Гуманитарный и морально-этический аспекты эвтаназии

Эйтаназия (эутаназия)(от греч.eu. - хорошо и  thanatos - смерть),намеренное  ускорение смерти или  умерщвление неизлечимо больного с целью прекращения его страданий; по советскому законодательству рассматривается как  преступление. 

     Советский энциклопедический словарь, 1990                                                        

       Когда в "Утопии" Томаса Мора, которая была написана в начале шестнадцатого века, читаешь о том, что больным людям предпочтительнее выбрать смертельные дозы лекарств, чтобы благородно и почетно уйти из жизни, чем страдать на виду у всех в идеальном государстве, поражает парадоксальность так заявленного гуманистического идеала. Однако, собственно говоря, в принципе ничего неожиданного в такой этической установке по существу нет. Английский политик и писатель просто всё назвал своими именами, однако вынес местопребывание государства-утопии за пределы доступности (что, кстати, заявлено и в его названии, которое в буквальном переводе означает – Нигдея). Всё предшествующее эпохе Возрождения отношение к смерти предопределяло не какой-то иной, а именно такой подход к её осмыслению. 

       Всё было бы верно, если бы не некоторые обстоятельства: во-первых, «Утопия" Мора послужила не только примером для других произведений, где описывалось лучшее из возможных на земле государственное устройство, а стала прообразом для реализации утопических идей в реальности (и в этой связи можно вспомнить деятельность Фурье, Оуэна, не говоря уж о социалистических идеях и режимах, адресованных в своем развитии к воссозданию коммунистического рая на этой бренной планете), во-вторых, освященная авторитетом личности автора, его удачной и при этом трагически завершившейся биографией,»Утопия» навязывает некоторые выводы, согласиться с которыми удобно и приемлемо, если бы они не были прекраснодушным мечтанием (и ,тем не менее, многое из придуманного Мором осуществлено и дело дошло до признания в качестве законной эвтаназии, как ухода из жизни по воле(!) тяжелобольного человека с помощью медикаментозного воздействия или при отказе от поддержания жизни пациента на приемлемом уровне). Но обо всем по порядку.

        Из диалогов великого Платона известно не только то, что Сократ был ведущим философом своего времени, а и то, что по обвинению в безбожии и в развращающем влиянии его речей на молодежь (и это там и тогда, когда сексуальные отношение мужчин с мальчиками были нормой) он был осужден на смерть. Причем, сам должен был выпить по приговору суда чашу с ядом (цикутой). Платон описывает последний день жизни своего учителя, показывая, как мужественно тот относился к тому, что ему предстоит. Сократу предлагали бегство, но тот выбрал смерть, чтобы доказать свое бесстрашие перед будущим небытием. К своему телу, как следует из известных его высказываний, философ относился в полном соответствии с исповедуемым им отношением к сути человеческого бытия. Однако было бы несправедливым считать, что только Сократ дал потомкам в веках пример так называемой красивой, то есть доблестной смерти по собственной воле. 

        Античные драматурги – древнегреческие и древнеримские – не раз, а постоянно в своих трагедиях на мифологические и современные сюжеты описывали гибель мужчин и женщин ради долга, возводя это в статус геройства. Это послужило богатой основой для всего последующего европейского искусства, будь это живопись и литература, в первую очередь, музыка и скульптура, в том числе. Но и в двадцатом веке упрямство античных персонажей, ищущих смертельного разрешения конфликта с родными или с врагами, давало о себе знать, поскольку античный образец прерывания своей жизни, как бы к этому ни относиться, задал такую высокую планку человеческих переживаний, что преодолеть ее так никто и не смог. И фактом искусства и литературы снова и снова становились попытки обрести гармонию с миром, даже и через уход из него, осуществленный своими собственными усилиями. 

