Приведённые ниже строки из «Послания И.М. Муравьеву-Апостолу» К.Н. Батюшкова, на мой взгляд, имеют прямое отношение к Пушкину: 

Ты прав, любимец Муз! От первых впечатлений,
От первых, свежих чувств заемлет силу Гений,
И им в теченьи дней своих не изменит!..

…Что видел в юности, пред хижиной родной,
Что видел, чувствовал, как новый мира житель,
Того в душе своей до поздних дней хранитель,
Желает в песнях Муз потомству передать.

     Но, конечно же, в продолжение жизни Александра Сергеевича отношение его к своим «первым впечатлениям» менялось. По мнению Юрия Тынянова происходило это следующим образом: «Факт длительного и неоднократного перерабатывания Пушкиным лицейских стихотворений (…)  указывает на то, что Пушкин считал лицейские стихи не подготовительной черновой работой отроческих лет, а вполне определенным этапом своей поэзии. Самые приемы и результаты переработки указывают, что Пушкин не относился к ним как к сырым материалам, которые можно использовать для новых задач и в новых жанрах, а, напротив, применил новые средства, чтобы наиболее ясно проявились старые задачи. (…) Исследователями отмечается тематическая и стилистическая связь между его лицейской и позднейшей лирикой. Лицейские темы и жанры не исчезают, они преобразуются. (…) Легко заметить результаты эволюции: тогда как лицейский Пушкин движется почти исключительно в лирических жанрах, Пушкин после перелома (…) является поэтом большой формы. Лицейская лирика, таким образом, была как бы опытным полем для эпоса, так же как естественно и органически эпос повел впоследствии Пушкина к стиховой драме» [1].  У Пушкина об этом сказано более лаконично: «Усовершенствуя плоды любимых дум».

     Выводы Юрия Николаевича вовсе не нуждаются в моих подтверждениях, и все же цепочка, выстроенная в предыдущей главе, свидетельствует о правомерности этих выводов: 1816 год – «Любовь одна – веселье жизни хладной…», 1817 – «Она», 1820 – «Руслан и Людмила», 1832 – «Русалка». 

     Огромное значение в процессе усовершенствования, о котором говорит поэт, имели и бесчисленные пушкинские заимствования. В этом контексте несколько слов о «Руслане и Людмиле». Кроме связи поэмы с  «Неистовым Роландом», на которую Александр Сергеевич указывал сам »[2], многие исследователи усматривают связь и с «Гисторией о некоем храбром витязе и о славном богатыре о Бове Королевиче», и со "Сказкой о славном могучем богатыре Еруслане Лазаревиче", и с «Историей государства Российского» Н.М. Карамзина, откуда заимствованы многие подробности и имена всех трёх соперников Руслана (Рогдай, Ратмир и Фарлаф), и  его же богатырской сказкой  «Илья  Муромец», с «Бахарианой» М. М. Хераскова, с балладой Жуковского «Двенадцать спящих дев», с «Орлеанской девственницей», и «Что нравится дамам» Вольтера. Отголоски всех перечисленных произведений бесспорно присутствуют в поэме, но это только верхушка айсберга, и всем нам – начиная от самого последнего исследователя-любителя до самого первого профессионального литературоведа – никогда не удастся из 3 560 томов, входящих в личную библиотеку Пушкина, вычленить все произведения, эхо которых звучит в «Руслане и Людмиле». Но даже изучив все пушкинские источники, мы никогда не сможем понять, как работало воображение гения в процессе создания того или иного произведения: как оно компоновало заимствования. Об этой загадке размышляют Чарский и Импровизатор в первой главе «Египетских ночей»:

    – Удивительно, – отвечал поэт. – Как! Чужая мысль чуть коснулась вашего слуха и уже стала вашею собственностию, как будто вы с нею носились, лелеяли, развивали ее беспрестанно. Итак, для вас не существует ни труда, ни охлаждения, ни этого беспокойства, которое предшествует вдохновению?.. Удивительно, удивительно!..

