 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
(Из дневниковых записей А.В. Жигулина о Н.М. Коржавине) 1 января 2020 года исполняется 90 лет со дня рождения Анатолия Владимировича Жигулина (1930–2000), известного русского поэта, прозаика, узника сталинских лагерей, уроженца Воронежского края. В новой книге автора «Анатолий Жигулин и современники» (Тамбов, 2019), подготовленной на основе изучения материалов домашнего архива А.В. Жигулина, в том числе его дневников, рабочих тетрадей, писем и документов, рассказывается о творческих и личных отношениях поэта с его знаменитыми современниками: А.Т. Твардовским, А.И. Солженицыным, Е.А. Евтушенко, А.А. Вознесенским, Б.Ш. Окуджавой, Б.А. Ахмадулиной, В.Т. Шаламовым, Н.М. Коржавиным, А.Т. Прасоловым, близким другом семьи Жигулиных П.М. Раевским. Публикуем очерк из этой книги, посвященный дневниковым записям А.В. Жигулина о Н.М. Коржавине. * * * Благодаря дневнику А.В. Жигулина, в истории отечественной литературы может и должна появиться страница, посвящённая личным и творческим отношениям писателя с Наумом Моисеевичем Коржавиным (настоящая фамилия – Мандель) – русским поэтом, прозаиком, публицистом, переводчиком, драматургом, мемуаристом (1925–2018). Сказать, что Анатолий Жигулин и Наум Коржавин были коллегами, собратьями по перу, – почти ничего не сказать. В конце 1960-х – начале 1970-х годов они испытывали потребность общения друг с другом чуть ли не ежедневно – лично или по телефону. Внешне спокойный, мягкий и добродушный, внутри – эмоциональный, ранимый и порывистый, Наум Коржавин одновременно соединял в себе образы разных эпох – Дон Кихота и Сократа. Романтика и мудреца… Он был всегда честен и предельно откровенен – перед собой, перед Богом и перед читателями. Многие его произведения, плод ироничного и острого ума, не успев напечататься, расходились по Москве в рукописном виде. И не только по Москве… Так было, к примеру, с его стихотворением «Памяти Герцена или Баллада об историческом недосыпе». Любовь к Добру сынам дворян жгла сердце в снах, А Герцен спал, не ведая про зло... Но декабристы разбудили Герцена. Он недоспал. Отсюда всё пошло. И, ошалев от их поступка дерзкого, Он поднял страшный на весь мир трезвон. Чем разбудил случайно Чернышевского, Не зная сам, что этим сделал он. А тот со сна, имея нервы слабые, Стал к топору Россию призывать, – Чем потревожил крепкий сон Желябова, А тот Перовской не дал всласть поспать. И захотелось тут же с кем-то драться им, Идти в народ и не страшиться дыб. Так родилась в России конспирация: Большое дело – долгий недосып. <...> Мы спать хотим... И никуда не деться нам От жажды сна и жажды всех судить... Ах, декабристы!.. Не будите Герцена!.. Нельзя в России никого будить. 1969 Как отмечает в дневнике А.В. Жигулин, нередко во время бесед речь заходила об их юности, о перенесённых испытаниях… Подробности не сообщаются, но наверняка Жигулин рассказывал другу историю КПМ, о своей сибирско-колымской одиссее... Об этом позже он напишет в авто-биографической повести «Чёрные камни».
