Можно лишь предполагать, как и почему завязалась в то время переписка между писателем и недосягаемым вождем. Но инициатива, исходившая от М.А. Шолохова, как-то еще понятна. Как уже говорилось, видя трагическое положение окружавшего его народа и полное равнодушие к этому местных властей, он надеялся, что Сталин, по его представлениям, чуткий и заботливый, ничего об этом не знает. И только он, если ему сообщить, наверняка исправит положение.

В письме Сталину от 4 апреля 1933 года Шолохов прямо подчеркивает: «Вешенский район не выполнил плана хлебозаготовок и не засыпал семян не потому, что одолел кулацкий саботаж и парторганизация не сумела с ним справиться (о чем твердила печать и говорил сам Сталин. - А.К.), а потому, что плохо руководит краевое руководство» [1]. И далее приводил цифры, убедительно иллюстрировавшие его тезис по всем важнейшим направлениям, конкретные примеры. Представитель крайкома Овчинников дал установку: «Дров наломать, но хлеб взять!» Ее тотчас подхватила районная газета «Большевистский Дон», выйдя с «шапкой»: «ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ, ЛЮБЫМИ СРЕДСТВАМИ ВЫПОЛНИТЬ ПЛАН ХЛЕБОЗАГОТОВОК И ЗАСЫПАТЬ СЕМЕНА!»

И началась «ломка дров». Шолохов сообщает Сталину о жутких сценах хлебозаготовок. В Плешаковском колхозе два уполномоченных РК ВКП(б), допытываясь у колхозников, где зарыт хлеб, применили метод «допроса с пристрастием». В полночь сначала допрашиваемым угрожали пытками, а потом применяли их: «между пальцев клали карандаш и ломали суставы, а затем надевали на шею веревочную петлю и вели к проруби в Дону топить». В Лиховидовском колхозе уполномоченный райкома приказал собранию бригады встать, сельского милиционера поставил в дверях следить, чтобы никто не садился, а сам ушел обедать. Выспавшись, пришел через 4 часа и продолжил собрание. В Грачевском колхозе уполномоченный райкома «подвешивал колхозниц за шею к потолку, продолжал допрашивать полузадушенных, потом на ремне вел к реке, избивал по дороге ногами, ставил на льду на колени и продолжал допрос».

Вновь назначенный секретарь райкома Кузнецов осудил эти методы как перегибы, искажающие «линию партии». Овчинников потребовал от секретаря: «О перегибах в решении не записывай! Нам нужен хлеб, а не разговорчики о перегибах... И не разлагай ими район, не ослабляй накал борьбы за хлеб, не расхолаживай и не демобилизуй парторганизацию!» В том же духе отправил телеграмму в крайком на имя его секретаря Шеболдаева. А Кузнецову заявил: «Ты думаешь, что крайком не знает о перегибах? Знает, но молчит. Хлеб-то нужен? План-то надо выполнять?»

После всего этого райком закрыл глаза на все безобразия, а если и осуждал перегибы, то «больше для очистки совести... для особой папки, на всякий случай». Шарапов, оставшийся вместо уехавшего Овчинникова, дал следующие установки всем заготовителям хлеба: «Не открывают ям - оштрафуй хозяйств 10-15, забери у них все имущество, картофель, солку, выкинь из домов, чтобы гады подыхали на улице! А через два часа, если не будет перелома, снова созывай собрание и снова выкидывай на мороз хозяйств десять!» Или, поучал Шарапов, вызывай колхозника и говори, что сосед сообщил, что у тебя есть яма. А тому соседу то же самое говори со ссылкой на этого соседа. А потом собирай собрание бригады и стравливай этих соседей как собак, «чтобы морды били друг другу до крови, а сам уходи в другую бригаду. Устрой там драку и иди в третью. Сам будь в стороне». Секретаря партячейки Малаховского колхоза, проявившего некоторое колебание при выселении колхозников на улицу, представитель крайкома Шарапов распекал: «Детишек ему стало жалко выкидывать на мороз! Расслюнявился! Кулацкая жалость его одолела! Пусть, как щенки, пищат и дохнут, но саботаж мы сломим!» Громя самих хлебозаготовщиков, он называл их не иначе как «сволочь», «подлец», «кусок слюнтяя», «предатель», «сукин сын». Об их работе Шарапов судил по числу выброшенных на улицу колхозников, раскрытых крыш, разваленных печей при обысках.

