. Надежда Крупская даже выступила в 1928 г. в газете «Правда» со страшными для того времени словами, громившими «Крокодила»: «Звери под влиянием пожирателя детей, мещанина-крокодила, курившего сигары и гулявшего по Невскому, идут освобождать своих томящихся в клетках братьев-зверей. Все перед ними разбегаются в страхе, но зверей побеждает герой Ваня Васильчиков. Однако звери взяли в заложницы Лялю, и, чтобы освободить ее, Ваня дает свободу зверям: “Вашему народу Я даю свободу, Свободу я даю!” Что вся эта чепуха обозначает? Какой политической смысл она имеет? Какой-то явно имеет. Но он так заботливо замаскирован, что угадать его довольно трудновато. Или это простой набор слов? Однако набор слов не столь уже невинный. Герой, дарующий свободу народу, чтобы выкупить Лялю, — это такой буржуазный мазок, который бесследно не пройдет для ребенка. Приучать ребенка болтать всякую чепуху, читать всякий вздор, может быть, и принято в буржуазных семьях, но это ничего общего не имеет с тем воспитанием, которое мы хотим дать нашему подрастающему поколению. Такая болтовня — неуважение к ребенку. Сначала его манят пряником — веселыми, невинными рифмами и комичными образами, а попутно дают глотать какую-то муть, которая не пройдет бесследно для него. Я думаю, “Крокодил” ребятам нашим давать не надо, не потому, что это сказка, а потому, что это буржуазная муть». Сегодня это воспринимается как какая-то пародия. Но тогда все это было достаточно серьезно. К травле подключилась и Агния Барто. В 1929 году Чуковскому пришлось публично выступить с такими покаянными словами: «Я писал плохие сказки. Я признаю, что мои сказки не годятся для строительства социалистического строя. Я понял, что всякий, кто уклоняется сейчас от участия в коллективной работе по созданию нового быта, есть или преступник, или труп. Поэтому теперь я не могу писать ни о каких “крокодилах”, мне хочется разрабатывать новые темы, волнующие новых читателей. В числе книг, которые я наметил для своей “пятилетки”, первое место занимает теперь “Веселая колхозия”». Крупская обвиняла текст для детей по программе строительства мира для взрослых. Она хотела внедрения новой виртуальности, которая была нужна, например, газете, не просто в художественный текст, а в текст для детей. Обратим внимание также и на то, что до 1937 года было почти десять лет, так что репрессивная машина удержания новой виртуальности работала все время. Печать книг Чуковского останавливалась, некоторые книги подверглись запрету. Появление статьи в «Правде» имело предысторию. Когда Чуковскому задержали печатание «Крокодила» и он узнал, что текст находится у Крупской, то пошел к ней. И вот запись из его дневника 1927 года: «Приняла любезно и сказала, что сам Ильич улыбался, когда его племяш читал ему моего “Мойдодыра”. Я сказал ей, что педагоги не могут быть судьями лит. произведений, что волокита с “Крок.” показывает, что у педагогов нет твердо установленного мнения, нет устойчивых твердых критериев <...>. Эта речь ужаснула Крупскую. Она так далека от искусства, она такой заядлый “педагог”, что мои слова, слова литератора, показались ей наглыми. Потом я узнал, что она так и написала Венгрову записку: “Был у меня Чуковский и вел себя нагло”». Эта борьба на, казалось бы, самом узком участке литературы была важна, поскольку и здесь был свой пантеон, и его приходилось все время менять: «Основоположники советской детской литературы Чуковский, Маршак», потом — «Маршак, Чуковский», затем — «Маршак, Михалков, Барто, Чуковский», а после войны — «Михалков, Барто, Маршак и др.» [см. тут]. Художественные произведения в принципе сопротивляются вторжению прямой пропаганды, поскольку это уничтожает саму суть художественного. Как следствие, он теряет своего читателя в случае книги или зрителя в случае кино. В художественной книге читатель хочет видеть не повтор действительности или пропаганды, как это было с соцреализмом, а иной мир. Виртуальный мир в любом случае присутствует в разуме человека. Он может повторять доминирующий в обществе и государстве вариант, а может противоречить ему. Противоречащие взгляды сразу начинают корректироваться мощными медиа, оставляя тем, кто против, только слабые возможности для тиражирования своих взглядов.