В юности оба увлекались коммунистической идеологией. Прозрели – после лагерей и ссылок. Первые записи о Н.М. Коржавине появляются в дневнике А.В. Жигулина задолго до их личного знакомства. "15 октября 1963 года, вторник. <...> В воскресенье были у Цыбиных. Был там Игорь Хан, кореец. При встрече всегда хочется назвать его Кимом (почти всех корейцев, которых я знал в лагере, так звали). Беседовали о литературе. <...> Читали новую книжку Н. Коржавина, собственно, “новую” в смысле только что вышедшею, она у него первая. Отличный поэт!". Упоминание о Науме Коржавине встречается в дневнике Жигулина в связи с публикацией в газете «Известия» статьи Е. Вучетича «Внесём ясность», направленной против журнала «Новый мир» и его главного редактора А.Т. Твардовского. Автор попытался обосновать необходимость подачи информации с позиции партийной и государственной целесообразности. В качестве аргументов приводились прописные истины и откровенная демагогия. В связи с этим А.В. Жигулин цитирует строки из «Арифметической басни» Наума Коржавина: «Но всех печальней было в этом мире тому, кто знал, что дважды два четыре». Краткая запись в дневнике Жигулина: «3 марта 1966 года, четверг. <...> Вчера мельком познакомился с Наумом Коржавиным». Из дневника неясно, где именно и при каких обстоятельствах состоялось их знакомство, пусть и мимолётное. В этот день А.В. Жигулин был среди участников встречи с Председателем Верховного Суда РСФСР Львом Николаевичем Смирновым, посвящённой «делу Синявского и Даниэля». Затем посетил редакцию журнала «Новый мир». Закончился день ужином в уютном ресторане Центрального Дома литераторов (ЦДЛ). Дневниковые записи А.В. Жигулина свидетельствуют о том, что симпатизировавшие друг другу поэты использовали любую возможность, чтобы поехать вместе в творческую командировку или выступить на одном поэтическом вечере. "12 декабря 1966 года, понедельник. Вчера днём шлифовал стихи “Металлолом”. Вечером было выступление в Политехническом музее: Н. Коржавин, я, В. Соколов, Т. Жирмунская, Г. Корин, Н. Панченко. Работали два часа. Большой успех. Меня и Коржавина по два-три раза вызывали на бис. Я читал: “Горят сырые листья” (по совету Коли), “Беляево-Богородское”, “Воспоминание”, “Хлеб”, “Я спал, обняв сырую землю…”, “О, жизнь!..”, “Хозяйка” (по просьбе зала), “Бурундук”, “Осень”, “Кострожоги”, “Враг”, “Забытый случай”. Последние пять стихов имели успех потрясающий. И читал я хорошо, на полном пределе". Потом, когда отвечал на записки (перед Колей), прочёл ещё по просьбе из зала “Град”. Науму очень понравились мои стихи, особенно, по-видимому, последние. Когда я после стихов “Враг” сел с ним рядом, он сказал мне восторженно: – А знаешь, я думаю, они нас всё-таки не скрутят! ("Они!" – это враги, мрачные силы прошлого). Я ответил: – Ну, конечно, не скрутят! Х<рен> им в зубы!.. Наум обрадовался: – Во! Правильно! И Солженицын так же сказал…" "25 декабря 1966 года, воскресенье. <...> Примечательные встречи: Наум Коржавин (говорил, что до сего времени ходит под впечатлением “Врага” и “Забытого случая”, просил текст)". В дневнике Жигулина описывается трогательный эпизод, раскрывающий характер их отношений. Чего греха таить, Анатолий Владимирович был неравнодушен к спиртному и часто грешил этим, оставлял последние деньги, так необходимые для семьи, в ресторане ЦДЛ. «24 января 1969 года, пятница. <...> Сегодня – великий день. В 13.30 начнётся выплата гонорара за “День поэзии 1968 г.”. В узком коридорчике издательства “Советский писатель” соберутся сотни две поэтов, большей частью неимущих. Придут даже и те, чьи стихи не попали в сборник – ведь если самому нечего получить, то в такой день можно легко одолжить денег у товарищей на жизнь и на водку. <...> Радостно встретил меня Наум Коржавин: – Ты уже получил? Езжай домой! Если увижу тебя в ЦДЛ, то хоть ты и сильней меня, но – держись!.. Добрая душа Наум!». Весной 1969 года Жигулин находится на малой родине, в Воронеже. Запись в дневнике: «29 мая 1969 года, понедельник. <...