Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Наука и техника
Памяти ученого-этнографа Саида-Магомеда Хасиева
(№5 [373] 01.05.2020)

Мария Катышева

 
Нажмите, чтобы увеличить.
 
13 февраля не стало Саид-Магомеда Хасиева, одного из тех деятелей науки и культуры Чеченской республики, которых называют совестью нации. Такие люди навечно остаются в сердце народа, в его памяти, это столпы, поддерживающие его духовную культуру. Историк, этнограф, Хасиев посвятил себя тому, чтобы собрать, обобщить и сохранить традиционное наследие, чтобы не растерялось оно на извилистых дорогах трудной исторической судьбы чеченцев, не раз отрывавшей их от своих корней.

Беседа, выдержки из которой публикуются ниже, состоялась около двадцати лет назад, в начале 2000-х, главной темой было только что пережитое военное лихолетье. За исключением небольшого фрагмента, этот материал, где ученый рассказывает о себе и размышляет о своем времени, нигде не печатался, актуальность затронутых вопросов, как представляется, не утрачена и по сей день. 

Так складывалось, что в Грозном мне не довелось общаться с Хасиевым: никаких редакционных заданий, связанных с ним и его работой, я не получала, и он не входил в число моих постоянных авторов, статьи я ему не заказывала, интервью не брала. Шапочное знакомство, не более того. Хотя не обратить на него внимания было невозможно: с первого взгляда угадывалось, что в этом человеке, худощавом, отнюдь не атлетического вида — как говорится, в чем душа держится, — живет несгибаемый дух. Стержень из закаленной стали. Мне кажется, доминантой его личности была верность себе. Человек, который не разменивается. У которого слова не расходятся с делами. Который обладает мудрым терпением... 

И только после войны, в Москве, когда Саид-Магомед приехал на научную конференцию, мне удалось во время перерыва «поймать» его и записать интервью. Не было цели обсудить какую-то конкретную тему, просто хотелось собрать за краткий срок как можно больше материала об этом незаурядном человеке. Потом, как думалось, будет видно, что из этого получится. Так что разговор был сумбурный, из тех, когда свободно перескакиваешь с одной темы на другую, не заботясь о логической связи между вопросами. Интересно было всё: и биография ученого, и направленность его научных изысканий, и, прежде всего, его авторитетное мнение о только что пережитой трагедии... 

Сейчас, прослушивая ту давнюю запись, вижу, что судьба как бы расставляла вехи на жизненном пути этого человека, подводила к нему тех, кто в той или иной степени благотворно влиял на него, помогая сделать выбор. Саид-Магомед учился у природы, у случая, у знающих людей. Как профессионал, особенно ценил общение со старожилами — знатоками фольклора, истории, хранителями традиций. Он говорил: 

Как сказал директор «Юнеско» Эмбоу, смерть каждого старика подобна сожжению Александрийской библиотеки. Это действительно так. Каждый толковый информатор несет в себе целый мир и уносит его с собой... 

Саид-Магомед подчеркивал, что ему везло на людей. Однако, как известно, везет тому, кто везет. Ему везло потому, что он сам был открыт для восприятия жизненных уроков, относился к людям с теплотой, заинтересованным вниманием, не пренебрегал ни одной дарованной встречей, не игнорировал мнение собеседника. Похоже, про него эта древняя мудрость: «Никто тебе не друг, никто тебе не враг, но каждый человек тебе учитель». 

Своим первым — неформальным — учителем он считал Махмуда Эсамбаева, от которого получил первый урок этики. Это было в Киргизии, в условиях депортации. 

— Я был еще пацаном,— рассказывал Саи-Магомед — Там была дубовая роща, где местная молодежь собиралась на танцы. Веселились, общались. А нас, малышей, старшие ребята, наши земляки, использовали как «подручный материал», чтобы затеять драку. За этим хулиганством нас застал Махмуд Эсамбаев, он пристыдил и тех, кто нас использовал, и нас. Это была для меня первая настоящая нотация о том, каким должен быть человек, в том числе чеченец. Нас было много, он всех нас усовестил, мы поняли, что вели себя не совсем хорошо. А еще Махмуд учил нас танцевать. Первые шаги в чеченском танце показал мне он... 

Учителями жизни становились для будущего этнографа друзья родителей: Ваха Мурадов из Дышне-Ведено, Насруддин Ильясов из Бачи-Юрта... Они его наставляли в вопросах этикета, говорили, где, с кем и как следует себя вести. Отец шутил по этому поводу: не отец с матерью учат, а друзья семьи; поистине, иметь друзей — это всё равно, что приобрести академию для своих детей. 