          Для античного героя нормой было мнение олимпийских, например, богов и социума, в котором находился по рождению или в который попадал по обстоятельствам герой того или иного драматического произведения. В его действия путеводным моментом была этическая доминанта – ему вменялось в вину осуществить мщение, совершить подвиг чести, спасти честь своего рода, исполнить предзнаменование свыше. И чаще всего – ценой собственной гибели, что никого не останавливало на пути к конечной истине. Позорным было не исполнить то, что должно, или пойти против нормы, принятой как наследие отцов и образ жизни. В этом заметна была заведомая прямолинейность, как отсутствие психологизма в нашем его понимании. Античный герой мог рассуждать о том, пойти или нет на трагическое обострение ситуации, но и при этом у него заметной оказывалась связь с волей богов, несмотря на то, что она вступала в противоречие с его собственными мыслями и чувствами. Важнее демонстрировать нормативность поведения, чем отступление от того, что для всех принималось за естественный порядок и ход событий.

       Средневековье, на первый взгляд, сняло с частного человека вопрос о ценности жизни, поскольку она подчинялась религиозному чувству. И ради веры достойно становилось погибнуть самому или прекратить жизнь другого, если он иноверец или богохульник. Статус красивой смерти тут приобрел новый подтекст: смерть во имя бога даже приветствовалась, поскольку как бы была изначально освящена гибелью Иисуса, распятого на кресте. Та легендарная смерть становилась оправданием всех последующих испытаний до конца времен и предопределяла общественное приятие ухода из жизни по своему порыву, если это восславляло унаследованную от предков веру в торжество подвига Иисуса ради спасения всех без исключения людей. 

          Средневековый характер понимания доблестного расставания с жизнью переводил этот подвиг в другое качество, возвышая его до предельного выражения акта веры. (Для того, чтобы не вдаваться  в возможные подробности, подчеркнем, что не только в одном христианстве, а и во всех религиях, вне зависимости от их статуса в данном обществе, принималась во внимание попытка собственной жизнью доказать верховенство для индивидуума и социума религиозных ценностей. Однако, поскольку для европейского сознания в основе своей, как и для мышления людей в Новом Свете, типичным был именно христианский подход к морали и к подвижничеству в делах веры, то, ни в коей мере не умаляя героизм представителей других религий, обратим внимание именно на основанное на Евангелиях, в первую очередь, вероучение). 

         Заметим, что, в отличие от того, что заявлено было в античных трагедиях, не литературный герой, а обыкновенный человек становился здесь героем. И его выбор в сторону подвига являлся психологически более оправданным, чем это было у персонажей Эсхила или Софокла, например. Можно сказать, что с точки зрения психологизма подвижники веры в Средние Века напоминали бы героев трагедий Еврипида, если бы не отход от мифологического сознания последних, что приводило в конечном счете к атеизму и преувеличению полномочий человека, нарушению дистанции между личностью и высшими силами.  

        Обратим внимание на то, что именно такое отношение к сотрудничеству между человеком(всегда на первом месте в этом диалоге) и богом осуществилось в эпоху Возрождения. При всем пиетете перед античной культурой гуманисты, заявившие о себе в это время, воспринимали прошлое не просто, как пример для настоящего, но и как аргумент в пользу большего или меньшего атеизма. Дело даже не в критике церкви, с чем выступали Мартин Лютер или Эразм Роттердамский, так и не нашедшие и между собой взаимопонимания, а в том, что навязывалось отношение к человеку, как к существу, равному богу, то есть повторялась, но уже в контексте европейской истории и культуры ошибка, которая обозначена была в первых главах Библии в рассказе о духовном падении Адама. Из библейского текста нам известно, что первый человек нарушил волю богов, за что был изгнан из так называемого Райского сада. Именно из-за временного вероотступничества он потерял вероятное бессмертие и получил статус человека, чей жизненный путь имеет свои границы. В связи с этим появление"Утопии" Томаса Мора оказывается, повторим, более чем самодостаточным фактом литературы и общественной мысли. 