> Ира рассказала, что звонил Н. Коржавин, сказал, что “Поле боя” ему очень понравилось, и ещё сказал следующее: – Но ты, Ира, ошибаешься: с Колымы Анатолий вовсе никуда не уходил. Мне понятна эта мысль Наума. Я ушёл из так называемой лагерной темы лишь внешне. Колымские потрясения и прозрения лежат в основе и новых стихов. От самого себя уйти невозможно». «6 июня 1969 года, пятница. <...> Были (с Ириной) у Н. Коржавина. Ему очень нравится “Поле боя” и новые мои стихи. Настроение у Наума, правда, неважное. Что ж, сейчас всем грустно…» «24 июля 1969 года, четверг. <...> Вечером выступали (я, Н. Коржавин и Саша Иванов) в Ириной библиотеке перед библиотекарями районных библиотек страны, при-ехавшими на семинар. Хорошо выступили. Все довольны, даже Бахмутская (директор библиотеки. – В. К.). Я боялся, что её хватит удар, когда я буду читать стихи о лагере, но обошлось (я прочёл из этих вещей только “Воспоминание” и “Бурундук”). После выступления пообщался с работниками библиотеки. Стихи, беседа в социологическом секторе, добрый, как собака, Наум. Позвал нас к себе. 196-й автобус. Прохлада от вечернего леса. Голод – устали, поработали. Любы нет, бабушки нет. Сало с чесноком и хлебом. Сосед Наума Коля – математик. Чай. Долгая, но сумбурная беседа на темы дня (об “Апполоне-11”) и о прошлом. Читали стихи – и я, и Наум. Науму очень понравилась “Осень” (“В округе бродит холод синий…”). Другие мои неопубликованные стихи (“Забытый случай”, “Враг”) Наум давно знает и любит. Редкой доброты и честности человек! И редкого ума. <...> Ушли от Наума поздно. Ещё пили чай, когда пришла Люба с дочкой, снова читали стихи, беседовали о библиотечных делах. Ночь была прохладная. Много звёзд в чёрном небе. Пустой спешащий автобус. Да. И говорили ещё о “Поле боя”. Наум высоко ставит эту книгу». «8 октября 1969 года, среда. Вчерашний день был без особенностей. Разве что холод был пронизывающий… Главлит разрешил сборник, который Ира составляла. Выбросили, правда, статью Н. Коржавина, стихи А. Твардовского “Время, скорое на расправу…” Изъяли абзац, в котором говорилось, что истинная поэзия всегда в конфликте со всем реакционным». «1 января 1970 года, четверг. Исполнилось мне в одиннадцать часов ровно сорок лет. Звонили родители из Воронежа по этому поводу. Круглая дата, ничего не скажешь. От этого звонка, от поздравления из “Нового мира” (Твардовский, Лакшин и другие), от смолистой ёлки – от всего этого настроение было хорошее, праздничное. <...> И Наум звонил. В общем, приятное было состояние, несмотря на усталость». «3 января 1970 года, суббота. Вчерашний день прошёл хорошо. <…> Вечером были приятные гости: Эма Коржавин с Любой (вторая жена Н.М. Коржавина – Любовь Семёновна Мандель. – В. К.). Пригласили мы также и наших соседей – хороших ребят – Галю и Эммануила. Они очень любят стихи Коржавина и очень хотели познакомиться с великим человеком. Были и интересные беседы, и хорошее вино, и вкусные пельмени. Вспоминали с Наумом годы ссылок и тюрем, пели лагерные песни, я читал стихи. <...> Между прочим звонок из Рязани раздался. Говорили как раз о Солженицыне. Кто-то пошутил: не Александр ли Исаевич звонит? Звонил Пашка Мелехин, спрашивал адрес Солженицына. Не мог дом его найти, улицу переименовали. Связь звонка, хоть и косвенная, с Солженицыным подтвердилась». «4 февраля 1970 года, среда. <...> Вечером беседовал с Эмой Коржавиным по телефону. <...> Пьесу Наума напечатал польской журнал "Диалог"». В конце 1960-х годов, на излёте «оттепели», театр им. К.