Свой благотворный след в судьбе ученого оставили Дошлыко Мальсагов и Тамара Тонтовна Мальсагова в годы учебы на историко-филологическом факультете Грозненского педагогического института; а в годы работы в научно-исследовательском институте истории, языка и литературы — его директор Саламов. Потом — Москва, аспирантура, сектор Кавказа института этнографии. «Там вообще коллектив был уникальный,— вспоминал Хасиев.— Все корифеи, начиная от Никиты Толстого и кончая Брук, были моими наставниками. Это была плеяда людей, действительно интеллигентных до мозга костей». В те годы продолжилось и укрепилось его знакомство с Леонидом Ивановичем Лавровым, который стал для этнографа еще одним духовным учителем. 

– Я хотел заниматься модной тогда темой — религиозными верованиями,— рассказывал Саид-Магомед.— Думал, что чеченцы действительно были разбойниками, грабителями, которые жили за счет грабежей. Так нам внушали в институте в Грозном. Я думал: какое земледелие, какое производство? Но Леонид Иванович убеждал: не зная производства, ты не будешь знать свой народ. Я начал заниматься темой земледелия, производства с 69-го года. До меня этим у нас никто не интересовался. И обнаружил уникальные вещи в приемах, навыках земледелия у чеченцев. До машинного производства народы мира имели орудия производства одного уровня. А отличались народы своим отношением к этим орудиям труда и к его объекту. Чеченцы настолько тонко относились
к этим вещам, что предвосхитили многие приемы агрокультуры, которые существуют ныне...» 

Какой литературой ты пользовался? 

— Литературы на эту тему нет. Мы, этнографы, пользуемся приемами опроса и фильтрации полевого материала. У нас есть векторы... Сколько человек что сказали, как это укладывается на вектор, в какие круги входит и т.д. Фильтрация материала и его проверка — очень сложный процесс. И когда некоторые специалисты — археологи, филологи — говоря о чем-то, ссылаются на то, что, мол, «вот один старик сказал», выдают это единичное мнение за истину в последней инстанции, они часто попадают впросак. 

Надо, чтобы было три источника? Как в журналистике при проверке сомнительного факта... 

— Даже если и три, желательно, чтобы из разных регионов (с севера, юга, запада, востока). И надо еще про- следить, как меняется сюжет, насколько эти информаторы могли быть знакомы друг с другом, как могли эти сведения попасть от одного к другому. Очень сложная технология от- бора материала и проверки, нудная и трудная работа. 

— Ювелирная работа, скажем прямо. Мудрые знающие люди, конечно же, интересны все. И всё же, какая встреча запомнилась особенно? 

— Я лет двенадцать охотился за одним старожилом, Мусой Тазбаевым. Ему было за сто, он отличался светлой памятью и общительностью. Старожилы ведь тоже очень разные. Кто-то впадает в старческий маразм, кто-то память теряет, а это был живой общительный старик, как мне рассказывали. Но мы с ним несколько раз разминулись: еду туда — он уехал, я за ним — он уже назад вернулся. Когда, в конце концов, я с ним встретился, он спросил, кто я, что я, не из КГБ ли. Потом говорит: «Это всё ушедшее, никогда не вернется, сейчас другое время, другие нравы, другие люди. Время определяет все. Ваше время и наше время — большая разница, поэтому то, что ты делаешь, глупо и не нужно, всё равно ты ни к чему не придешь. Это пустое занятие. Я вижу по тебе, что тебе рубль надо искать, а ты ищешь то, что когда-то было». 

Из этого монолога я вынес для себя одно важное резюме: надо заняться Временем. Вопросом, что это такое — Время и Пространство. Чем больше я этим занимался, чем больше увлекался, тем явственнее понимал, что линейное время, которого придерживается Запад, и цикличное время Востока некоторым образом соединяются у нас, мы как бы середина — и линейным временем пользуемся, и цикличным. Это меня здорово увлекло... 

Саид-Магомед Хасиев родился 23 февраля 1942 года (хотя в паспорте стоит другая дата, но путаница, ошибки в документах, которые заполнялись в условиях депортации, были не редкостью), а ушел из жизни в феврале нынешнего, не дожив до своего очередного дня рождения нескольких дней. Через его жизнь прошли все трагедии, все беды и тяготы, которые выпали на долю чеченского народа в эти 78 лет. Этот интеллигентнейший человек, не воинственный, непричастный к политическим разборкам между Дудаевым и оппозицией, между Масхадовым и «полевыми командирами», был ранен всеми ранами своей земли. Он хотел мира, прежде всего — мира между соплеменниками. Старался вразумить непримиримых оппонентов. Он делил со своим народом абсолютно все его испытания. 