«Но выселение - это еще не самое главное», - подчеркивал писатель. Оказывается, было и еще кое-что пострашнее. Это - способы добычи 593 тонн хлеба. И М.А. Шолохов, рискуя жизнью, сообщал генсеку об этих «способах»-злодеяниях. Он насчитал их 17. Правда, в перечислении цифру 9 повторил дважды. Вероятно, от сильного волнения. Действительно, было от чего. У нормального человека только от чтения каждого пункта волосы поднимаются дыбом. Недаром их предали гласности только в 1997 году, спустя 64 года! Но сталинисты и по сию пору обходят их стороной, пытаются не заметить. В шолоховской редакции они выглядят следующим образом:

«1. Массовые избиения колхозников и единоличников.

2. Сажание "в холодную". "Есть яма?" - "Нет". - "Ступай, садись в амбар!" Колхозника раздевают до белья и босого сажают в амбар или сарай. Время действия - январь, февраль. Часто в амбары сажали целыми бригадами.

3. В Ващаевском колхозе колхозницам обливали ноги и подолы юбок керосином, зажигали, а потом тушили: "Скажешь, где яма? Опять подожгу!"…допрашиваемую клали в яму, до половины зарывали и продолжали допрос.

4. В Наполовском колхозе уполномоченный РК кандидат в члены бюро РК Плоткин (некоторые его прочили в прототипы Давыдова из «Поднятой целины». - А.К.) при допросе заставлял садиться на раскаленную лежанку (печку с железной плитой. - А.К.). Посаженный кричал, что не может сидеть, горячо, тогда под него лили из кружки воду, а потом «прохладиться» выводили на мороз и запирали в амбар. Из амбара снова на плиту и снова допрашивали. Он же (Плоткин) заставлял одного единоличника стреляться. Дал в руки наган и приказал: «Стреляйся, а нет - сам застрелю!». Тот начал спускать курок (не зная того, что наган разряженный) и, когда щелкнул боек, упал в обмороке.

5. В Варваринском колхозе секретарь ячейки Аникеев на бригадном собрании заставил всю бригаду (мужчин и женщин, курящих и некурящих) курить махорку, а потом бросил на горячую плиту стручок красного перца (горчицы) и приказал не выходить из помещения. Этот же Аникеев и ряд работников агитколонны, командиром коей был кандидат в члены бюро РК Пашинский, при допросах в штабе колонны (агитационной. - А.К.) принуждал колхозников пить в огромном количестве воду, смешанную с салом, с пшеницей и с керосином.

6. В Лебяженском колхозе ставили к стенке и стреляли мимо головы допрашиваемого из дробовиков.

7. Там же закатывали в рядно и топтали ногами.

8. В Архиповском колхозе двух колхозниц, Фомину и Краснову, после ночного допроса вывезли за три километра в степь, раздели на снегу догола и пустили, приказав бежать к хутору рысью.

9. В Чукаринском колхозе секретарь ячейки Богомолов подобрал 8 человек демобилизованных красноармейцев, с которыми приезжал к колхознику - подозреваемому в краже - во двор (ночью), после короткого опроса выводил на гумно или в леваду, строил свою бригаду и командовал "огонь" по связанному колхознику. Если устрашенный инсценировкой расстрела не признавался, то его, избивая, бросали в сани, вывозили в степь, били по дороге прикладами винтовок и, вывезя в степь, снова ставили и снова проделывали процедуру, предшествующую расстрелу.

9. (Так у Шолохова, п.9 повторяется - А.К.) В Кружилинском колхозе уполномоченный РК Ковтун на собрании бригады спрашивает у колхозника: "Где хлеб зарыл?" "Не зарывал, товарищ!" "Не зарывал? А ну, высовывай язык! Стой так!" Шестьдесят взрослых людей... по очереди высовывают языки и стоят так, истекая слюной, пока уполномоченный в течение часа произносит обличающую речь в других бригадах, кроме того, он "заставлял еще становиться на колени".