https://zn.ua/socium/ot-pravdy-k-postpravde-ot-feyka-k-postfeyku-281834_.html Мы верим в победу правды, но все равно боимся лжи 20 апреля 2018 Когда мы получаем понимание новой реальности, нам становится легче с ней бороться, если она нас не устраивает. Первой в наш мир пришла постправда, раскрыв то, что специалисты по постмодернизму давно рассказывали. Из мира ушли большие нарративы, теперь в нем царят нарративы маленькие. А нарратив невозможен без собственной борьбы за правду, поэтому тысячи маленьких нарративов обросли тысячами своих правд. Но все это началось еще до прихода Интернета и соцмедиа. Когда же они появились, возникла технологическая возможность для следующего шага — каждый пользователь Фейсбука может запустить в мир свою собственную правду или то, что он считает правдой. Эта "мини-правда" существовала всегда, но новые возможности по ее тиражированию подняли ее на более высокий уровень. Вера в эту "мини-правду" вполне соответствует наблюдению советского времени: раз об этом написано в газете, значит, это правда. То есть правда имеет свою градацию. Условно говоря, правда уровня энциклопедии отличается от правды уровня кухни. Правда не столько проверяема на соответствие действительности (новости Зимбабве, например, все равно остаются для нас непроверяемыми, мы не видим их собственными глазами), сколько достоверность ей придают источники и тиражирование. В советское время было еще одно правило рекламы. Раз рекламируется, значит — плохое, поэтому покупать его нельзя. Или: раз ругают Запад, значит, там все нормально. Это еще одно правило опоры на источник, только обратного свойства. Плохому источнику доверять нельзя. Всегда пользовались успехом книги по критике зарубежной философии, поскольку других книг по зарубежной философии (социологии, политологии) в принципе не было. Кстати, для серии книг издательства "Прогресс", издававшего только переводы под названием "Новое в лингвистике", пришлось изменить название серии на "Новое в зарубежной лингвистике", поскольку получалось, что все новое делается только за рубежом. В советское время существовала тенденция, называемая чтением между строк, что позволяло выносить из критических рассуждений, например, телекомментатора в телепрограмме "Международная панорама" противоположное суждение. Сейчас мы уже забыли их фамилии и лица, а тогда они были властителями дум, поскольку другой информации о Западе у советского человека не было. Таким образом, если суммировать, правдой становится то, что: а) тиражируется, б) исходит от достоверного источника, в) отрицается в недостоверном источнике. То есть информация в результате своего движения к потребителю получает характеристики, на которые можно ориентироваться для определения ее достоверности. При этом есть информация, которая достоверна во всех контекстах, типа "дважды два равняется четырем"; есть информация, которая достоверна только в некоторых контекстах, а есть та, которая никогда не является достоверной. Обычному человеку трудно двигаться между ними, определяя, что есть что. Слухи были в советское время теми же фейками, о которых нельзя было знать заранее, являются ли они правдой. И слухи, как и фейки, передавались устно, поскольку очень часто отражали уязвимость массового сознания. Например, сегодня считается, что Андропов в своем движении к власти пользовался слухами, чтобы убрать со своего пути конкурентов. Так, против первого секретаря Ленинградского обкома Романова был запущен слух, что тот якобы использовал на свадьбе дочери царский сервиз из Зимнего дворца. Российская информационная интервенция в американские выборы продемонстрировала, хоть и в искусственном виде, как бы разговор массового сознания с самим собой, поскольку люди хотели услышать именно это, и пересказать его дальше. Коллективное мнение не нуждается в проверке фактов. Факт — это то, что признается фактом моим соседом и мной. Ведь мы, не бывая, например, в Японии, все равно можем обсуждать факты оттуда. Коллективное сознание своим обсуждением уже легитимизирует факт. Многие факты мы не можем найти в энциклопедии, они — газетные, то есть текущие, которые завтра будут заменены другими в следующем номере газеты. Третий уровень фактов, помимо энциклопедического и газетного, принадлежит малым социальным группам, четвертый — вообще индивидам. К последнему типу отнесем знание того, что знает лично человек, и никто больше. Или такой пример удивившей меня информации в газете New York Times, что чихать следует не в ладонь, а в локоть, чтобы инфекция не передавалась дальше. Это явно не информация для такой газеты. Мы как бы верим, что Земля круглая. Но одновременно в мире проходят конгрессы, где доказывается, что Земля на самом деле плоская. Конспирологи удерживают свой пласт знаний, который расходится с общепризнанным. Реальное знание, то есть как бы не из источников, а непосредственное, есть только на четвертом и пятом уровнях фактов (социальной группы и личностное). Поэтому все остальные мы принимаем в некотором роде на веру. Мы верим в достоверность фактов из данного конкретного источника, говоря, например, что так написано в энциклопедии. Религия и идеология тиражировали свои факты вне возможности их проверки на достоверность. Им либо веришь, либо нет. Для усиления веры в свои факты и религия, и идеология