 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
21 июня 2020-го крупному российскому ученому, академику Российской академии наук Иосифу Израилевичу Воровичу исполняется сто лет, из которых около 20 его нет с нами. Его уход был горем не только для родных и близких людей, но и для многих его учеников, коллег, соратников по науке и образованию, и означал, как стало понятно сразу, снижение научных позиций – и созданного им Института механики и прикладной математики, и мехмата Ростовского госуниверситета, где он возглавлял кафедру упругости, и Северо-Кавказского научного центра высшей школы, имевшего большой авторитет на Юге России в большой степени именно благодаря ему и возглавляемым им коллективам. Так что, по большому счету, его уход означал потерю невосполнимую. Но взлелеянные им ученики продолжили и развили его идеи, перенося традиции исследований и преподавания в другие вузы, города и страны. Результаты могли быть значительнее, если бы не общее падение российской науки, увы. И резкое снижение интереса и участия в ней государства… Однако то, что им было сделано как учёным, педагогом и личностью – останется навсегда! Мне посчастливилось работать с ним 4 года сначала по линии Северо-Кавказского научного центра высшей школы (СНЦВШ), где он возглавлял редакцию естественных наук в журнале «Известия СКНЦВШ», а я был зав. редакцией журнала и редакционно-издательским отделом (1972-1976), а затем – ещё 4 года – в НИИ механики и прикладной математики, куда я перешёл работать, как инженер, вернувшийся к своим давним проблемам прочности материалов и конструкций, но уже не в практике строительства и проектирования, а в науке (1976-1980). Работал в отделе механики грунтов светлой памяти Бориса Николаевича Кузина. Так что, несмотря на второе образование журналиста, с Иосифом Израилевичем я разговаривал не как журналист, а как его сотрудник, которого просили об этом любящие коллеги И.И. и мои товарищи.
Из заголовков моих заметок вспомнился сейчас – «Мембраны хлопают и рвутся», на что Пьянков, занимающийся этой тематикой, отреагировал моментально, продолжив фразу заголовка: «…кричали грузчики в порту». Эта пропаганда науки привела к тому, что уже и профессиональные журналисты (мои будущие, а не тогдашние коллеги) стали проявлять к институту внимание и публиковать большие тексты, комментировать которые не стану. И только после этого – решился писать о Воровиче… Иосиф Израилевич, в силу природной скромности, при неизменном уважении к каждому человеку, очень долго не соглашался на публикацию о нём, настолько ему было в тягость это паблисити в принципе, что я уже и не надеялся, но любящие его ученики и сотрудники, видно, подготовили его и уговорили. Могла повлиять и жена, с которой я не был знаком, но знал о ее влиянии на него. И главное, что я не был человеком из советской газеты (газетчику тогда он точно – так откровенно не стал бы рассказывать, скорее, нашел бы повод от встречи отказаться), а я был его сотрудником, и убедил его, что: 1) это нужно не лично ему, а обществу, институту, ученикам и 2) ни одного слова нигде из говоримого с ним я публиковать нигде не буду, а если он не захочет публикации, откажусь от своей работы, без сожаления… И он согласился на встречи и беседы, которые приходилось делать урывками и прерывать в любой момент, если приходили, приезжали, звонили разные большие люди – специалисты и начальство. Он человек был занятый неимоверно, с учетом еще и преподавания, и участия во множестве научных, учебных, партийных и прочих мероприятий… И вот, среди разных кратких бесед, я уговорил его сделать записи на огромном катушечном магнитофоне, который нашли и установили коллеги-товарищи. Я точно теперь не вспомню, сколько таких бесед было, но вот, перебирая свои архивы, нашел две рукописи с расшифрованными записями: первая от 3 января 1980 г. объемом в 14 страниц, вторая – от 21 января 1980 г. в объеме 17 страниц. Очень захотелось ими поделиться, они показались мне интересными и сейчас, но как? Неужели я позднее эти рукописи не перепечатал, а затем – не перевел в электронный вид? И снова стал искать – уже в своем сверхперегруженном компьютере. К счастью, поиск увенчался успехом, и я, объединив их в один, предлагаю читателям. И хочу высказать для коллег важное примечание: этот материал не для публикации, ни в коем случае. Ведь это устный разговор, которому предшествовали другие и потом продолжались. Потому и в научном плане могут встретиться всякие неточности: он же рассказывал мне про математику, имея в виду всякие упрощения, – и для меня, как слушателя, и для будущего массового читателя, если публикация состоится… В итоге встреч и бесед я опубликовал очерк в литературно-художественном журнале «Дон», что было большим событием, конечно, в принципе. Очерк «За интегралами – жизнь» был опубликован в №6 журнала, на стр. 130-138, за что я был очень благодарен и редакции, и лично зав. отделом критики и публицистики, кажется, так он назывался тогда, А.