Свой второй день рождения он встречал в холодном товарном вагоне, увозившем «врагов народа» в неизвестность. Рос в киргизской ссылке, с печатью судьбы изгоя. Когда в 1950 году пришло время собираться в школу, оказалось, что без свидетельства о рождении принять не могут, а оно пропало при выселении. Саид-Магомед со старшим братом отправились за справкой в какое-то учреждение (видимо, в комендатуру). Чиновник, заполняя документ, не вписал отчество. Старший мальчик, решив, что это произошло случайно, по забывчивости, указал на это. В ответ дети услышали: «Бандиту отчество не понадобится». Этот эпизод — характерное свидетельство отношения к изгнанникам. 

...Дети росли с мечтой о Кавказе: у старших только и разговоров было о покинутом доме, о возвращении, восстановлении порушенного хозяйства, налаживании нормальной жизни. Чечня представлялась замлей обетованной, прекрасным краем с зелеными лугами и белоснежными горными вершинами. В 1957 году, бросив все нажитое, устремились домой. Саид-Магомед даже седьмого класса не закончил. 

Он вспоминал:

«Ехали в товарных вагонах. На каждой станции к нам присоединялись возвращающиеся домой чеченцы. По этой причине в Кызыл-Орде для меня не оказалось места в вагоне, и мы, молодые, перебрались на платформу, где стояли две легковушки. И там нам тоже места не хватило: пришлось устроить «вахту». Мы постоянно спрашивали: «Когда же покажется Кавказ?». Нам отвечали: «Скоро!» 

И вот мы на родине! Было послеобеденное время, когда по всему железнодорожному составу громко объявили об этом. Мы, молодежь, искали глазами горы, этот сказочный Кавказ. А в реальности увидели... сорное растение — бузину, которая привела в умиление старшее поколение. 

Растение росло по обе стороны железнодорожной колеи. Один вид родной бузины вызвал глубокие эмоции у людей. Никогда в своей жизни я больше не видел такого количества мужчин, рыдающих навзрыд, не прячущих слез...» 

Всю минувшую войну он провел дома. Мерз и голодал, как мерзла и голодала вся земля Чечни, глох от грохота снарядов, вздрагивал от взрывов бомб, читал Ясин над умирающими от ран... Страдал от того, что из-за него, не желая оставлять его в одиночестве, не уезжает семья. А это двое молодых ребят, и никто на блок-посту не будет выяснять, боевики они или нет,— для федералов ты все равно боевик. Сожалел, что сгорела часть полевого материала: восемь вариантов мифов о создании мира и сотворении человека, отличные от библейских. Не опубликовал их раньше, считая, что они неполные, надо еще подсобрать материал. Так и погибло все, а стариков, от которых слышал эти рассказы, уже нет в живых... 

— Почему же ты не уехал? Хотя бы в Ингушетию?— спросила я. 

Он ответил:
— Передо мной был пример отца. Он очень боялся не дожить до возвращения, говорил, что хотел бы умереть на родине, чтобы прах лежал в земле Чечни. Это удерживало меня от выезда за пределы республики, даже в район или еще куда-нибудь. Спасение тела за счет души — неважная штука. 

Этнография утверждает, что в земледельческих культурах считается: там, где ты ел и пил,— твоя земля. Раньше у чеченцев считалось, что человек, поработавший «на отходе», должен оставить там пожертвование — десятую часть заработка раздать бедным. За хлеб, соль, воздух той земли, где трудился, ел и пил. Это была внутренняя потребность — благодарность той земле, где он добывал этот хлеб. В Грозном меня удерживало это чувство: когда мне было хорошо, спокойно — я здесь этой водой, этим воздухом, этим хлебом питался. И когда все рушится, летит на голову, когда земля из-под ног уходит, с какой совестью, с каким чувством
я эту землю, по которой ходил, покину? В хорошие времена я мог бы уехать, а в такой ситуации... ну, не мог. 