10. В Затонском колхозе работник агитколонны избивал допрашиваемых шашкой. В этом же колхозе издевались над семьями красноармейцев, раскрывая крыши домов, разваливая печи, понуждая женщин к сожительству.

11. В Солонцовском колхозе в помещение... внесли человеческий труп, положили его на стол и в этой же комнате допрашивали колхозников, угрожая расстрелом.

12. В Верхне-Чирском колхозе... ставили допрашиваемых босыми ногами на горячую плиту, а потом избивали и выводили, босых же, на мороз.

13. В Колундаевском колхозе разутых добоса колхозников заставляли по три часа бегать по снегу. Обмороженных привезли в Вазковскую больницу.

14. Там же: допрашиваемому колхознику надевали на голову табурет, сверху прикрывали шубой, били и допрашивали.

15. В Базковском колхозе при допросе раздевали, полуголых отпускали домой, с полдороги возвращали, и так по нескольку раз.

16. Уполномоченный Р0 (районного отдела. - А.К.) ОГПУ Яковлев с оперативной группой проводил в Верхне-Чирском колхозе собрание. Школу топили до одурения. Раздеваться не приказывали. Рядом имели «прохладную» комнату, куда выводили с собрания для «индивидуальной обработки». Проводившие собрание сменялись, их было 5 человек, но колхозники были одни и те же... Собрание длилось без перерыва более суток».


Перечислив все эти злодеяния, Шолохов подчеркивал: «Это - не отдельные случаи загибов, это - узаконенный в районном масштабе "метод" проведения хлебозаготовок». Обо всем этом знают в крайкоме. Когда туда дошел «слух об извращении линии партии», был прислан для проверки редактор краевой газеты «Молот» Филов. Райпартактивисты заявили ему: «Установки на перегибы они получали из уст особоуполномоченного крайкома Овчинникова и уполномоченного Шарапова». К этому времени Овчинникова выдвинули кандидатом в члены бюро крайкома и секретарем Ростовского горкома. Филов посоветовал секретарю райкома Кузнецову: «ОВЧИННИКОВА ЛУЧШЕ НЕ ТРОГАЙТЕ...» Сейчас крайком ведет линию на привлечение к ответственности «стрелочников», глубоким расследованием не занимается. Поэтому, писал Шолохов, надо «присмотреться к тому, что происходит в районах... Расследовать надо не только дела тех, кто издевался над колхозниками и над Советской властью, но и дела тех, чья рука направляла». И предлагал: «Если все описанное мною заслуживает внимания ЦК, - пошлите в Вешенский район доподлинных коммунистов, у которых хватило бы смелости, не взирая на лица, разоблачить всех, по чьей вине смертельно подорвано колхозное хозяйство района... открыли не только всех тех, кто применял к колхозникам омерзительные "методы" пыток, избиений и надругательств, но и тех, кто вдохновлял на это» [2].

И маховик партийно-государственной машины со скрипом, но стронулся с места. На педаль надавил Сталин. 16 апреля 1933 года телеграфировал писателю в Вешенскую: «Ваше письмо получил пятнадцатого. Спасибо за сообщение. Сделаем все, что требуется. Сообщите о размере необходимой помощи. Назовите цифру. Сталин» [3]. Видимо, после звонков и телеграмм из Кремля закрутились в крайкоме. В срочном порядке Плоткина исключили из партии, а Пашинского 9 мая показательный процесс выездной сессии крайсуда приговорил к расстрелу [4].

С новой силой взвились до неба дифирамбы «вождю, учителю и отцу народов» о его чуткости, заботе, внимании. «Вот, - говорили, - стоило товарищу Сталину узнать...» Наивные люди, веровавшие в батюшку царя - генерального секретаря, и впрямь думали, будто он не знал, что подобное творится по всей стране. Мыслимо ли было, чтобы крайкомовцы по собственной инициативе пошли на такие злодеяния? Нет. Они, несомненно, тоже руководствовались соответствующими указаниями сверху, из ЦК, как райкомовцы исполняли установки их, крайкомовцев.