Я. Обертынскому. Привожу фото первой страницы очерка. Характерная для времени «идеологическая» вставка в начале страницы, разумеется, поставлена была редакцией без согласования со мной. Однако вмешательства в текст не было совсем, что тогда казалось невероятным, но – факт… Теперь признаюсь: я по требованию И.И. ему текст дал читать, дня два он изучал, какие-то замечания сделал, видно было, что жена и дочь участвовали. Но: во-первых, художественные образы и сюжеты с похвалой в его адрес не показал, чтобы не смущать его и оставить в качестве сюрприза, а, во-вторых, всё же учел из его замечаний, которых было немного, не все, а лишь те, которые не снижали литературное изложение.
И.И., когда я принес ему авторский экземпляр, еще до выпуска в продажу, сначала был недоволен, придирался к отдельным словам и выражениям, но я знал, что это с непривычки читать публично о себе, прошло несколько дней, проявилась реакция его близких, и всё стало на места, и он поблагодарил… К этому моменту я уже у него не работал, перейдя с октября 1980 г. из НИИМиПМ на филологический факультет (история перемены мною профессии требует отдельного описания). После первой публикации я ещё не раз писал об Иосифе Израилевиче, уже не работая у него – и в связи с его юбилеями, и потом, уже после его ухода из жизни, в сборниках воспоминаний и в других изданиях. Прежде всего, уже в 1999 году, тоже в день его рождения, я сделал электронный вариант того очерка в «Доне» в созданной к тому времени «Ростовской электронной газете» – но после встречи с ним, с некоторыми вставками и новой концовкой, а главное – с 16-ю фотографиями. Это И.И. мне приносил, я сканировал, но есть и мои – всё нынче в интернете есть, ссылку, правда, одну только встретил. Жаль, что технология тогда мало позволяла. (Из тех 16 фото – две даю в этом тексте и две вставляю искусственно в расшифровку записей беседы, не выдержал – там по делу). И всё же дам ссылку на ту публикацию для тех, кого заинтересует: http://old.relga.ru/n18/port18.htm Ростовская электронная газета, №18, 21 июня 1999 года Позднее мне встречались просто перепечатки того первого очерка в «Доне» в таком же или сокращенном виде – без моего авторства и ссылки на журнал, и даже под другим именем… Правда, не в массовой, а в специальной печати. Вначале меня это удивило, хотя и нисколько не тревожило: ведь авторское право в таком известном журнале, как «Дон», не требовало защиты, но потом, особенно после пребывания в Кубанском университете у В.А.Бабешко, я понял, что математики, вероятно, не придавали этому значения, относились, как к служебному материалу… Еще один момент. Там, в тексте беседы, И.И. вспоминает великие имена – Келдыш, Ишлинский, Работнов и др. – как молодых начинающих преподавателей, а некоторых – как соучеников по академии Жуковского. Так вот, эти люди, – молодые, да нет, уже не только молодые, – не знают об этом, приезжали в НИИ механики к Иосифу Израилевичу, выражая ему не просто почтение, а явную дружбу и симпатии, предавались теплым воспоминаниям. А ведь это ученые очень большого, мирового уровня. Мстислав Всеволодович Келдыш был президентом АН СССР, руководил работами по ядерным и космическим программам (выражение такое бытовало – «Три «К» – о великих засекреченных – Келдыш, Курчатов, Королёв, каждый из которых легко мог удостоиться Нобелевской премии, не будучи засекреченным… Сохранилось фото этой тройки). Кстати, И.И. упоминает целый ряд имен советских ученых, безусловно, по этой же причине не получивших достаточного признания в мире… Был я на некоторых таких встречах, помню. Рассказывал потом студентам-журналистам в курсе «Наука и журналистика»… (Фото с акад. Работновым тоже есть в упомянутой статье 99 года.) А теперь – предлагаемый текст с просьбой, повторяю, его не использовать, читать как рабочий материал, однако, не сомневаюсь, любопытный и полезный, больше всего в силу откровенно выраженных взглядов на науку, педагогику, отношения между людьми… * * * Расшифровка магнитофонных записей беседы с И.