Тогда, в 2000 году, Саид-Магомед был назначен руководителем фольклорного центра. О целях, которые он ставил перед собой и сотрудниками центра, он говорил следующее: 

— Моя задача и задача руководимого мной фольклорного центра постараться как можно быстрее и глубже восстановить нравственно-этическое поле. Это восстановление начинается только тогда, когда человек заглядывает в себя, каждый вечер спрашивает себя: что я сделал сегодня? У чеченцев есть такое представление, что каждый день человеку дается шанс девять раз сделать доброе дело или девять раз сотворить зло. Если ты сумел не наступить на жучка на тропе, это уже добро: ты обратил внимание на эту маленькую жизнь и уберег ее. Плохое слово удержал в себе, плохую мысль от себя отогнал — это всё обязанности, которые человек должен выполнять каждый день. 

— Саид-Магомед, в чеченском героическом эпосе «Илли» есть такая особенность: герои эпических песен — это грузинский или кабардинский молодец, или казак, или «сын вдовы». Образ чеченского молодца всегда на втором плане, он как бы оттеняет поступки главного действующего лица, создает ему фон. Это что, национальное самоуничижение? 

— Наоборот. Таким образом эпос учит: они, воплотившие в себе лучшие черты своих народов, поступают хорошо, но мы должны поступать еще лучше. Интернационализм — составная часть чеченского менталитета. Я с детства помню, как говорили старики после трапезы о пище: «Да будешь ты доступна и мусульманину, и христианину. Сейчас, при всем трагизме и зверстве ситуации, чеченцы говорят: «Ну, это ничего. Хорошо, что это свалилось на нас, а если бы на более слабых?» Никого не винят. У чеченцев не принято противопоставлять человека и народ. 

В 19 веке, в период Кавказской войны в Чечне побывало много русских дворян. Они общались с местным населением, и чеченцы заметили в их характере очень привлекательную черту: умение держать слово. Это запечатлелось, потому что считается идеальным качеством. 

Самого благородного человека у нас называют КЪ-ОНАХ. Так вот, в кодексе чести подчеркивается, что къонах — это тот, у кого рождающееся слово пропускается через семь ступеней и перед каждой ступенью он думает о по- следствиях этого слова. Если слово вылетело, человек должен немедленно приступить к его воплощению. Это идеал. Дворяне, которые здесь бывали, даже воевавшие, всегда держали свое слово и поэтому были для чеченцев настоящими къонах. Их именами даже детей называли. Например, Слепцов: он давал слово — и сдерживал. Совсем другое дело Ермолов... 

Да, слышала: имя Сипсо — в честь Слепцова, а Ярмал, Шаман — собачьи клички... Несмотря ни на что, есть ли у тебя основания смотреть в будущее с оптимизмом? 

— В сегодняшнем черном дне меня радует, что молодежь хочет учиться. Потрясающая жажда знаний. Студенты университета пробираются на занятия через весь город, через множество блок-постов... И второе: в целом народ сохранил абсолютно светлый, неэгоистический взгляд в будущее, восприятие действительности без всяких эмоциональных прикрас, темных тонов, ссылок на рок, судьбу. То, что мы исправим,— исправится, а не исправим — так и будем страдать. Вот как считают люди. 

Осознав свое призвание, Саид-Магомед Хасиев ни разу не изменил ему, следовал избранной стезе спокойно, уверенно, сосредоточенно. Никакие общественно-политические землетрясения не заставили его отступить, никакие бомбометания не смогли разрушить целостность этой личности. У нас в стране властители, видимо, считают своим служебным долгом устраивать каждому новому поколению если не экзекуцию, то катаклизм. Они испытывают на прочность народ, которому обещали служить верой и правдой. Но обещания выполнять не хочется, проще устроить встряску, да такую, чтобы люди думали об элементарном выживании, о куске хлеба, а не о творчестве и научных изысканиях.
Нажмите, чтобы увеличить.

Раскулачивание, репрессии, депортации, наведение «конституционного порядка» с помощью бомб... В такой атмосфере мало кому удается полностью реализовать свои таланты, сохранить чистоту души, ясный ум и неиспорченный характер. Сложись обстоятельства иначе, наверное, Саид-Магомед Хасиев успел бы сделать для науки, для просвещения своего народа больше, чем сделал. Но и так он нам оставил несколько книг, около двухсот научных работ. Его наследие пребудет золотым слитком в сокровищнице духовной культуры чеченцев. Самое главное: он достойно пронес через все невзгоды свой яхь, и останется в народной памяти примером человека высокой культуры, порядочности, чести. 

_________________________

© Мария Катышева, журнал «Дош»


Белая ворона. Сонеты и октавы
Подборка из девяти сонетов. сочиненных автором с декабря 2022 по январь 2023 г.
Почти невидимый мир природы – 10
Продолжение серии зарисовок автора с наблюдениями из мира природы, предыдущие опубликованы в №№395-403 Relga.r...
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum