Не отрицая всего, что было написано о пушкинском «Памятнике» со времени его опубликования по сей день, хочу предложить ещё одну версию его прочтения. Причем, предложить два разных обоснования версии.

     Обоснование I. «Памятник» стоит в одном ряду с такими пушкинскими произведениями как «Пророк» и «Свободы сеятель пустынный…». Прекрасно понимая, что Разум – и только Разум – является сеятелем Свободы, мы вправе предположить, что данные произведения есть монологи [1] Разума, и на посев Свободы раньше времени вышедшего, и духовной жаждою томимого [2]. В связи с этим попытаемся и «Памятник» прочитать как монолог Разума. Итак: 

                              Я памятник себе воздвиг нерукотворный

    Вяземский, причисляя эпитет «нерукотворный» к обмолвкам Пушкина, иронизировал: “А чем же писал он стихи свои, как не рукою?   Статуя ваятеля, картина живописца так же рукотворны, как и написанная песня поэта” [3].  Ирония Петра Андреевича уместна, так как он ведет речь о стихах, написанных Пушкиным, и не уместна в том случае, если данные стихи – монолог Разума, из века в век создающего себе нерукотворный памятник.  

                                   К нему не зарастет народная тропа

       «Народная» в данном случае – тропа народа (или народов). «Народ» у Пушкина не есть синоним «толпы» и «черни». Для последней у поэта припасено определение «светская». При этом поэт ставит знак равенства между представителем «светской черни» и «прекрасным человеком»:             

Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно жизни холод
С летами вытерпеть умел;
Кто странным снам не предавался,
Кто черни светской не чуждался,
Кто в двадцать лет был франт иль хват,
А в тридцать выгодно женат;
Кто в пятьдесят освободился
От частных и других долгов,
Кто славы, денег и чинов
Спокойно в очередь добился,
О ком твердили целый век:
N.N. прекрасный человек.

         В этой строфе из «Онегина», не ирония, а сарказм. «Прекрасного» человека Александр Сергеевич по всем перечисленным пунктам противопоставляет себе: Поэту, предающемуся странным снам и чуждающемуся светской черни. Все достоинства обывателя по Пушкину есть недостатки поэта. Но, вернемся к «Памятнику».                           

                                                 Вознесся выше он главою непокорной

                                                  Александрийского столпа.

     Разум, вне всякого сомнения, непокорен. Что же до Александрийского столпа, то это вовсе не Александровская колонна. Те исследователи пушкинского творчества, кто считает, что данные объекты взаимозаменяемы, не желают обращать внимания на то, что прилагательные александровский и александрийский образованы от различных имен собственных. Что касается существительного столп, то по Далю – «столп» есть синоним башни, вышки, каланчи. (Здесь нельзя не вспомнить и словосочетание «вавилонское столпотворение», означающее строительство башни.) В свою очередь, «башня, каланча, вышка; высокое, сравнительно с шириною, здание разного вида; колокольни, подзорные и наблюдательные здания, или маяки, особенно же маяки морские обычно строятся башнями». То есть, маяк есть столп: в данном случае – Александрийский маяк. 

     И трудно не согласиться с Александром Сергеевичем, утверждающим, что Разум – маяк Разума – выше Александрийского маяка.  Да и свет Разума – в отличие от света маяка – вечен [4].  Что могло заставить Пушкина заменить египетские пирамиды, фигурирующие в оде Горация, на Александрийский маяк? Ясно, что не высота: самая большая пирамида – пирамида Хеопса – 146, 6 м., маяк – приблизительно 140 м.  Возможно, причина именно в том, что маяк, в отличие от пирамид, является источником света. Эта замена кардинально изменила содержание произведения. Александрийский столп, или Фаросский маяк, в качестве литературного маяка упоминается Пушкиным в наброске статьи о драмах Байрона (1827): «...Фауст есть величайшее создание [18 века] поэтического духа, он [есть фарос (Александрийский столп – В. К.) новейших времен] служит представителем новейшей поэзии, точно, как Илиада служит великолепным памятником древн<ости>». По поводу маяка уместно привести ещё одно наблюдение. 