И.Воровичем от 3 и 21 января 1980 г. – Иосиф Израилевич, вы обещали рассказать о себе, многие коллеги об этом меня просили. Для того, чтобы не отнимать у вас много времени, с вашего позволения, я включу магнитофон. Если после расшифровки текста что-то останется неясным, я отдельно спрошу, уточню. Когда дело дойдет до публикации, обязуюсь обязательно согласовать текст с вами. Пока же мне нужен фактический материал, чем больше, тем лучше. Пожалуйста, начните о начале вашего жизненного пути – где родились, о семье, как пришли к решению стать математиком. – Тут придется обратиться к уже очень далеким временам моей юности. Я родился в маленьком городе Стародубе Брянской области, старом замечательном городке. Но вообще всякий, кто родился, допустим, в таком маленьком городе средне-русской полосы тысяч на 10-12 жителей, тому хорошо известен быт этого городка, работа, обстановка. Родители у меня были обычные люди. Мать умерла рано, мне было 10 лет. Отец очень стремился дать мне образование, поддерживал эту идею, но после смерти матери он переехал в Ленинград, где жил с моей сестрой, а я остался жить с теткой. Во время эвакуации они с двумя детьми переехали в Среднюю Азию, и он там умер. Дед у меня умер, когда я был еще школьником, в году 35-м. Он был скорняк. Своеобразный человек, у которого были твердые, незыблемые взгляды на всё. Дед никакого образования не получил, но хотел, чтобы я приобщился к точным наукам, пытался увлечь меня задачками по математике – на сообразительность. Ну и школа, школьные учителя были гордостью этого маленького городка. Они, я думаю, несмотря на то, что педагогическая наука была, конечно, на более низком уровне, чем сейчас, всё-таки своих целей достигали весьма хорошо. Вот из нашего класса 10-го (я в 1937 году школу окончил) я мог бы назвать многих выдающихся – и государственных даже деятелей, и министров, и замминистров, и дипломатических работников, и писателей – и это всё – один выпуск этой нашей школы. Там учителя могли разглядеть в ученике, на что он способен, могли помочь ему в более углубленном изучении предмета. И когда я начал обнаруживать стремление в более углубленном изучении математики, это сразу стало замечено еще в 8-м классе, и я стал заниматься по индивидуальным программам. Потом дело дошло до того, что когда я был в 9-м классе, я школьный курс математики (да и не только математики) изучил до того хорошо, что когда учитель заболел, директор попросил меня вести занятия, и я вел в 9-м и в 10-м классах занятия в течение месяца. Поэтому ничего удивительного не было в том, и это было поддержано учительским коллективом школы, что я вот решил поступать в Московский университет на механико-математический факультет. Многие мои сверстники поступили в другие московские вузы. Стародуб примерно в 600 километрах от Москвы, и многие поступали туда. Вот в школе и был совершен первый шаг, который и предопределил всё остальное. Конечно, если бы в школе во-время не заметили, не обратили внимания, индивидуально не занимались бы со мной учителя, может быть, жизнь у меня сложилась бы иначе. И то, что я прошел по этому пути, конечно, зависело вот от школы. Ну и вообще, только тот, кто родился в таком маленьком городке, может сохранить к нему такую память на всю жизнь, ну, самые светлые воспоминания. К сожалению, жизнь сложилась так, что я был в Стародубе в 39-м году, и с тех пор только вот три года назад. Тогда школа, местные власти организовали встречу выпускников довоенного времени. И я поехал, рассказывать об этом – отдельная глава, когда встретились люди, которые не виделись 30-40 лет. Центр Брянской области, через него проходил фронт, всей своей тяжестью. Достаточно сказать, что там находился штаб Гудериана. Вся эта армада танков прошла. Город боролся. Помимо партизанских отрядов, мне рассказывали, как отличились 4 наших школьника – они резали резину на немецких машинах, пока не были схвачены, расстреляны. Это дети наших учителей. Ну, что сказать, вот из нашего класса ни один не уклонился от борьбы с врагом. Не говоря, что многие очень серьезно награждены. Встретил многих товарищей, с которыми расстался в 1937-м году. Позже, примерно уже в 44-м, я встретил одного своего университетского товарища, парашютиста, который мне сказал: «Знаешь, я же проходил через твой