 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
Юрий Михайлик большую часть жизни прожил в Одессе, окончил филфак Одесского университета в 1961 г. В молодые годы работал в геологических партиях, плавал на Севере. В Одессе был журналистом, затем профессиональным литератором. В 1993 г. эмигрировал в Австралию. Первая книга стихов «Север – Юг», вышла в Одессе (1966 г.) С тех пор были опубликованы (в Одессе, Киеве, Москве) двенадцать книг стихов, роман, две повести, пьеса. Стихи печатались в «Новом мире», «Юности», «Октябре», «Звезде», в издательстве «Огонёк» и в других изданиях. За 25 лет эмиграции в Одессе и Москве вышло в свет семь книг стихов. Живет в городе Сидней. В 2019 году, к 80 – летию поэта, вышла из печати 13-я книга стихов «Длина разлуки», впервые изданная в Австралии. Более подробно о нём можно прочесть в очерке, опубликованном в №1, журнала RELGA от 20.01. 2020 г.: http://www.relga.ru/Environ/WebObjects/tgu-www.woa/w...;level1=main&level2=articles Предлагаю вниманию читателей подборку стихов Юрия Михайлика с иллюстрациями одесского художника Геннадия Гермидера. Издатель и редактор книги «Длина разлуки» Илья Буркун
Шарифу Шукурову
в стране, где каждый живущий пишет стихи и сам. Пять поколений поэтов, а есть шестой и седьмой, (но это с прабабкиной линии) и далее – к небесам. Господи, что за шутки? Зачем тебе эта семья пишущих и бормочущих – небось про любовь к добру? Три последних столетия – про розу и соловья – палочкой по пергаменту, иглою по серебру... Как ты собрал их вместе? Здесь и бунтарь, и льстец, слагатель придворных гимнов, и уличный острослов, безумный искатель истины, и тихий домашний мудрец... Где же ты напасешься на пять поколений стихов? Подумай сам, это пятеро за триста последних лет, прикинь как самое малое – по триста строчек в году... А ведь у каждого – дети. И каждый, идущий вослед, знает, что эта дорога написана на роду. Господи-вседержитель, всемогущий аллах, пока ты над ними размахивал суровой властью своей, пока ты гневно копался в их персональных делах, они стихи написали и вырастили сыновей. Смотри, вот шестой из рода, московский востоковед, таджик в итальянских джинсах, стихами уже хмельной. И все в соловьях и розах триста горячих лет,- ну, что ты можешь поделать – стоят за его спиной.
2
Изобилье нищенского рынка. Запах гари. Пригород. Предместье. Строгий кодекс пригородной чести. Давши слово – стой на этом слове. Если драка, то до третьей крови. Сам на сам. И только кулаками. Если нет – имеешь дело с нами. Запах гари. Заводские шрамы. Пустыри. Трагедии и драмы. Запах гари. Ненависть к соседу – к патефону и велосипеду. Самокрутки. Фиксы. Матерщина. В доме ты единственный мужчина. Стеганка и ворот нараспашку. Конан Дойл, упрятанный под пряжку. Обещаньем чуда и блаженства у соседа песенка Шульженко. Как упорно нас не замечали те, о ком мы плакали ночами. Запах гари. Черный снег завода. Танцы в среду. А кино в субботу. Парни, прошагавшие полмира, угощали «Северной Пальмирой», прикурить давали от трофея, били снисходительно по шее. Запах гари. Звон чужих медалей.
3
«...если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции, у моря... И. Бродский Да, в провинции, у моря, в отдаленье, – не у Белого, на острове Мудьюге, не на каторжном Охотском поселенье, а у теплого, у Черного, на юге. Да, в империи, на юге, в эмпирее, где от солнца, как от бабелевской прозы, смуглы девушки, лукавы брадобреи, и томительны июльские стрекозы. Да, на юге, где под жарким небосводом, отрицающим движенье и усилье, пахнет йодом, пахнет сероводородом, и припахивает прелостью и гнилью. На окраине, на выгоревших склонах, на границе, а еще точней – на пляже, где натаскана отыскивать влюбленных похотливая полуночная стража. Да, в провинции, у моря, в отдаленье, да, в империи, на юге, в эмпирее, тут и жили мы в четвертом поколенье на краю своей родной Гипербореи. Плюс четырнадцать – как крепость разливного виноградного – так среднегодовая образуется везеньем в подкидного, летний выигрыш зимою продувая.
4.
А было людей в моем городе – словно в банке сардин. Теперь они где попало – в раю и в чужом краю (наверное, плавают в масле), и я черт те где стою. Будущее на лысинах предписано дуракам – посредине пустыня, заросли по бокам. Дымный ветер гуляет в чахлых пучках седин. Из тех, кто помнил мой город, остался лишь я один. Никто не знает, что строит, тем паче, граф Воронцов, воткнувший в татарский берег тьму пионерских дворцов, где будущие поэтессы, хитрюги себе на уме, нетерпеливых поэтов отталкивают во тьме. Купеческое барокко, левантийская грязь и спесь... Но каолин и сера – это опасная смесь. И город рушится в воду с треском арктических льдин. Из тех, кто помнил мой город, остался лишь я один. Его больше нет над морем. Он сгинул вместе со мной. А когда-то в его колоннадах качался июльский зной, и все дрожало и плыло, предсказывая пейзаж, где сам ты лишь очертанье, жажда, жара, мираж. Отсутствующий виновен. Отрезанное болит. Прошлое в настоящее врезается как болид. И тогда сдвигаются плиты, и в дыру посреди миров летят бульвары и скверы, фонтаны бедных дворов. Паутиной прибрежных тропок, колеблемой зыбью мостов мой всплывающий город прошепчет мне: будь готов... Давно готов – я отвечу на тихий призыв его. Из тех, кто помнил мой город, больше нет никого.
5.
что она и беда, и вина. Лет по триста любым разговорам. Да и птице, видать, не впервой убеждать вологодский конвой: - я не мельник, я ворон... Эту землю как книгу из книг сочинял не монах, но ледник, русла завтрашних рек нацарапав, валунами утыкав гряду вдоль пути в Золотую Орду – от Хвалынска и вниз на Саратов. На широтах сумы и тюрьмы государство – страшнее зимы, все декабрьские бунты – гусарство. Но подтает и тронется лед – и тогда наш любимый народ пострашней государства. Нам досталась такая страна, где наивно рассчитывать на правоту и рассудок. С ней легко голодать-холодать, но когда снизойдет благодать, с ней не выжить и суток. Соплеменник, изменник, беглец, ты не мельник, и я не кузнец, что ж нам снятся под пальмами юга тьма да вьюга, да снежный завал, что мороз намолол и сковал близ Полярного Круга.
6.
бьет и плакать не дает, а в подземном переходе тихо скрипочка поет. И на льдистые ступени, на скользящие шаги все мятущиеся тени выплывают из пурги. Получи с другими вместе у неловкого смычка бедной музыки предместий два коротеньких глотка, где в распахнутый убого дерматиновый футляр безнадеге безнадега опускает гонорар. Сзади ветер пробирает, впереди пурга встает, что там музыка играет?, что там скрипочка поет? - под асфальтом, под бетоном, под землею, под зимой, то ли всхлипом, то ли стоном, не слышна себе самой. Век двадцатый на исходе, темный город, темный год, там в подземном переходе тихо скрипочка поет. ____________________________________ © Юрий Михайлик - стихи; Геннадий Гермидер - иллюстрации |
       
|