      В отрывке «Мы проводили вечер на даче» есть следующие строки: «Темная, знойная ночь объемлет Африканское небо; Александрия заснула; ее стогны утихли, дома померкли. Дальний Фарос горит уединенно в ее широкой пристани, как лампада в изголовьи спящей красавицы». Странный набор, в котором термины торчат в разные стороны – Африка, лампада, спящая красавица – соединение их возможно только в рамках пушкинского мегасюжета. Если Фаросский маяк есть символ Разума, а «спящая красавица» (та, которую поэт пытается разбудить в «Зимнем утре») – символизирует Музу, то речь здесь идет о свете Разума в изголовье Музы. Муза и лампада объединены и в «Разговоре книгопродавца с поэтом», где любовь Музы к Поэту «Одна бы в сердце пламенела/ Лампадой чистою любви!».

                                               Нет, весь я не умру – душа в заветной лире

                                               Мой прах переживет и тленья убежит – 

    Разум – как и поэт – сокрытый в заветной (тайной) лире, будет жить, пока живут те, кто разгадывает тайны его творений. 

                                          И славен буду я, доколь в подлунном мире

                                          Жив будет хоть один пиит.

    «Славен» в данном случае означает «восхваляем», «прославляем». Таким образом, поэты по Пушкину – особая каста людей: только они, из века в век славя Разум, способствуют его вечной жизни.  

                            Слух обо мне пойдет по всей Руси великой,

                            И назовет меня всяк сущий в ней язык,

                            И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой

                            Тунгус и друг степей калмык.

     Здесь, в отличие от тютчевского «Умом Россию не понять», речь идет о вере в Россию, в которой по прошествии времён к Разуму придёт всякий. «И назовёт меня» вовсе не означает, что все народы назовут имя Пушкина. В данном случае «назовёт» имеет значение «позовёт, пригласит», другими словами: если Разум был «незваным», то станет «званым». Вполне правомерна аналогия «названого Разума» с «названым братом», в таком случае Разум и его носитель – побратимы, связанные нерушимой клятвой, полным духовным родством.    

                                И долго буду тем любезен я народу,

                                Что чувства добрые я лирой пробуждал,

                                 Что в мой жестокий век восславил я Свободу

                                  И милость к падшим призывал.

      Необычайно ёмкая строфа. Во-первых, она свидетельствует о двойственности Разума: с одной стороны век его царствования – жестокий век, с другой – несмотря на свою жестокость, Разум способен и на добрые чувства. Во-вторых, в ней говорится о том, что Разум есть носитель Свободы. И, в-третьих, вполне уместно сравнить Разум из «Памятника» – добрый, так как он пробуждает добрые чувства, свободолюбивый, так как он восславляет свободу, и милостивый, так как он призывает милость к падшим – с определениями, данными ему, Разуму, Шекспиром в сонете 105: «Прекрасный, добрый и верный» – вот все содержание моих стихов;/ «прекрасный, добрый и верный» – варьирую это другими словами, / и на эти вариации тратится все мое воображение». Стоит также обратить внимание на то, что и у Шекспира, и у Пушкина взаимоотношения Разума и народа, по сути, идентичны: у Шекспира – «хвала тебе всегда найдет место/в глазах всего потомства», у Пушкина – «И долго буду тем любезен я народу…».

        Веленью божию, о, муза, будь послушна, 

         Обиды не страшась, не требуя венца;

         Хвалу и клевету приемли равнодушно

         И не оспоривай глупца. 

     Если «Памятник» есть размышления Пушкина о своем предназначении, то в нем налицо и высокомерие автора, и явная нестыковка между четырьмя начальными и пятой, заключительной, строфой: между самовосхвалением и обращением к Музе. Но, это противоречие снимается, если произведение является монологом Разума. 

     Обоснование II. Анализируя пушкинский «Памятник», нельзя упускать из виду следующие моменты. 