Стародуб, десант был у нас, бригада наша проходила. Ну, знаешь, города фактически нет. Вот как выйдешь на ж/д станцию, так всё видно, до собора, до центра города. Всё снесено». – Ну, городок-то маленький, конечно. И вот, в течение многих лет, даже после войны, мне снился один и тот же навязчивый сон: я стою на ж/д станции и вижу всё разрушенное до центра города. Ну вот, хотя я жил там в трудное время, коллективизация и прочее, но сохранил о городе не просто самые теплые воспоминания, а тут что-то другое… Но если в плане прямого вопроса, то конечно, первые шаги были сделаны в школе. И это очень важно, ибо не всегда школьная педагогика видит в этом свою задачу, задачу увидеть в человеке его призвание и помочь это призвание реализовать. А тут еще школа маленькая, ребят немного, родителей немного, учителя родителей встретят на базаре, пять минут поговорили – и всё ясно. Не то, что сейчас, по пять раз в школу вызывают, да еще ехать далеко в школу. Нет, там всё рядом было. Я полностью кончил 4 курса в 41-м году. В плане моего развития как математика, активную роль сыграла моя подготовка в МГУ. В то время в смысле подготовки по математике это, наверное, было самое сильное учебное заведение в мире – мехмат МГУ, ну, еще Ленинград, из зарубежных – это Сорбонна, в Америке не было, в Англии – тоже неизвестно. А МГУ – лучшее в мире учебное заведение. Он резко выделялся над всем остальным, что было в мире и стране. Ну, там работали такие математики, как Петровский, Соболев и другие – они творили математику ХХ века вообще. Я бы назвал еще десяток первоклассных имен, которые вошли в историю математики, такие как Голубев, Привалов, Степанов – и других. Но главное – там преподавал Чаплыгин, такие крупные, выдающиеся математики, как Некрасов, академик, академик Либензон. А самое главное, в чем нам повезло, – это молодое поколение ученых, которые непосредственно с нами занимались. Тогда они были преподавателями доцентами, молодыми профессорами, но кто это были? – Келдыш, Седов, Гельфанд, Ишлинский, Работнов, Ильюшин, то есть все, кто и сегодня составляет цвет и гордость нашей науки. Вот у этих людей я учился, у них я прошел школу. Ну еще, в чем нам повезло, – нашему выпуску, нашему приему. Дело в том, что периодически – это закон развития, закон диалектики, – раз в 10-15 лет происходит коренная ломка в преподавании ну, всех наук, я могу говорить о математике, о механике, о точных науках. Раз в 10 лет те взгляды, которые созревали в науке, они прорываются уже в преподавание. Потому что преподавание идет по линии установившихся в науке концепций. Пока идет преподавание, в науке созревают новые концепции, но они созревают спонтанно, то есть, вдруг приходят новые концепции. И вот до нас, видимо, преподавание велось так, как велось в эпоху Жуковского в Московском университете. К тому времени, когда наукой занимался Жуковский, это, конечно, было последнее слово науки. Но к тому времени, когда мы пришли в университет, произошла перестройка, и нам уже начали читать курсы, более соответствующие современному уровню науки. Это сказалось на всех курсах. И на курсе дифференциальных уравнений, который читал Петровский, и математической физики, который читал Соболев. Это сказалось на преподавании механических дисциплин. Всё это в этот период перестраивалось, и мы в этом принимали непосредственное участие. Нам читали лекции, по которым не было учебников, мы слушали эти лекции, конспектировали, затем уже учебники писали по нашим конспектам. Но в общем, конечно, в этом смысле университет поднял меня на новый уровень. Если в школе я просто любил математику, ну любил и всё, даже не могу объяснить почему, нравилась – и всё, то уже, конечно, поучившись в Московском университете, да еще на мехмате, я перешел на новый этап. Вначале я учился на отделении математики, а затем перешел на отделение механики, это мне больше нравилось. И, конечно, не жалею. Но что я еще особо хочу подчеркнуть и в чем прелесть этой учебы в МГУ, так это в том, что давалось очень широкое развитие. Мы, например, механики, проходили курс математики так же, как математики, курс физики – вместе с физиками, то есть, широта подготовки была хорошей. Это на меня повлияло сильно. Вот я работаю в механике и всегда стараюсь применить методы математики, считаю, что они помогают до конца вникнуть в сущность механического явления. И вот это тоже я получил в МГУ. Ну, позже конечно, в предвоенные