А мог ли кто-то в ЦК взять на себя такую ответственность? Ни в коем разе. Подобная директива, скорее устная, чем писаная, могла исходить только от «Самого», только от «Хозяина» - товарища Сталина. По-другому тогда и быть не могло. Сталин в таких случаях дергал ниточки из-за кулис, выводя на арену свирепых сторожевых псов, сам же оставался при этом в глубокой тени. А когда творимые ими преступления вырывались наружу, переполняли чашу терпения, становились невыносимыми, строил ханжескую физиономию, лицемерил и развивал кампанию по выискиванию и «разоблачению врагов народа».

Однако в данной ситуации Сталин прореагировал быстро и энергично на письмо писателя, как представляется, по соображениям иного порядка. Будь под ним другая подпись, вряд ли он проявил бы такую прыткость. И не проявлял, хотя подобные сигналы шли вереницей со всех концов. Судя по всему, письмо из Вешенской Сталин решил использовать как предлог, чтобы развернуть большую игру с М.А. Шолоховым, в котором он сразу же усмотрел писателя редкого таланта. Превратить его в певца собственной персоны, войти в качестве героя на страницы его произведений и стало важнейшей целью Сталина. Но как этого добиться? Будучи психологом, он прекрасно понимал: насилие в таком тонком деле бессильно. Битьем от коровы молока, говорят, не добьешься. Тут надо, чтобы писатель проникся восхищением. А для этого ему необходимо показать на конкретных делах величие, мудрость, отеческую заботу о народе, справедливость, честность, порядочность, объективность и прочие свои добродетели. Только тогда писатель проникнется глубоким уважением, внутренней потребностью увековечить его, Сталина, героем.

Иначе никак нельзя объяснить причину того, почему Сталин стал расшаркиваться перед М.А. Шолоховым: «Спасибо за сообщение». За сообщение, разоблачающее невиданные злодеяния руководимой им партии?! Кому и когда еще подобное выражал Сталин? А скольких он за малейшую критику созданной им тирании безоговорочно отправлял на тот свет, хотя и не такого калибра, как Шолохов, но тоже весьма талантливых писателей? И глазом не моргнул. Если враг не сдается - его уничтожают. Так тогда любили говорить, демонстрируя железную решимость растоптать любого, кто оказывается на пути. А Шолохов стал поперек дороги! И - ничего. Страсть быть воспетым на века пером гения, обуявшая тогда Сталина, понуждала его смирить гнев на милость.

Вместе с тем Сталин не удержался, чтобы не погрозить пальцем, давая понять Шолохову, что злоупотреблять его расположением не следует, надо знать меру, и 6 мая 1933 года направил ему следующее письмо.

«Дорогой тов. Шолохов!

Оба Ваши письма получены (от 4 и 16 апреля. - А.К.), как Вам известно. Помощь, какую требовали, оказана уже. Для разбора дела прибудет к вам, в Вешенский район, т. Шкирятов (член ЦКК ВКП(б) и член коллегии Наркомата РКИ - Рабоче-крестьянской инспекции. - А.К.), которому - очень прошу Вас - оказать помощь.

Это так. Но это не все, т. Шолохов. Дело в том, что Ваши письма производят несколько однобокое впечатление (выделено мною. - А.К). Об этом я хочу написать Вам несколько слов.

Я поблагодарил Вас за письма, так как они вскрывают болячку (только-то и всего? - А.К.) нашей партийно-советской работы, вскрывают то, как иногда (?! - А.К.) наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно (?! - А.К.) по друзьям и докатываются до садизма. Но это не значит, что я во всем (курсив Сталина. - А.К.) согласен с Вами. Вы видите одну (курсив Сталина. - А.К.) сторону, видите неплохо. Но это только одна (курсив Сталина. — А.К.) сторона дела. Чтобы не ошибиться в политике (Ваши письма - не беллетристика, а сплошная политика), надо обозреть, надо уметь видеть и другую (курсив Сталина. - А.К.) сторону. А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили "итальянку" (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную армию — без хлеба. Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови), - этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборобы по сути дела вели "тихую" войну с советской властью. Войну на измор, дорогой тов. Шолохов...