       Импровизатор отвечал:

   – Всякой талант неизъясним. Каким образом ваятель в куске каррарского мрамора видит сокрытого Юпитера и выводит его на свет, резцом и молотом раздробляя его оболочку? Почему мысль из головы поэта выходит уже вооруженная четырьмя рифмами, размеренная стройными однообразными стопами?

  Так никто, кроме самого импровизатора, не может понять эту быстроту впечатлений, эту тесную связь между собственным вдохновением и чуждой внешнею волею – тщетно я сам захотел бы это изъяснить. Однако… 

    Тут бросается в глаза следующее. В творчестве Пушкин идёт путем Шекспира: так же, как и у Великого Барда, в тигле его разума многое из вычитанного у предшественников и современников возгоняется, в результате чего рождаются произведения, абсолютно самостоятельные и более глубокие чем у них. Разум гения, как парфюмер из чужих, зачастую далеко не благовонных ингредиентов, создает свой, небывалый до этого, аромат. Именно о такой работе разума Патриком Зюскиндом написан роман «Парфюмер. История одного убийцы». Действие романа происходит в середине XVIII века, в Эпоху Просвещения, главным героем которой, конечно же, был Разум. Чтобы не быть голословным приведу несколько цитат из романа, в которых я позволил себе заменить один раз имя Гренуй и несколько раз местоимения «он» и «его» существительным Разум:  

    «Разум не отрываясь глядел на трубочку в пробке перегонного куба, из которой тонкой струйкой бежал дистиллят. И, глядя на него, Разум воображал самого себя таким вот перегонным кубом, где все кипит, и клокочет, и откуда тоже вытекает дистиллят, только еще лучше, новее, необычнее, дистиллят тех изысканных растений, которые он сам вывел внутри себя, которые цвели там, доступные лишь его обонянию, и которые могли бы своим дивным ароматом преобразить весь мир в благоуханный Эдем, где его пребывание стало бы – обонятельно – в какой-то мере сносным. Быть большим перегонным кубом, откуда изливались бы на весь мир созданные им дистилляты, – вот каким грезам предавался Разум…    

     Прошло немного времени, и Разум стал специалистом в ремесле перегонки. Целыми днями он составлял духи и изготавливал прочие ароматные и пряные продукты, а по ночам занимался исключительно таинственным искусством перегонки. Его план заключался в том, чтобы изготовить совершенно новые пахучие вещества, и с их помощью создать хотя бы некоторые из тех ароматов, которые он носил в своем воображении. 

    Он был более велик, чем Прометей (Прометей дал людям разум – В. К.). Он создал себе ауру, такую сияющую и неотразимую, какой не обладал до него ни один человек. И он не обязан ею никому  – никакому отцу, никакой матери и менее всего какому-то милосердному Богу, – но исключительно самому себе. Он в самом деле был своим собственным богом и богом более великолепным, чем тот, воняющий ладаном Бог, который ютился в церквах. (…)  

    Окружавший Разум широким кольцом народ, в том числе отцы, матери, братья, сестры его жертв, праздновали оргию в его честь и во имя его. Ему достаточно кивнуть, и все отрекутся от Бога и будут молиться на него. (…) В этот момент в нем снова поднялось все его отвращение к людям и отравило его триумф настолько, что он не испытал не только никакой радости, но даже ни малейшего чувства удовлетворения. То, чего он всегда так страстно желал, а именно чтобы его любили другие люди, в момент успеха стало ему невыносимо, ибо сам он не любил их, он их ненавидел…  Но ненависть его к людям не получала отклика. (Обратите внимание как самоуверенность Разума-Парфюмера перекликается с самоуверенностью Разума-Скупого:  

                                                        Что не подвластно мне? Как некий демон

                                                        Отселе править миром я могу,

                                                        Лишь захочу – воздвигнутся чертоги;

                                                        В великолепные мои сады

                                                        Сбегутся нимфы резвою толпою;

                                                        И музы дань свою мне принесут,

                                                        И вольный гений мне поработится,                                                  

                                                        И добродетель, и бессонный труд

                                                        Смиренно будут ждать моей награды.