1. Герой горациева «Памятника» испытывает гордость исключительно за своё высокое поэтическое мастерство; для героя «Памятника» пушкинского поэзия служит лишь средством, способным пробудить добрые чувства, восславить свободу, призвать к милости.

2. Герой Горация просит у Мельпомены заслуженного лаврового венка; герой Пушкина не требует венца и акцентирует внимание Музы не на себе, а на Боге.        

3. Никто кроме Пушкина – ни Гораций в оригинале, ни один из поэтов, переводивших оду на русский, – не использовал определение «нерукотворный».

        Что касается третьего пункта, то его стоит рассмотреть более подробно.

       Замечено, что Александр Сергеевич переводя чужие произведения, не просто доводил их до совершенства, но привносил в них, то что передумано и пережито им самим. При этом, как правило, менялся смысл произведения. Так произошло и с переводом оды Горация «К Мельпомене», которая у Пушкина искусно переплетена с «Книгой пророка Исайи». Вот фрагменты из 2-й главы книги.  

2. И будет в последние дни, гора дома Господня будет поставлена во главу гор и возвысится над холмами, и потекут к ней все народы. 

3. И пойдут многие народы и скажут: придите, и взойдем на гору Господню, в дом Бога Иаковлева, и научит Он нас Своим путям, и будем ходить по стезям Его. 

5. О, дом Иакова! Придите, и будем ходить во свете Господнем.

7. И наполнилась земля его серебром и золотом, и нет числа сокровищам его; и наполнилась земля его конями, и нет числа колесницам его; 

 8. и наполнилась земля его идолами: они поклоняются делу рук своих, тому, что сделали персты их. 

11. Поникнут гордые взгляды человека, и высокое людское унизится; и один Господь будет высок в тот день. 

12. Ибо грядет день Господа Саваофа на все гордое и высокомерное и на все превознесенное, – и оно будет унижено 

13. и на все кедры Ливанские, высокие и превозносящиеся, и на все дубы Васанские, 

14. и на все высокие горы, и на все возвышающиеся холмы, 

15.  и на всякую высокую башню, и на всякую крепкую стену, 

17. И падет величие человеческое, и высокое людское унизится; и один Господь будет высок в тот день

18 …и идолы совсем исчезнут. 

20. В тот день человек бросит кротам и летучим мышам серебряных своих идолов и золотых своих идолов, которых сделал себе для поклонения им. 

    Географическая, историческая и религиозная конкретность этих фрагментов вовсе не исключает их символического значения. И в этом случае, Гора Бога – это, скорее всего, недосягаемая высота, несравнимая с человеческими высотами, которые перед ней унизятся. Кроме того, согласно «Энциклопедии символов» Гора считается «местом перехода с одного плана на другой, местом общения с богами. Вселение на священную гору символизирует устремление, влечение к высшим состояниям, отречение от мирских страстей, продвижение от частного и ограниченного к полному и безграничному» [5]. Именно об этом пушкинский «Монастырь на Казбеке». 

Высоко над семьею гор,
Казбек, твой царственный шатер
Сияет вечными лучами.
Твой монастырь за облаками,
Как в небе реющий ковчег,
Парит, чуть видный, над горами.

Далекий, вожделенный брег!
Туда б, сказав прости ущелью,
Подняться к вольной вышине!
Туда б, в заоблачную келью,
В соседство бога скрыться мне!..

       Кроме того, в цитатах из «Книги пророка Исайи», приведённых выше, есть, на мой взгляд, скрытое противопоставление рукотворных идолов, созданных человеком, и всего нерукотворного, что создано Богом. Отсюда вывод – герой пушкинского «Памятника» не человек, а Бог. Но вывод неправомерен, ведь, Бог не создаёт памятников самому себе, пусть и нерукотворных. Вот и получается, что лирический герой произведения и не Бог, и не человек: определением «нерукотворный» Пушкин отделяет его от своего человеческого «я». И это второй довод в пользу того, что герой произведения – Разум.