годы, было очень интересно, но и напряженно. Мы понимали, и преподаватели и студенты, в особенности в последний год, что война вот-вот на носу, не знали только, начнется ли она 21 июня или 22 июня, в августе или может на полгода позже. Я помню, у нас много дискуссий было – что делать, как поступать. Стоит ли вообще учиться, не лучше ли прямо сейчас же пойти в армию, чтобы подготовиться. Это было в апреле, помню, в особенности после финской войны. Ну, после объявления войны, комсомольская организация университета объявила себя мобилизованной, и уже через неделю – 28 или 29 июня, мы были отправлены на строительство укреплений вокруг Москвы. Это было далекое Подмосковье – под Орлом, Брянском. Потом были эвакуированы в Москву и в октябре месяце окончательно призваны в ряды армии. Почти все студенты Московского университета, Горьковского, украинских (Днепропетровска, Харьковского, Одесского), РГУ – студенты механико-математических факультетов, физических факультетов – кто-то принял исключительно мудрое решение, говорят, что оно непосредственно исходило от Сталина, который уже тогда видел, что война продлится долго, и надо готовить кадры на будущее. И все эти студенты были призваны в армию и направлены в различные академии. В артиллерийскую академию многие попали, я попал в академию Жуковского – с целью создать новый контингент специалистов, постольку, поскольку, как я понимаю, была заложена огромная программа перевооружения армии до войны. И если бы не война, то новое вооружение должно было пойти где-то в 42-м году. Я имею в виду новые танки – танки КВ, новые самолеты и т.д., но в связи с войной всё это задержалось на год, и вошло в 1943 г. Новая техника начала поступать и оказала самое существенное влияние на ход войны, но её надо было обеспечить и кадрами. Вот поэтому нас всех призвали в академии, я попал в академию Жуковского… Ну, что тебе сказать? Это повезло мне уже в третий раз в жизни, что я попал туда, потому что я опять считаю, что из всех высших технических учебных заведений, оно, наверное, самое сильное. Так получилось, что традиции развития механики в Московском университете были заложены Жуковским и он же явился основателем Академии. И я опять столкнулся с этими традициями… Там были собраны такие кадры в области науки и техники, которые по силе не уступали университетским, но работали в прикладных направлениях и в таких областях, которые имели отношение к авиации. Там были такие специалисты… Например, Вентцель, крупнейший специалист по баллистике, мой руководитель по кандидатской диссертации, генерал Пугачев, член-корреспондент АН СССР, который сыграл исключительную роль в моей судьбе. Мог бы назвать и других замечательных ученых, которые там работали.
Демократизм внутри был такой, что никто не боялся возразить, сказать: нет, Владимир Самойлович, наверное, это не получится! Пугачев – основатель нашей отечественной кибернетики. Вентцель – это человек, заслуги которого еще надо оценить, и я думаю, это когда-нибудь будет сделано. Достаточно сказать, что он был руководителем всех работ – в довоенное и в военное время, – по которым составлялись таблицы стрельбы, по которым стреляла вся современная артиллерия – от полковой, противотанковой, зенитной, резервов главного командования и т.д. И эта работа – колоссальная, она требовала большой математической культуры. Надо учесть, что машин не было, расчет траектории – каждый – велся вручную и занимал страниц 20-30 вычислений убористым почерком в тетради. Организация осложнялась требованиями высочайшей точности, надежности – ну, не дай бог ошибиться. И как можно оценить вклад такого человека в Великую Отечественную войну? Никакими орденами и деньгами не оценить. Вся артиллерия, каждый снаряд, стреляла по его таблицам. Ну, я не говорю о высоких моральных качествах, врожденном чувстве справедливости. И неслучайно, курс в академии дал большое количество выдающихся ученых, которые дали большое развитие военной науке. Среди моих товарищей есть и Герои соцтруда, и дважды Герои соцтруда… Ну, в общем, учеба в академии была трудным этапом в моем развитии, когда я понял самое существенное: что математика – не просто прекрасная наука, но колоссальное орудие исследования окружающего мира. Так обстояло дело в академии. Потом я был в строевой части, был авиационным инженером, служил на Дальнем Востоке… Был я механиком самолета, техником звена… Кончил службу в армии инженером-капитаном. Служба в строевой части дала мне очень многое, ко мне хорошо относились, поскольку я был хорошо подготовлен теоретически. – А пригодились вам высокие теоретические познания в строевой части? – Ну, конечно, тянуло меня в науку… Да, я в армии защитил кандидатскую диссертацию. А тут началась очередная война демобилизации. Народному хозяйству требовались специалисты. Вот я читал воспоминания Патоличева, он пишет, что к Сталину в послевоенные годы неоднократно обращались руководители, секретари обкомов с тем, чтобы для восстановления народного хозяйства он отпустил из армии специалистов. В 1950 г. я демобилизовался, пришел вместе с моим другом Н.