С. Станиславского поставил пьесу Н. Коржавина «Однажды в двадцатом». Как следует из дневника, Анатолий Владимирович и Ирина Викторовна Жигулины посетили этот спектакль 23 ноября 1970 года. Спустя два дня Жигулин пишет: «25 ноября 1970 года, среда. Вспомнилось, что я ничего не записал о пьесе Наума Коржавина и о спектакле, на котором мы были с Ирой позавчера. Пьеса интересная. Она интересна по мыслям. Смотришь, слушаешь и узнаешь самого Наума. К сожалению, вся тонкая прогрессивность идей пьесы понятна может быть только людям либо знающим Коржавина близко и знающим его убеждения, либо тем, кто мыслит точно так же, как Наум. Идеи пьесы, таким образом, вряд ли доступны более, чем одному проценту зрителей. Так что вся “крамольность” пьесы – нечто вроде кукиша в кармане. Но всё равно смотреть было интересно». «23 января 1971 года, суббота. Позвонил Эма Коржавин. К. Озерова заказала ему рецензию для “Нового мира” о “Прозрачных днях”. Дай бог! Ведь так мало людей хорошо пишущих о поэзии, понимающих её». «26 января 1971 года, вторник. <...> Часа в четыре поехал к Эме Коржавину. Был у него шутник Юз Алешковский. Но вскоре ушёл. Они соседи (Юз: “Похмелья, Эма тебе не понять! Это другое измерение!.. ”) Читали с Коржиком мою книгу, он писал замечания на полях. Во многом Эма прав, редактор он прекрасный. Экземпляр книжки с пометками Наума сохраню. Долго беседовали о поэзии. Приходил снова Юз, затем – Коля Нагорный. Починили электрозажигалку, разобрали Эмкин архив публикаций. Посвятил Н. Коржавину стихи “Утиные дворики”». 25–27 марта 1971 года А.В. Жигулин и Н.М. Коржавин посетили Воронеж, приняли участие в Дне поэзии Воронежского государственного университета, выступили на полупроводниковом заводе, в лесотехническом институте, перед студентами филологического факультета ВГУ. Все выступления на малой родине прошли с большим успехом. Из воспоминаний Галины Митрофановны Умывакиной, известного поэта, председателя Воронежского отделения Союза российских писателей, участницы многих Дней поэзии ВГУ: «В 1971 году гостями поэтического праздника были Анатолий Жигулин и Наум Коржавин – два друга, два сидельца, упрятанные в лагерь со студенческой скамьи. Оба в той или иной степени знавали периоды умалчивания, запрета или ограничения на публикации. До сих пор перед моими глазами до слёз трогательное дорогое воспоминание: их беспримерная человеческая и творческая солидарность. Они слушали друг друга с гордостью и признательностью. Когда читал один, другой беззвучно повторял его строки, а при заминке подсказывал вслух. Внешне совершенно разные: худощавый, насупленный, настороженный Жигулин и мягкий, складчатый, иронично улыбающийся Коржавин – они удивительно дополняли друг друга, как две нераздельные страницы в общей книге поэзии и судьбы. Стоило бывать на Днях поэзии ради одной этой неистребимой в памяти картины!». («Университетская площадь», 2013. № 6. С. 126). А вот что написал о воронежском Дне поэзии в своём дневнике Жигулин: «25 марта 1971 года, четверг. Приезд Н. Коржавина, встреча в «Молодом коммунаре». <...> Вечером – нудный утомительный парад университетских поэтов в актовом зале главного корпуса <ВГУ>. Яркий свет и жара. Нас выпустили в конце. Утомительное прописывание автографов. В перерыве Поляков сообщил: «Идеологический отдел УКГБ явился в зал в полном составе…» А по мне – Бог с ними! – я читал только опубликованное, в том числе «Бурундук» и «Кострожоги». После вечера – банкет, организованный парткомом». «2 мая 1971 года, воскресенье. Визит с Вовой к Н. Коржавину. <...> Открытки с видами Израиля. Израильская монета в 25 <копеек>. Беседа с Наумом о расположении стихов в моей рукописи “Движенье лет”». «9 июня 1971 года, среда. С утра телефонные беседы с Н. Коржавиным <...