применяли в прошлом мощные репрессивные методы. И счастье человека в том, что только в наше время появляются первые попытки считывания того, что на самом деле думает человек. При этом целые сферы человеческого творчества строятся принципиально не на соответствии действительности, а, наоборот, на праве на отклонение от нее. И это не только фэнтези или телесериал, а и в принципе литература, и искусство в целом. Даже советский соцреализм был не столько отражением действительности, сколько моделированием идеальной действительности, которой должен был следовать советский человек. Это был такой "туннель" разрешенного поведения, из которого не могла выходить ни литература, ни жизнь. И если подходить строго, то это тоже был фейк, связь которого с действительностью была достаточно условной. Индивидуальные фейки отражают ту модель мира, которая записана в голове у конкретного человека. Школа корректирует эти представления в более единую для всех форму, а медиа занимаются этим вообще ежедневно и ежечасно. Фейк представляет опасность, когда он появляется в публичном поле не случайно или стихийно, а индустриально и целенаправленно. Его автором является не индивид, а целая группа людей, пытающаяся таким образом увести аудиторию в другую сторону. Конечно, в случае, когда индивид противостоит коллективу, перед нами возникает нечто вроде соревнования олимпийского чемпиона с победителем районного масштаба. Результат такого поединка заранее известен. Тем более здесь работает и статистика. Как говорят специалисты по большим данным, предсказать поведение индивида нельзя, а вот больших массивов людей можно, поскольку 70% из них поступят именно так, как прогнозируется. Люди сильны и предсказуемы своим общим поведением, а не индивидуальным. Все важные события "маркируются" именно массовым повтором. Это демонстрации протеста, ставшие массовыми в наши дни, или демонстрации поддержки власти, которые реализовывались в советское время в виде парадов и праздничных шествий. Фейк внес сумятицу в наше понимание действительности. Человек оказался слишком доверчивым, поскольку к этому его приучила эпоха доминирования СМИ. Эпоха доминирования социальных медиа все перевернула вверх ногами. Когда фейк оказался "засвечен", он перестал быть опасным. К нам пришла эпоха постфейка, поскольку мы уже получили нужное предупреждение. Мы верим в победу правды, но все равно боимся лжи. Эпоха постфейка не так страшна, как эпоха фейка, поскольку мы с осторожностью будем относиться к любой информации. При этом искусственная правда может вести к настоящей победе. Есть интересное высказывание Г. Честертона: "Сказки не рассказывают детям о том, что существуют драконы. Дети уже об этом знают. Сказки рассказывают детям, что драконов можно убить". Кстати, новое поколение миллениалов в США выходит на протестные демонстрации с плакатами про Гарри Поттера, то есть сказка может помогать и в реальной жизни.
Поток информации определяет, что мы видим, и то, как мы это интерпретируем 25 апреля 2018 О том, почему блокировку Telegram в России нужно воспринимать в контексте стремления государства к контролю, как разные страны управляет информацией, какую роль играют социальные сети в политических процессах, в интервью сайту "Сегодня" рассказал известный специалист в области коммуникативных технологий, писатель, профессор Георгий Почепцов. - В связи с тем, что в России блокируют Telegram, какие цели, как правило, преследуют государства, блокирующие мессенджеры, соцсети, сайты, поисковые системы? - Любое государство хочет контролировать все. Оно не делает это только тогда, когда ощущает возможное наказание за такие действия. Это затратный контроль, который не всегда дает результат. На глушение западных радиостанций уходило больше ресурсов, например, чем на порождение сигнала, но СССР все равно делал это. Реально все стремятся не дать контр-мнению получить широкое распространение. Особенно существенно это правило в критические периоды (например, когда мы имеем выборы или войну). - Почему авторитарные политические режимы более склонны, как мне кажется, к блокировкам, чем демократические? - Поскольку они (демократии – авт.) живут давно в условиях диалога, а не монолога, то они научились двум вещам. С одной стороны, была создана модель "плавильного котла", которая позволяла в той или иной степени усиливать общее и глушить чужое и чуждое. Правда, в последние десятилетия это уже так хорошо не работает, как это было раньше. С другой, они могут усиливать свой голос разными разумными способами, чтобы отправить чужое мнение на периферию. Оно не исчезает вообще, как это происходит в авторитарном государстве, но уходит из мейнстрима, поэтому его будет сложнее найти. Но для такой системы надо иметь "мозги" и ресурсы. К слову о "мозгах", в кибернетике есть закон, что субъект управления должен иметь не меньшее разнообразие, чем объект управления, то есть он должен превосходить его по сложности. А блокировка как раз является и самым дешевым способом, и самым бесхитростным. Это вариант глушения в век интернета. - Почему социальные сети/мессенджеры/поисковые системы могут быть опасными для авторитарных режимов? - С одной стороны, они не настолько опасны, как кажется. Арабские революции, например, использовали интернет не столько для мобилизации населения, сколько