Мотивы «Памятника» мы можем отыскать и в созданном за 14 лет до него стихотворении «Не тем горжусь я, мой певец». Известно, что произведение адресовано В. Ф. Раевскому, но для меня за этим фактом, конечно же, маячит тайный сюжет: перед нами еще один монолог Разума, обращающегося в данном случае к своему носителю-певцу. В отличие от «Памятника» Разум здесь считает, что способность мыслить (даже в том случае, если мысли его самолюбивые) и мечтать гораздо ценнее всех остальных его достоинств.

                                         …Не тем горжусь я, мой певец,

                                           Что привлекать умел стихами

                                           Вниманье пламенных сердец,

                                           Играя смехом и слезами,

                                                       Не тем горжусь, что иногда 

                                                       Мои коварные напевы

                                                       Смиряли в мыслях юной девы

                                                       Волненье страха и стыда,

                                            Не тем, что у столба сатиры

                                            Разврат и злобу я казнил,

                                            И что грозящий голос лиры

                                            Неправду в ужас приводил,

                                                      Что непреклонным вдохновеньем,

                                                       И бурной юностью моей,

                                                        И страстью воли, и гоненьем

                                                        Я стал известен меж людей –  

                                                Иная, высшая награда

                                                 Была мне роком суждена – 

                                                 Самолюбивых дум отрада!

                                                  Мечтанья суетного сна!..  

    Положительные черты пушкинского персонажа по имени Разум прекрасно уживаются в нём с чертами отрицательными. Об одной из них читаем в черновом наброске, не вошедшем в «Онегина»:  

                                            Меня не любят и клевещут,

                                            В кругу мужчин несносен я,

                                            Девчонки предо мной трепещут,

                                            Косятся дамы на меня.

                                            За что? – за то… 

     Дальше идет перечисление причин, за которые Разум не любят, а в конце строфы – главная причина:

                                                       …Что ум, любя простор, теснит.      

   Исходя из изложенного, характер данного героя, вероятно, можно определить оксюмороном «свободолюбивый притеснитель».  

      Вот, пожалуй, и все. Осталось ответить на вопрос, обозначенный в названии главы. Ответ таков. Тайнописец Александр Сергеевич, идя вслед за Горацием, воздвигшим памятник себе, Проперцием, воздвигшим памятник возлюбленной, Шекспиром, воздвигшим памятник Разуму, создает рукотворный памятник Разуму, в течение тысячелетий воздвигавшему нерукотворный памятник самому себе.  

___________________ 

Примечания:

1. Монолог – речь действующего лица, главным образом в драматическом произведении, выключенная из разговорного общения персонажей и не предполагающая непосредственного отклика. Я завел речь о монологах только потому, что одним из главных интересов Александра Сергеевича был театр. Первыми сочинениями Пушкина-ребёнка были пьесы, писанные по-французски. Причем он сам был и автором пьес, и актером, их разыгрывавшим [Вересаев 1990: с.44]. Театру поэт остался верен до конца своих дней. Свидетельством тому не только созданные им трагедии, но и автопортреты, на которых Пушкин запечатлевал себя в различных настроениях, обличьях и костюмах. К драматическим произведениям можно отнести и многие стихи Александра Сергеевича, являющиеся диалогами и монологами.  И если уж речь зашла о театре, то следует заметить, что на себя Пушкин роль Разума примерял. Об этом свидетельствует следующий момент. За гениальный план «Божественной комедии» поэт называл Данте Великим Отцом (то есть, Разумом), подпись «Великий Отец» мы видим и под одним из пушкинских автопортретов. А, коли так, то понятия «Поэт» и «Разум» у Пушкина взаимозаменяемы. 

2.   При сравнении «Пророка» с приведённым ниже черновым отрывком «Подражаний Корану» может показаться, что ни о каком обращении к Разуму речь в «Пророке» не идёт: 

… пусть виденья
Толкует хитрый Магомет,
Они ума его творенья,
Его ль нам слушать – он поэт!..