Конечно, это обстоятельство ни в какой мере не может оправдать тех безобразий, которые были допущены, как уверяете Вы, нашими работниками. И виновные в этих безобразиях должны понести должное наказание. Но все же ясно, как божий день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди, как это могло бы показаться издали.

Ну, всего хорошего и жму руку.

Ваш И. Сталин
6.V.33 г.» [5]

Письмо, как очевидно, не простое. Меж строк его явно сквозит подтекст, смысл которого, рассчитывал Сталин, адресат поймет и прикусит язык, сделает надлежащие выводы, нужные, конечно, ему, Сталину. Прежде всего, Шолохов должен оценить его внимание. И впрямь, он ведь отложил государственные дела ради личного послания. А что касается зверств, которые живописал писатель, его, высочайшего деятеля, они отнюдь не повергли в транс, не очень-то и взволновали. Ибо «когда лес рубят - щепки летят». Тогда неизбежны и «нечаянные» попадания, носящие, давалось понять, эпизодический характер. Тут ничего не поделаешь, и особого шума поднимать не стоит. Тем более задевали они хотя и «уважаемых хлеборобов», но не таких уж и «безобидных людей». Так что в общем-то это на пользу им же - впредь будут знать, что устройство «итальянок» даром не проходит, таких шуток советская власть не оставляет без воздействия. Это всем надо знать и крепко-накрепко усвоить. Куда худшее заключается в том, что «дорогой тов. Шолохов явно не понимает этого, односторонне смотрит на происходящие процессы», что, давал понять вождь, в конце концов, к добру не приведет. Хотя генсек великодушен к нему и учитывает его наивность в политике. Смотрите, товарищ Шолохов, «по-отечески» предупреждал генсек писателя!

Но коль к нему, Сталину, обратились с таким письмом, он не может не реагировать на него. К тому обязывает его долг генсека. Вопрос обсудило политбюро, решившее направить для проверки обращения из Вешенской М.Ф. Шкирятова, высокого деятеля партийно-государственного контроля. 8 мая он выехал из Москвы и 10 мая уже прибыл в Вешенский район, где пробыл до 20 мая 1933 года. 0 результатах доложил Сталину 28 мая [6].

В пространной записке Шкирятова сообщалось: «Проверку я начал с выезда в сельсоветы и колхозы для опроса потерпевших, с которыми до этого ни одна из комиссий не говорила. Вместе со мной выезжали т. Зимин, а также т. Шолохов, как хорошо знающий район, который помог мне в проведении этой работы. Мы побывали в шести сельсоветах, где были перегибы, - Лебяженском, Меркуловском, Колундаевском, Варваринском, Гречевском, Боковском, а также в отдельных бригадах колхозов - Терновском, Поповском, Ольшанском, Боковском...». Для подтверждения показаний потерпевших Шкирятов опросил еще 35 человек, в том числе «перегибщиков» - коммунистов Пашинского, Ширикова, Чупруна, Чукарина, Плоткина, Мирошниченко, Баюкова, Ковтуна, Максаева. При хлебозаготовках, подчеркивалось в записке, «незаконные репрессии (курсив в оригинале - А.К.) применялись как к классово-враждебным элементам и к участникам хищений, злостно не выполняющим хлебозаготовки, но и без всякого разбора применялись и к преданным, активным и честным колхозникам». Шкирятов заключал: «Результаты расследования перегибов в Вешенском районе полностью подтвердили правильность письма тов. Шолохова об этом в ЦК ВКП(б)... перегибы в период проведения хлебозаготовок (декабрь 32 г. - январь 33 г.) приняли массовый характер и заключались в подмене массово-разъяснительной работы, в особенности в работе агитколонн, методами грубого администрирования и командования, что привело к незаконным массовым выселениям из домов как единоличников, так и колхозников, особенно исключенных из колхозов, к проведению массовых арестов и изъятию всего имущества колхозников» [7].