          По произведениям Средневековья известно, что люди этого времени, что отражено в прозе и в поэзии, тем более сатирической, достаточно жестко относились как к болезни, так и к старости. Если первое можно объяснить, как будто возможным, но отнюдь не массовым мнением о том, что болезнь есть расплата за грехи, что, опять же, имеет религиозный подтекст, то пренебрежительное отношение к старости с любой точки зрения кажется поразительным. Если, к слову, иметь в виду как к людям пожилого возраста относились в античной мифологии  и, в данном случае, не противореча мифам, в Священном Писании. Об издержках старости говорится язвительно, цинично, что, в свою очередь, могло быть связано и с тем, что срок человеческой жизни в Средние Века и в Эпоху Возрождения был краток. И тот, кто жил долго на фоне раннего ухода из жизни остальных мог восприниматься и в качестве того, кто породнился с бесовскими силами, продал душу нечистому. Хотя, справедливости ради, приемлемее отметить, что такое возвышенное отношение к длительности жизни касалось немногих, а в основном распространено было банальное завистливое чувство к тем, кто еще продолжает жить, несмотря на преклонный возраст. 

       Литература этих эпох пестрит довольно злыми описаниями примет старости, как болезненного состояния, как отступления от нормы. Но Томас Мор пошел дальше еще более целеустремленно – его отношение к старости совпадает с общепринятым. Новизна того, что увидел и о чем рассказал ему собеседник об «Утопии" состоит в том, как в этом изумительном государстве относились к больным. Для начала лечебные заведения размещали за городом, чтобы здоровые люди не имели возможности сочувствовать тем, кто не может работать в городе, или на полевых работах. Если же оказывалось, что житель "Утопии" серьезно болен, то ему напоминали о долге перед согражданами, о том, что своими страданиями он не должен создавать духовного или психологического дискомфорта тем, кто является его родственниками, тем, кто знает его вообще. Причем, заметим, что приходил к нему с жестоким предложением не близкий ему человек, а представитель власти, религиозный деятель. И именно он однозначно ставил несчастного в известность, что на его счет принято решение. И не потому, что тот осужден за что-то, как Сократ, потому что к преступникам и в этом вроде бы идеальном обществе было соответствующее их действиям отношение, а потому, что таков суровый закон этого государства. У больного в этих обстоятельствах намечался традиционно неприятный выбор - или принять яд и быть похороненным с почетом, оставшись в памяти потомков героем, или продолжать мучиться, доживать свои дни, недели и годы, чтобы после смерти быть выброшенным без почета в болотную тину. 

       Гуманизм заключался тут и в том, что тому, кто всё же и после предупреждения собирался продолжать свои мучения, давали такую возможность. Но без труда можно представить состояние его души, когда о нем заботятся и, вместе с тем, осуждают, как слабовольного человека. (К слову, укажем и на то, что нечто подобное касалось и религиозных вопросов: с одной стороны заведомый плюрализм вероисповеданий, с другой – верховенство единой религии, которой подчинялась жизнь на острове-государстве). Вот и выходит, что последовательный в своем поиске общечеловеческого идеала Томас Мор вполне наглядно показал то, что напомнило о себе уже и в веке двадцатом.

        Обратиться к нашим дням, минуя Новое время, вполне уместно, поскольку  завершившийся несколько лет назад век стал по-настоящему апофеозом торжества человека над природой, пиетета науки и техники, что, в своем историческом развитии и применении в жизни имело массу издержек. Например, экологических катастроф, тотальных войн и изобретения такого оружия, которое с претензией обозначено в качестве средства массового поражения. К вопросу об эвтаназии вернулись на исходе двадцатого века. Примечательно, что с оговорками, эвтаназия законодательно легализована в Голландии, что особенно поразительно, ведь именно во время деловой поездки во Фландрию Томас Мор начал создавать свою "Утопию" и именно со второй части, где говорится об идеальном государстве. В Голландии вышло первое издание моровской «Утопии". Первоначально она предназначалась для узкого круга людей, поэтому и издана была на латыни. Однако успех "Золотой книжечки", как витиевато начиналось в абзаце размером название "Утопии « Томаса Мора привел к ее переводу на европейские языки и многочисленным переизданиям. И те дискуссии, которые ведутся в США и в Европе по поводу эвтаназии, неопровержимо убеждают в том, что зерна моровского идеализма и "гуманизма" взошли на подготовленной почве. 