Действительно, данный фрагмент вовсе не утверждает того, что Магомет (пророк) есть Разум, зато утверждает, что Разумом является Поэт, коли видения – творения его ума. Каков может быть вывод?  Поэт и Разум – синонимы.   

3. Полное собрание сочинений князя П.А. Вяземского: сборник документов и художественно-публицистических материалов. Т. 8. Санкт-Петербург: Тип. М.М.Стасюлевича, 1883. С. 333.

4. Игру под названием «Творчество» Александр Сергеевич Пушкин вел по своим, одному ему известным, правилам. Разгадать эти правила чрезвычайно трудно, и потому отгадчики время от времени – сами того не желая – вносят путаницу в головы тех, кто, не желая ничего отгадывать, полностью отгадчикам доверяет. Такая путаница произошла с Александрийским столпом. Попробуйте набрать в интернете это словосочетание и вы получите  информацию относящуюся исключительно к Александровской колонне, например: 1) Александровская колонна (также "Александрийский столп", по стихотворению «Памятник»),  2) «Александрийский столп. Достопримечательности Санкт-Петербурга», 3) «Привычный слуху термин Александрийский столп, строго говоря, не является правильным: на самом деле имя достопримечательности – Александровская колонна. Но брошенные Пушкиным слова запали в душу, и прижилось именно неофициальное название». Интересно, о чем думал человек, обвиняющий Пушкина – бережно относящегося не только к каждому слову, но и к каждой букве – в необдуманном разбрасывании никудышных терминов. Здесь уместно привести суждение по поводу Александрийского столпа Владимира Набокова, высказанное им в предисловии к комментарию «Евгения Онегина»: «Александрийский столп — это не Фарос в Александрии (огромный маяк из белого мрамора, который, по дошедшим до нас описаниям, имел высоту четыреста футов и стоял на восточной оконечности острова Фарос в Северной Африке), как мог бы предположить наивный читатель; и не колонна Помпея девяноста восьми футов высотой, построенная на самой высокой точке Александрии (хотя этот прекрасный столп из полированного гранита имеет некоторое сходство с колонной царя Александра). „Александрийский столп“, ныне именуемый „Александровской колонной“, был воздвигнут Николаем I на Дворцовой площади в Петербурге в ознаменование победы Александра I над Наполеоном». (В. Набоков. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Издательство «Искусство-СПБ», ОКПБ. «Набоковский фонд», 1998. С. 20.) Думаю, замечательный русский писатель ошибался и, размышляя о читательской наивности, не замечал, что сам он выглядит ещё более наивно. Поясню. Заявление Набокова о том, что Николай I воздвигал не „Александровскую колонну“, а „Александрийский столп“, выглядит  голословным: писатель не подкрепляет его ни одним доказательством. Поясню. Открытие Александровской колонны состоялось 30 августа 1834 года, стихотворение написано 21 августа 1836 года. Стало быть, на протяжении этих 2-х лет памятник не могли именовать Александрийским столпом (если только сам Николай так его не назвал?). Но стихотворение, будучи написано в 1836-м, опубликовано было только в 1841-м, то есть, и в последующие 5 лет колонна не могла называться Александрийской. Далее, в 1841 году пушкинское произведение было опубликовано в редакции В. А. Жуковского, и интересующие нас строки в публикации выглядели следующим образом: «Вознесся выше он главою непокорной/ Наполеонова столпа». И только в первой книжке журнала «Русский архив» за 1881 год стихотворение было опубликовано в его нынешнем виде. Это значит, что ещё 40 лет для рядовых читателей памятник оставался Александровской колонной. Ситуация более чем странная: в течение 47 лет после открытия у памятника не было никакого названия, с 1881 года его начали называть Александрийским столпом, а позже – по мнению Набокова – Александровской колонной. Как и кому из исследователей первому пришло в голову, что Александровская колонна и Александрийский столп – синонимы? 

5. Дж. Купер. «Энциклопедия символов». Ассоциация Духовного Единения «Золотой век». М., 1995. С. 59

_____________________________

© Косулин  Владимир  Александрович