«Око государево», как видно, весьма изящно и тонко отлакировало письмо Шолохова. Да, в нем написана правда, - тут никуда не денешься. Но, в отличие от письма, в записке преступления и злодеяния именуются всего-то пресловутыми «перегибами», заключавшимися всего-то в методах «грубого администрирования и командования». Столь туманная формулировка вполне позволяла заключить, что особо страшного там ничего и не было, а носителей этих «шалостей», конечно, следовало наказать, но не так уж строго, дабы не запугать других ретивых борцов за «линию партии» и вместе с тем пустить пыль в глаза тем, кто испытал на себе такие «перегибы». К записке прилагался в этом духе проект постановления политбюро ЦК ВКП(б). В 8-м его пункте предлагалось опять того же Пашинского (как известно, 9 мая уже приговоренного к расстрелу) и Плоткина снова лишь исключить из партии.

Сталин явно не торопил события, показывая, что с шолоховским письмом нет нужды спешить и ничего чрезвычайного в нем нет. Но, разыгрывая фарс, продемонстрировал писателю, что вождь такие сигналы не оставляет без внимания. 2 июля он устроил в Кремле совещание с докладом Шкирятова «О Вешенском районе». Для пущей важности пригласил на него своих ближайших клевретов - В.М. Молотова, Л.М. Кагановича, К.Е. Ворошилова. С Дона были вызваны Зимин, Овчинников, Шолохов и те же Пашинский и Плоткин. Заседали с 14 часов 50 минут до 17 часов. Но решения не приняли. Второй раз совещание состоялось 4 июля. К тому времени было вынесено постановление политбюро, с которым ознакомили тех, кто присутствовал на совещании 2 июля [8].

Постановление гласило: заслушав сообщение т. Шкирятова и опросив тт. Зимина, Овчинникова, Плоткина, Пашинского и Шолохова (свидетеля), «ЦК ВКП(б) находит, что главная ответственность за перегибы, а именно за массовое изгнание колхозников из домов и запрещение другим колхозникам приютить на ночь изгнанных на улицу колхозников, - падает на крайком, который не принял своевременно мер для прекращения, не говоря уже о предупреждении, этих перегибов, и прежде всего на второго секретаря крайкома т. Зимина, который, приехав в Вешенский район... не только не обуздал т. Овчинникова, инициатора перегибов, и районных работников - исполнителей воли т. Овчинникова, а, наоборот, стал их накручивать и подстегивать в духе дальнейшего проведения перегибов. ЦК считает, что совершенно правильная и абсолютно необходимая политика нажима на саботирующих хлебозаготовки колхозников была искривлена и скомпрометирована в Вешенском районе, благодаря отсутствию достаточного контроля со стороны крайкома» [9]. Составители констатирующей части постановления в отношении письма Шолохова выразили едва сдерживаемую терпимость, не удосужились, хотя бы для видимости, выразить благодарность автору за сигнал. В сравнении с письмом постановление ничего нового не добавляло. Вслед за письмом виновным объявлялся крайком, но кто конкретно, не указывалось. Ответственность возлагалась на его второстепенных и третьестепенных лиц. Злодеяния не получили квалификации преступности, припудрены ничего не говорящим трафаретным термином «перегибы». Больше того, «политика нажима» на колхозников при заготовках хлеба объявлялась «совершенно правильной и абсолютно необходимой». Потому что оказалось: ликвидировав кулаков и создав беспомощные колхозы, собирать продовольствие больше не с кого. Теперь не вспоминали, как Сталин превозносил мощь колхозов, призывая к их строительству в 1929 году. Снова, как прежде, упор делался на силу и принуждение. Это - главное в «линии партии».

Поэтому ее творцы - самые настоящие преступники, - по сути, брались в постановляющей части под защиту. Крайкому всего-то указывалось «на недостаточный контроль над действиями своих представителей и уполномоченных». Зимин снимался с поста второго секретаря и направлялся в распоряжение ЦК ВКП(б), а т. Овчинникову объявлялся строгий выговор (!), он отстранялся от поста секретаря Ростовского горкома и ему запрещалась на год работа в деревне. Еще показательнее наказания Плоткину и Пашинскому. Им, поджаривавшим колхозников на раскаленных плитах, и одному из них приговоренному открытым судом к расстрелу (Пашинскому) милостиво объявлялись строгие выговоры с предупреждением, воспрещалась работа в Вешенском районе. Все прежние наказания, выносившиеся этим преступникам, таким образом, аннулировались [10].