> о названии сборника для “Сов<етской> России”. Обсуждали разные варианты, особенно: “Осени”, “Осеннее поле”, “Чистое поле”. В конце концов я остановился на “Чистом поле”. Бог с ним, с элементом самооценки!». «10 июля 1971 года, суббота. Утром – беседа по телефону с Н. Коржавиным (о Твардовском – можно ли послать ему “Прозрачные дни”? Решили посоветоваться с А.Г. Дементьевым). «7 января 1972 года, пятница. Рождество Христово. Написал стихотворение, точнее закончил стихотворение – “Качается мёрзлый орешник…” Читал Н. Коржавину. Хорошее, говорит. Его замечания – на отдельном листке в архиве…» «6 февраля 1972 года, воскресенье. <...> Вечером – к Н. Коржавину. Заметки о Твардовском он одобрил. Один абзац (о “той войне незнаменитой”) выправили. Прогулки с Эмой до улицы Волгина. Морозно, хорошо! Звёзды на небе и огни вдали». «7 февраля 1972 года, понедельник. <...> Вечером был у Н. Коржавина. Подарил он мне рукопись своей статьи о моей книге и светокопию своего сборника “Годы”. Много всяких бесед. Новая публицистическая работа Н. Коржавина…» В начале 1970-х годов ситуация, в которой находился Наум Коржавин, резко ухудшилась: стихи поэта не печатали, не пускали его в творческие командировки, тем самым лишая возможности скромного и нестабильного заработка. В беседах с друзьями и близкими всё чаще стала возникать тема эмиграции. Последней каплей, переполнившей чашу терпения, стал вызов в прокуратуру и учинённый там допрос по поводу его публикаций в зарубежных изданиях. «15 июня 1972 года, четверг. <...> Предложение “Литературной газеты” участвовать в экспедиции “ЛГ”, Аэрофлота и СП (Союза писателей. – В. К.) – облёт племен, не имевших письменности до революции. <...> Поездка предполагается интересная. В кои веки сам сможешь посетить эти места. <...> Н. Коржавин не летит. Его вычеркнули на каком-то этапе из списка. Вероятно, из-за публикации в журнале “Грани”». Из дневника А.В. Жигулина: «21 января 1972 года, пятница. С утра было очень хорошее рабочее состояние. Начал работать над стихотворением, над темой: У степного переезда Предвечерняя полынь… Но несколько телефонных звонков с нарастающим количеством отрицательной информации постепенно нарушили душевную гармонию. <...> Звонок из Бюро пропаганды. Приглашают выступить в Доме учёных где-то в районе Красной Пахры. Хорошее дело. Но! Сказали, что Коржавина нельзя со мной пригласить, по каким-то причинам они ему не дают сейчас выступлений. От этого факта тоже не стало веселее…» «7 апреля 1972 года, пятница. <...> Вечером был у Н. Коржавина. Починил ему магнитофон и проигрыватель. Несложные были поломки. У Наума как-то грустно. Изучает французский язык. Это, конечно, не случайное дело – изучать новый язык на старости лет. Собирается, видно, в Израиль) точнее, во Францию под предлогом Израиля)… Но, полагаю, стать “француженкой” хочет прежде всего Люба. Наум прежде всегда говорил мне, что ни в коем случае не уедет. Да и кому он там нужен?! И те статьи и стихи, которые он может написать, нужны здесь, а не там… Родина. Может, у них, у евреев, иное понятие Родины?.. Тошно, конечно, здесь… Особенно, когда больно коснется тебя лично всё то, от чего тошно… Когда, например, книгу в “Современнике” калечили. Но там, разве там можно жить – без Родины! Жуть какая-то! Даже представить невозможно!» «22 апреля 1972 года, суббота. Разговор с Н. Коржавиным. Собрал он всё-таки рукопись для “Советского писателя”. О “Современнике”. «25 апреля 1972 года, вторник. <...> Заходили к Коржавиным. Люба стремится в Париж, хочет стать настоящей француженкой. Эма не хочет уезжать, но она его, пожалуй, уговорит».
«21 сентября 1972 года, четверг. <...> Из ЦДЛ поехал к Науму Коржавину. <…> О книге моей. Чтение новой поэмы и стихов Наума. Очень хорошая поэма. Обычные наши печальные беседы». «15 февраля 1973 года, четверг. <...> Обед в Дубовом зале (ЦДЛ). С Эмой домой на такси. По дороге – беседа, в частности, о Лубянке, куда Эмка попал в 1948 году. Об этом времени». «26 марта 1973 года, понедельник. <...> И, наконец, главная и очень неприятная новость дня. По словам Т.А. Смолянской, в журнал заходил Н. Коржавин и сообщил ей, что только что отнёс В.Н. Ильину заявление о желании уехать в Израиль. Это как громом ударило – и меня, и Иру, и В.Г. Дмитриеву (сотрудник редакции журнала “Дружба народов”, в которой в 1972–1975 годах работал А.В. Жигулин. – В. К.). Сначала не поверилось, но – увы! – это факт! Долгие беседы и сетования на эту тему. <...> Жалко Эмку – что ему там делать, в Израиле? Подохнет он там с тоски… Все его писания никому там не нужны – ни в Тель-Авиве, ни в Париже! Горько и глупо!.. Чего-то мы, видимо, недопонимаем в еврейском вопросе и в еврейской душе! <...> Звонок Н. Коржавина вечером: – Ты в это дело не мешайся. Я не передумаю! Я тебя люблю, но у каждого свой предел. И своя старость!..» «27 марта 1973 года, вторник. <...> В ЦДЛ – беседа с Н. Коржавиным при участии Иры, В. Дмитриевой, Л. Шиловцевой. Ничего Эма не хочет понимать. Уже отнёс Ильину билет. <…> – Да, знаю, что будет плохо, знаю, что подохну там. Но ничего не могу сделать. Не хочу, чтоб меня допрашивали… А его, оказывается, вызывали в КГБ, спрашивали о какой-то самиздатовской книге. <...> Жаль Наума ещё и потому, что его отъезд – первая по-настоящему существенная потеря для литературы». «20 августа 1973 года, понедельник. <...> Приходил Эмочка Коржавин. Грустно беседуя, прогулялись мы до Никитских ворот и обратно. Он заходил в мастерскую взять фотоаппарат. Ждёт со дня на день разрешения на выезд. Видно, уже свыкся с отъездом, не так удручен, как раньше. Жаль мне его, беднягу. Погибнет он там. А ведь редкостной душевной доброты и чистоты человек! И ничем уже нельзя помочь. Ужасно!». В 1973 году Н.М. Коржавин подал заявление на выезд из страны, объяснив свой шаг «нехваткой воздуха для жизни». Получив необходимые документы, он уехал в США и обосновался в Бостоне. «2 ноября 1973 года, пятница. <…> К самому вечеру в редакцию приходил О. Чухонцев. Э. Мандель прислал из Вены телеграмму дочери: доехал, мол, благополучно. В Америку собираются…» «23 января 1974 года, среда. <...> Грустная беседа с Л. Левицким – о статьях в “ЛГ”, о Манделе. Мандель кому-то прислал письмо – недоволен жизнью на Западе. Живёт в Риме, получил визу в Америку. Изучает английский язык. Ни хрена уж он теперь его не выучит – староват. “В космонавты – староват”, как у Твардовского. Ах, Мандель, Мандель! Мудрец и хитрец… “Мыслитель”. Как отрезало тебя от нашей жизни, словно тебя и не было здесь, в России…» «22 мая 1974 года, среда. Мандель живёт в Бостоне (США) на какое-то пособие. Напечатал 12 стихотворений в “Посеве”, получил за них 12 долларов. Понял, что на Западе, по его словам, легко получить деньги в подарок и неимоверно трудно заработать честным трудом. Да, там нет Кайсына <Кулиева>, некого переводить». «19 февраля 1975 года, среда. <...> Об Олеге <...>. Холоден, эгоистичен. Слышит и слушает только себя. Манделя он – увы! – не заменит. Масштаб не тот. Эмка Мандель – это большая потеря. Для нас всех и для меня». «20 мая 1975 года, вторник. <...