       Пока широкое применение эвтаназии сдерживается нерешенностью ряда этических, юридических, медицинских вопросов. И потому изменение консервативного общественного сознания пока продвигается  в сторону приятия эвтаназии, как нормы, к счастью, очень медленно. Не будем сейчас затрагивать вопросы, связанные с профессиональными действиями врача. Ведь во Франции, например, уже разрешили отключать тяжелобольного пациента от приборов жизнеобеспечения, оставляя его без медицинской помощи в последние минуты жизни. Уже привычны стали суды, которые еще мужественно выносят отрицательные вердикты на иски больных людей о прерывании их жизни. Но внедрение идей благотворности эвтаназии продолжается под лозунгами свободы человека и уважения его воли, хотя очевидно, что больной, который желает прервать свои мучения ценою смерти, чтобы ни говорили обследования его психического состояния, находится в измененном из-за боли и отчаяния перед муками состоянии сознания. Учитывается при этом вероятный произвол и нечистоплотность в намерениях юристов и близких людей, которые с помощью эвтаназии хотели бы поторопить события и максимально приблизить желаемую им развязку в мучениях родственника. 

         При этом как-то забываются две основополагающие вещи: не человек дал жизнь другому человеку и не в компетенции человека решать за другого – жить ему и умирать, даже суды, которые разбирают обстоятельства совершения того или иного преступления могут ошибаться и порой выносят облыжные суждения о вине потенциального преступника. Тем более это касается и мнений самого больного, медперсонала и его родственников, которые все вместе и каждый по отдельности, во-вторых, берут на себя слишком большой груз ответственности. По сути, использование эвтаназии ничего не разрешает, а только усугубляет то, что связано с этим самостоятельным, но вынужденным выбором. И если есть в этом доля гуманизма, как декларируемого человеколюбия, то она сравнима с тем, что описано во второй части "Утопии", которая задумывалась в качестве противопоставления жизни современной автору произведения жизни Англии. Постепенно именно вторая часть книги Мора стала восприниматься в качестве основной и наиболее востребованной в литературном плане и в читательском восприятии. В том числе и в отношении к эвтаназии. 

        Красивая жизнь замечательно описана в античных трагедиях и изображена в живописных и скульптурных произведениях на античные сюжеты или в рамках классицистического идеала. На самом деле смерть в обыденности своей может быть красивой, если так подтверждается сила религиозного чувства, что не снимает в этом случае печального подтекста с самого факта её, как этического и всегда мужественного выбора индивидуумом такого разрешения конфликта между идеальным и реальным. Но, если абстрагироваться от всего, что связано с религиозным подвигом, в настоящее время в его миссионерской составляющей, смерть, как прерывание жизни по каким-то объективным или субъективно воспринимаемым причинам не представляется событием безоговорочно приемлемым и нормальным. И поэтому  любые, как бы ни были они пространны и убедительны рассуждения о пользе и человечности эвтаназии, есть всё же доказательство "от лукавого", испытание человеческой воли. Как правило, здесь всегда приходится делать выбор в такой ситуации, которая и без того тяжела и мучительна. Не говоря уже о чем-то другом, вроде ответственности за свое решение и дальнейшую жизнь с возможным чувством вины за осуществление несправедливого и подсудного человеческому и небесному суду решения. Это к вопросу о гуманизме в контексте применения эвтаназии. 

        По сути проблема в том, что нам в очередной раз предлагают совершить ошибочное действие, суть которого возвеличить вроде бы право человека быть самим собой, то есть свободным индивидуумом. На самом деле себялюбие тут равносильно гордыне, а свобода оборачивается своей противоположностью, потому что не может состоять в разрушении системы норм и правил, на которых уже не одно тысячелетие держится общество, и без того подверженное духовным катаклизмам и повторяющимся из поколения в поколение потрясением основ. И эвтаназия не более, чем манок, лакмусовая бумажка, позволяющая, как в химической реакции, понять состояние общественной морали и будущий вектор его развития, в том числе.

__________________

© Абель Илья Викторович