Н. Моисеевым, пришли в Минвуз и нас послали в РГУ. Таким образом, я оказался здесь. Моисеев здесь проработал лет 5 и вернулся в Москву….. Я приехал в Ростов, стал старшим преподавателем кафедры математики, у нас одна была кафедра. Для факультета нашего это тоже были интересные годы, так как в то время приехало много молодых хороших специалистов. Приехали мы с Моисеевым. До этого приехал Толоконников, выпускник МГУ, потом приехал еще Космодамианский. Тогда был физфак. Были молодые люди, энергичные, интенсивно взялись за работу. В результате я защитил диссертацию в 1958 году, Моисеев в 56-м, Толоконников – в 59–м, Космодамианский – в начале 60-х. – То есть, вы стали вузовским педагогом? Да. Уже начался Ростовский период моей жизни и работы. В 1960 году я стал профессором, завкафедрой. Была организована кафедра теории упругости. Что характерно, я же к этому не готовился, так. Ну, во-первых, начал преподавать. А оказалось, что преподавать я очень люблю. Я до сих пор, несмотря на большую нагрузку в Институте, в Научном центре, учебная у меня нагрузка такая же, как у любого доцента. У меня есть курсы, которые я люблю, никому не передаю и не собираюсь передавать. Ну, в преподавании какая особенность? Преподавать математику можно по-разному. Тут тоже должны быть какие-то отправные точки зрения. Вот совмещенное мое образование – университетское и техническое – позволило мне, не то, что позволило, а сформировало мою точку зрения. Вот идут споры о том, что такое математика, естественная ли она наука, что такое прикладная математика. Что определяет развитие науки – математика ли сама по себе или прикладные вопросы играют фундаментальную роль в развитии чистой математики? Имеют место совершенно различные точки зрения. Одни считают, что прикладная математика – второстепенная работа, а чистая математика – высший класс. Другие – выдающиеся ученые, Келдыш, например, считают, что математика существует, живет только благодаря приложениям. И он сам давал примеры такого высокого класса прикладных исследований, которые явно влияли на развитие чистой математики, даже в абстрактных областях. И этим доказывал, что приложение, практика являются основным стержнем, на котором развивается чистая математика. И даже те люди, которые опровергают это, они попросту не видят тех многочисленных связей, целей, которые определяют развитие чистой математики. Преподавать, не имея ясной точки зрения по этому вопросу, – нельзя. И любой преподаватель, не осознавая этого, эту точку зрения высказывает. Сказывается это и в том как он начинает лекцию, и в том, какие примеры он приводит, и какие доказательства, и существо выводов, которые делает. Ну, я, весь мой опыт жизни говорит, что справедлива вторая точка зрения, я тоже считаю, что математика развивается исключительно благодаря приложениям. Это было самого начала, с зарождения, и в период ее развития, в современный период. И я преподавание строил таким образом. Я стараюсь показать, какие приложения могут иметь те или иные абстрактные вопросы. Вот, например, такая дисциплина как функциональный анализ, это достаточно абстрактная дисциплина, и в ней на первый взгляд практики ты не видишь. На самом деле она есть. И опыт определения показывает, как вскрыть в этих абстрактных формулировках, абстрактных теориях, абстрактных фактах – как пробивается через всё это – жизнь. И, наоборот, как жизнь пробивается через все элементы, физические явления. Поэтому в преподавании я стараюсь идти по этому пути. – Но науку-то, исследования вы не оставляли? Какие направления вас больше занимали? – Определенный период в моей жизни здесь в Ростове был, когда я занимался чистой теорией, это был очень важный период в моей жизни, я занимался чистой математикой, пытался решить важные проблемы. Я