> Юзик Алешковский пустил слух о том, что будто бы Мандель нашёл наконец в Америке работу – кормит крыс в виварии. Час в день, 200 долларов в месяц». Жизнь вдали от Родины, в чужой стране, не принесла Н.М. Коржавину счастья и покоя. Он тосковал по России, по Москве, по своим друзьям. Я каждый день Встаю в чужой стране. В чужую близь, В чужую даль гляжу, В чужую жизнь По лестнице схожу... Покуда я живу в чужой стране, Покуда жить на свете страшно мне… «4–III–80, вторник. <...> Поездка с Ирой в ЦДЛ на встречу с Дм. Урновым. Он три месяца был в Америке, общался с Н. Манделем-Коржавиным. Рассказывал об их печальной жизни. Живут они материально хорошо, но по американским нормам их положение унизительное. И нет никакой надежды на улучшение. Наум сидит без работы, Люба работает машинисткой. Много рассказывал Митя интересного и важного о Манделе и вообще об Америке. Совсем иной мир, совсем иная (для нас гибельная) атмо-сфера. Прислал Эма с Урновым свою новую поэму, которую хорошо бы напечатать хотя бы в “Московском литераторе”. Разговор с Куняевым на эту тему. Стихи Наума искренние и горькие. Тоскует он, бедняга, и нет ему там жизни. Ах, Мандель, Мандель! Как уговаривали, как держали мы тебя здесь! Уехал! А теперь что делать? Обратно проситься? Ах, Боже мой!». «10 апреля 1981 года, пятница. Булат днём позвонил, пригласил меня к себе за билетами на свой вечер. Подействовали мои вчерашние слова. Подарил мне Булат книгу и пластинку. Беседа. В частности, об Эмке Коржавине. Он мне привет передал со студентами-американцами. Надо послать ему с оказией книгу». «25 сентября 1989 года, воскресенье. <...> Был утром у Булата <Окуджавы<…>. Эммочка Коржавин, слава Богу, жив и здоров. Только на другую квартиру они переехали. Булат показал мне его открытку, в которой, в частности, такие есть слова: “Передай сердечный привет Ире и её мужу”. Даже не Ире, а Ирочке». В конце 1980-х годов Н.М. Коржавин получил возможность приезжать на Родину. Первый такой визит состоялся по приглашению Б.Ш. Окуджавы, чей авторитет в стране был очень высок. Надо ли говорить о том, с какой радостью и нетерпением ждал своего друга А.В. Жигулин… «15 февраля 1990 года, четверг. <...> Звонил Эммочка Мандель-Коржавин. Он опять приехал в СССР, живёт в Переделкино, кажется, в № 112 нового корпуса. Требует книгу “Чёрные камни”. Ах, как славно! Надо обязательно встретиться». «18 февраля 1990 года, воскресенье. <...> Эммочка Коржавин. О жизни и давней нашей дружбе. Примерно через неделю он сможет у нас побывать (когда пройдёт грипп). Майя Муравник написала гадкую статью против меня. А Эммочка написал в “Русском слове” статью “В защиту друга”». «2 марта 1990 года, пятница. <...> Подарил мне Эмка Мандель книгу. Называется, кажется, “Сплетения”. И вдобавок ксерокс поэмы на афганские темы. “Поэма причастности”. Поэму уже прочитал – публицистика. Василий Хлыбов лучше написал». «3 марта 1990 года, суббота. <...> Ходили с Ирой и Володей к Эмочке Манделю. Сумбурная общая беседа о России и Америке. О Любе, о бабушке, о детях Наума, да и о женах его. Ира расспросила самое важное, чего я, чудак, важным не считаю (впрочем, это я загнул – дети, внуки, жены – это важнейшее). Кто будет хранить архив, печатать посмертные издания?! Об Александре Исаевиче, о Н.А. Струве. Хочу, чтобы Эма отправил из Америки А.И. <Солженицыну> моё издание “Книжной Палаты” в супере (речь идёт о книге “Чёрные камни” в супер-обложке. – В. К.). От нас (из СССР) посылать бесполезно – украдут. <...