                                                        Я свистну, и ко мне послушно, робко

                                                        Вползет окровавленное злодейство

                                                        И руку будет мне лизать, и в очи 

                                                        Смотреть, в них знак моей читая воли  

                                                        Мне все послушно, я же – ничему…)

    …Они (люди – В. К.) кинулись к этому ангелу, набросились на него, опрокинули его наземь. Каждый хотел коснуться Разума, каждый хотел урвать от него кусок, перышко, крылышко, искорку его волшебного огня» » [3].                

      Вне всякого сомнения, роман «Парфюмер» многослоен, и каждый найдет в нем историю по своему вкусу.  Одни видят в его герое сумасшедшего, поставившего перед собой недостижимую цель и этой цели достигшего, другие – безумного гения, пришедшего к власти. Почему нет? Но меня, в отличие от тех, кто считает роман «до дрожи прекрасным романтическим детективом» больше интересует его аллегорическая составляющая, которая проявляется в следующих характеристиках Гренуя-Разума:

1. У него нет запаха. 

2. Он убивает женщин ради создания квинтэссенции Женщины. 

3. У него нет морали, совести.

4. Он противостоит Богу, он одержим дьяволом.

5. Он действует на толпу как гипноз.

6.  Он не может любить, но желает быть любимым.

7. Его нельзя уничтожить (история в приюте). 

    Вне всякого сомнения, Разум – убийца Бога, Любви, Совести, женщины и прочая, и прочая… Но это ещё не всё. Сюжет, созданный Зюскиндом, оказывается более сложным, чем кажется на первый взгляд. Оригинальное название романа не «Парфюмер», а «Das Parfum – Die Geschichte eines Mörders», то есть, «Аромат – История одного убийцы». Не только парфюмер, создатель аромата, является убийцей, но и аромат, им созданный. Именно последний, доведя до безумия толпу, её руками убивает своего создателя: созданное Разумом убивает Разум. Неверно переведённое название уводит читателей от понимания всего этого. Кроме того, оно уводит и от понимания мучительной проблемы, которую Гренуй успешно решает к концу романа: лишенный запаха, символизирующего воплощенность в жизни, он заявляет о своём существовании создав гениальный аромат, который впредь будут ассоциировать только с ним. Но, ведь, и о «невидимом» Разуме мы узнаём только по «запаху» генерируемых им мыслей. 

Примечания

1. Юрий Тынянов. Пушкин и его современники. М.: Наука, 1969. С. 124, 130, 133     

2. Роднит «Роланда» и «Руслана» не только содержание отдельных сцен, но и сходное композиционное построение: «Композиция "Неистового Роланда" основана на принципе неожиданных переходов от одного эпизода к другому и на переплетении нескольких линий повествования, получающем подчас необычайно причудливый, почти хаотический характер. Однако хаотичность поэмы Ариосто мнимая. На самом деле в ней царит сознательный расчет: каждая часть, сцена, эпизод занимают строго определенное место; ни одного куска поэмы нельзя переставить на место другого, не нарушив художественной гармонии целого. Всю поэму можно сравнить со сложной симфонией, которая кажется беспорядочным набором звуков только несведущим или невнимательным слушателям… …Ариосто непринужденно играет…  материалом, постоянно напоминая о себе читателю критическими замечаниями, обращениями и т. п…». История зарубежной литературы. Средние века и Возрождение: Учеб. для филол. спец. вузов/М. П. Алексеев, В. М. Жирмунский, С. С. Мокульский, А. А. Смирнов; 4-е изд., испр. и доп.- М.: Высш. шк., 1987  

3. Патрик Зюскинд. Парфюмер. История одного убийцы. Санкт-Петербург. Азбука. 2000. С. 158-160, 369-371, 390

________________________________

© Косулин  Владимир  Александрович