Впоследствии понесшие «строгие наказания ЦК ВПК(б)» пошли в гору. Зимин в 1933-1934 годах работал заместителем начальника политуправления НКПС (наркомата путей сообщения), в 1934-1935 годах «как ценный кадр» - в аппарате ЦК ВКП(б), в 1935-1937 годах - заместителем наркома и начальником политуправления НКПС, а в 1937-1938 годах - первым секретарем Ярославского обкома партии. Пашинский, до ареста занимавший пост зам. директора совхоза «Красный колос» в Кашарах Вешенского района, по получении наказания в ЦК стал директором того же совхоза и лишь в 1934 году переведен директором свиносовхоза им. Яковлева Ейского района. Плоткин до 1936 года работал председателем колхоза им. Буденного Лебяженского сельсовета в том же Вешенском районе [11].

Вожди партии преподали наглядный урок М.А. Шолохову: не поднимай «бури в стакане воды», политика - дело тонкое и хитрое, что дышло, - куда повернул, туда и вышло, сила солому ломит. Те, кого Шолохов прямо именовал преступниками, из воды вышли сухими.

Трудно сказать, что думал тогда писатель обо всей этой комедии, разыгранной Сталиным. Но вывод для себя он сделал. С трибуны нередко присоединялся к хору славословия вождя, однако на страницы своих романов не запускал его в качестве героя. Сталин же терпеливо ждал. Он умел ждать, как кошка у мышиной норы. Периодически бросал кости - чтобы писатель видел его чуткость, внимание, заботу о нем и народе.

14 июня 1934 года Сталин встретился с Шолоховым. Больше часа, с 15.30 до 16.50, продолжалась беседа. Писатель рассказал ему о тяжелом положении в колхозах Северного Дона, «нежелании крайкома исправлять последствия допущенных в 1932-1933 гг. перегибов». На следующий день, 15 июня, политбюро ЦК ВКП(б) принимает постановление «0 помощи колхозам Северной области АЧК». Созданной комиссии в составе: Жданова, Чернова, Гуревича, Микояна, Клейнера, Гринько, Акулова, Малинова, Лукина, Шолохова и Юркина поручалось разработать мероприятия по хозяйственной помощи колхозам районов Северной области Азово-Черноморского края. 23 июня политбюро утвердило проект такого постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР, представленный комиссией Жданова [12].

Судя по всему, М.А. Шолохов тоже начинал понимать, с кем имеет дело. Не имея возможности что-то изменить, писатель, по-видимому, положил в основу своих отношений житейские мудрости: с волками жить - по-волчьи выть, плетью обуха не перешибешь. Создавал видимость почтения и уважения. И в моменты безвыходного положения обращался к вождю, что явно тому льстило. Какими бы субъективными соображениями ни руководствовался при этом М.А. Шолохов, каждая его просьба объективно несла пользу людям.

Конечно, такая жизнь не способствовала творческому вдохновению. С большим трудом продвигался «Тихий Дон». А вторая книга «Поднятой целины» вообще буксовала на месте, ибо то, что хотел писатель отразить в ней, находилось под строжайшим запретом, а то, чего ждали от него, - противоречило его совести.

Источники:

1.     Писатель и вождь. Переписка М.А.Шолохова с И.В.Сталиным. 1931-1950-е годы: Сб. док. Из личного архива И.В.Сталина / Сост. Ю.Мурин. – М.: Раритет. 1997. – С. 29
2.     Там же, с. 41-58.
3.     Там же, с. 58.
4.     Там же, с. 144.
5.     Там же, с. 68-69.
6.     Там же, с. 144-145.
7.     Там же, с. 145.
8.     Там же, с. 145-146..
9.     Там же, с. 146.
10.     Там же, с. 146-147.
11.     Там же, с. 142, 143.
12.     Там же, с. 149, 80

__________________________
© Козлов Александр Иванович