> Говорили об эмиграции, об обратном “возвращении” многих (например, В. Максимова в телепередаче) на родину. Эма в эмиграцию не вписался. Стихи его из последней книги (циклы: “Всё-таки жизнь”, “На жизнь гневись не очень”) говорят об этом. Да и само его существование там. Он готов набрать дневной семинар в Литинституте и вести его, жить здесь, уезжая в США лишь на каникулы, на лето. Надо поговорить об этом с Е.Ю. Сидоровым (ректором Литературного института. – В. К.)». «25 апреля 1994 года, понедельник. Звонил Эмочка Коржавин. Он приедет завтра часам к одиннадцати утра. А вчера мы грустно беседовали с ним по телефону. Было Вербное воскресенье. <...> 26-го, во вторник, приезжал Эма Коржавин с Алёшей (это его секретарь и поводырь). Беседовали. Крем-ликёр в пузырьке, как сгущённое молоко. Эма стал лучше, веселее. Глаза ему починят. Через год приедет снова». «20 мая 1994 года, пятница. <...> Прочитал в двух номерах “ЛГ” интервью И. Ришиной с Булатом и Эмой Коржавиным. Булат – в основном поверхностно – о Ленине, о Сталине, о сегодняшнем дне. Обо всём, что в воздухе носится и в газетах печатается. Булат, правда, заметил типичный анахронизм нашего времени. Критик В. Камянов удивляется, что в романе о 30-х годах дети любят своих родителей-коммунистов. А вообще интервью бедновато новой, свежей мыслью. Иное дело – Наум Коржавин. Вот это подлинный мыслитель и исследователь эпохи. Здесь точная психологическая картина всего, что произошло и происходит с нами. “Время, время дано…” – вот ключ к пониманию трагедии. Игнорирование “позднего ума отцов” ведёт к беспамятству. Наталья Иванова, говоря о “Чёрных камнях”, огорчилась: почему школьники в 1947 году создали КПМ, а, скажем, не Демроссию или партию Травкина. Нам неведома была иная философия. Выступая против сталинизма, мы искали идеологическую опору против него в том же марксизме. Таково было время. Оно было дано и из него нельзя было выпрыгнуть». «6 марта 1995 года, понедельник. <...> Сегодня позвонил Эма, Наум Коржавин. Приехал надолго. Хорошо бы его привезти на дачу, но нужна машина». «15 апреля 1995 года. Лазарева суббота. <...> Сегодня, между прочим, еврейская Пасха – Пейхас (опечатка: Песах. – В. К.). Позвонил Эмочке. Знаешь ли ты, – спрашиваю, – что сегодня праздник? – Конечно: Лазарева суббота. – А сегодня ещё Пейхас… – Я – православный. Хочешь стихи тебе прочту замечательные Николая Туроверова? (Н.Н. Туроверов (1899–1972) – русский поэт, донской казак, офицер русской и белой армий, участник Первой мировой, Гражданской, Второй мировой войн. – В. К.). Прочёл – прекрасные стихи! А я прочёл ему из своих старых: “Белогорье“, “Перепёлка над пшеничным полем…“, “Отдам еврею крест нательный…“, “Поручик Родионов“. Он похвалил от-дельно каждое стихотворение. И удивился, как они напечатаны были 80-м году». «Сегодня 17 декабря 1995 года, воскресенье. <...> С печалью узнал, что Эмочка Мандель был на днях с Любой в Москве, но не позвонил нам. Какие-то важные дела у него были. Наверное, сдавал документы в Комитет по Госпремиям РФ. Дай бог! Лишь бы не на Пушкинскую премию. Тогда мы будем соперниками. Выходила ли у него недавно книга, чтобы выдвинуть на Госпремию? Хорошо, если б выходила. И хорошо, если б дали». Наум Моисеевич Коржавин дожил до глубокой старости, сохранив ясный и ироничный ум, способность мыслить и писать. После смерти жены жил с семьёй дочери в американском университетском городке Чапел-Хилл, а с начала 2018 года – в Дареме, штат Северная Каролина. Скончался 22 июня 2018 года в возрасте 92 лет. Спустя три месяца его прах, согласно завещанию, был доставлен в Москву и захоронен на Ваганьковском кладбище. _________________________ © Колобов Владимир Васильевич |
       
|