для передачи информации на Запад, поэтому даже преобладающим был английский язык. А это, в свою очередь, создавало давление извне. С другой стороны, государство монолога не может чувствовать себя комфортно в ситуации диалога. Именно поэтому оно все время хочет моделировать квазидиалог, опираясь на "подставных" лиц (своих экспертов, политиков, квазиоппозиционеров), пытаясь хоть таким образом управлять общественным мнением. - Как социальные сети и мессенджеры используются в политических целях в демократических странах? - Самое важное – это измерение общего настроя массового сознания. Можно оценивать поддержку инициатив власти по реакции в соцсетях, можно увидеть основные проблемы, которые волнуют население. По выборам Cambridge Analytica все показала: через Facebook можно было выходить на избирателя, которого скорее можно убедить в своей правоте. Кстати, как в США, так и потом в Германии, что там привело к приходу правой партии в парламент, удалось расшатывать ситуацию, демонстрируя, что страна катится в хаос, и ее надо спасать. И Трамп ездил выступать в те места, где больше лайков ему ставили в Facebook. - В Украине тоже блокировались российские соцсети и поисковая система. Несмотря на возможность обходить блокировку при настройке VPN-соединения или proxy, можно ли говорить, что даже такая "простая" блокировка повлияла на пользователей в масштабах страны? - Конечно, можно, поскольку от всего, что требует дополнительных усилий, потребитель уходит, если он не профессионал, которому это нужно по работе, а любитель. Каждая информация имеет цену, ради которой стоит "страдать". Новости как фактаж будут у всех одинаковыми, так что смысла в их поиске практически нет. Гугл является более сильным поисковиком, чем российские, так что и тут можно обойтись. Ну а фильмы люди могут смотреть, по ним интернет-блокировки нет. - Каким образом соцсети влияют на человека, его сознание, способность мыслить, социализацию, потребление информации, способность находиться вне сети и тд? - Поток информации определяет, что мы видим, и как мы это интерпретируем. Мы не можем рассуждать о том, чего вообще не знаем. Но информацию мы получаем уже под определенным углом зрения. И по большинству вопросов мы присоединяемся к мнению того, кто для нас авторитетен. Информация структурирует наш разум. В выборы Обамы было обнаружено, что чем больше книг про Гарри Поттера читал избиратель, тем вероятнее он будет голосовать за Обаму. Все это говорит о существенном влиянии информации на ту или иную модель мира в нашей голове. Факты будут теми же, но отношение к ним будет другим. А когда эта модель мира сформирована и закреплена, человек уже сам начинает отбрасывать ту или иную информацию, признавая ее недостоверной, поскольку так ему говорит его модель мира. - Можно ли контролировать потоки информации в интернете или управлять ими? - Пока проявилось два основных инструментария контроля. Старый – оплачиваемые группы, которые массово продвигают нужную информацию в индустриальном порядке. Это Китай, Россия, Израиль. И новый – проявленный на последних президентских выборах в США, как пример. Когда нужная информация попадает к человеку с конкретными индивидуальными характеристиками, так называемый микротаргетинг. Но никто не вспоминает при этом, что Обаму дважды выбирали таким способом. - Какие страны или негосударственные акторы проводят наиболее искусную политику контроля за негативным для них потоком информации? Как это делается? - Наиболее активно это делает бизнес, а от него уже идут политики и военные. Бизнес четче других понимает свою зависимость от населения, он должен достаточно четко реагировать на негатив. Банковские структуры там не верят одному соцопросу, заказывая его двум независимым фирмам, чтоб иметь возможность в случае кризиса сразу выйти на своих клиентов. Теперь с соцсетями эта возможность стала еще проще. То есть это страны, где сильны интернет-позиции бизнеса, военных и политиков. А это, в первую очередь, США и еще десяток за ними, включая, конечно, Китай. Например, сегодня Китай и Иран более сильно ведут интернет-шпионаж в США, чем Россия. - Какие сегодня существует прогнозы развития интернета в перспективе 10-20 лет? - Какова сегодняшняя ситуация как точка отсчета? 49% населения Земли связаны в онлайне, восемь с половиной миллиардов вещей включены в интернет (машины, домашние приборы, игрушки и т.д.). Если честно, то практически все наше будущее развитие мы уже видим сегодня. Илон Маск хочет накрыть все регионы земли спутниковым интернетом. Интернет вещей все ближе и ближе. Интернет никогда не будет отключаться. В интернете увеличится доля виртуального контента. Сегодня активно обсуждается возможность вообще уйти от выборов с бюллетенями, ведь интернет дает возможность моментального получения мнения миллионов. Идет борьба за и против нейтральности интернета. Наверное, на какое-то время победят противники, то есть провайдеров заставят отвечать за транслируемое содержание, особенно после вмешательств в выборы (США, Франции и другие европейские страны) и референдумы (Брекзит, Каталония). Они не имели существенного влияния, но это были первые учебные попытки. Реально будущее уже пришло, мы просто еще не догадываемся об этом. _____________________________ © Почепцов Георгий Георгиевич |
       
|