тогда занялся проблемой устойчивости тонкостенных конструкций, оболочек. Это основа современной техники. Самолет, фюзеляж – цилиндр-оболочка, крыло – оболочка, корпус ракеты – оболочки, подводная лодка – оболочка, судно – оболочка. Широкое применение оболочек определяется тем, что удается решить важную техническую задачу: создание конструкции с заданными служебными свойствами при малом весе. Это наиболее важное, передовое в технике. Как будут развиваться конструкции будущего? Это, конечно, оболочечные конструкции. Они будут и в промышленности, и в быту, но не распространяются именно благодаря слабому вниманию со стороны теории. Технические вопросы тоже слабо разработаны. А в авиации не обойдется без этого. Там развито. В гражданской промышленности можно и без оболочек, хотя хуже, а в авиации – нельзя… Благодаря применению очень сильных математических методов, мне удалось разъяснить некоторые вопросы, которые раньше были неизвестны. Потом эти методы стали применяться уже моими учениками в других областях – гидродинамике, теории пластичности. Они оказались очень эффективными. Теория оболочек развивалась как наука русская и советская. Она развивалась благодаря работам Бубнова, Галерника, Власова. Ну, я не буду называть живущих корифеев, это многие мои друзья. Проблема устойчивости – это очень интересная тема. Здесь драматически развиваются события. Вначале казалось, что все вопросы решены, а потом оказалось, что никакие не решены. Опыт показал, что воззрения, которые были, не соответствуют практике. Я тоже считаю, что какой-то вклад внес в решение этой проблемы. Но все-таки меня тянуло к приложениям. Когда я приехал в Ростов, начал работать, получилось так. Еще на 4 курсе я получил от доцента Ишлинского задание по контактным задачам. А потом вернулся к ним спустя многие годы. А теперь в этом больше всего добились Бабешко и Александров. Зубчатые передачи вошли в контакт, что это такое, что происходит? Контактная прочность определяет и износ, и прочность, и долговечность. У нас один из центров в стране. Мне приходилось работать в разных областях. И по теории полимеров, и по теории толстых плит. Здесь первую работу мы сделали с Ольгой Кирилловной Аксентян, она, по-моему, там ждет, в 2 часа должна была придти. Устинов защитил диссертацию по толстым плитам… Ну, а я уже почувствовал. А каждому ученому, видимо, приходит пора такой зрелости: меня уже перестала удовлетворять чисто теоретическая работа. Это как раз я почувствовал в тот период, когда встал вопрос о создании Северо-Кавказского научного центра и Института. – Да, Иосиф Израилевич, вы эти эти направления перенесли уже при создании Института механики и прикладной математики? Вам чистой теории уже недоставало? – Многие вообще с удивлением на меня смотрели: как Ворович, теоретик, ну, неплохой теоретик, так. Зачем ему прикладные исследования, зачем грунты, зубчатые передачи? А я уже был в периоде, который наступает у любого ученого, когда ему хочется видеть не только формулы, статьи, книжки, не только теоремы, но хочется как-то увидеть – жизнь кругом идет! Я не прекращаю теоретические исследования, книга наша с Бабешко вышла в этом году по смешанным задачам. Это теоретическая, фундаментальная. Не пропущено ни одной конференции. Но только теоретическими направлениями заниматься я уже не мог. Набралось много материалов. Примерно в 60-е у нас на кафедре уже были крупные хоздоговора. И это чуть ли не первые хоздоговора у нас в университете. Тищенко говорил, что это первые крупные хоздоговора. Мы тогда сделали первую крупную работу – создали новую методику расчета крупных колес прокатных станков. Эта работа интересна во многих отношениях. Ну, во-первых, объект исследования – колеса диаметра с эту комнату. Это была довольно крупная техническая проблема. Такие громадные колеса посылались в Индию, Бхилаи, а колеса не держали, были случаи аварии. Между прочим, стоили колеса 300 тысяч, и завод стал в тупик – что делать? Создалось очень трудное положение. Мы создали методы расчета этих колес с учетом многих особенностей, изучили много колес, разъяснили в чем дело, показали как надо рассчитывать, подбирать. И вот прошло более 20 лет, мы с завода получаем восторженные отзывы и работает всё надежно, никаких отклонений. Причем мы создали методику, которую сейчас бы назвали автоматизированной системой проектирования. Методика заключается в том, что задают параметры колеса: мощность, момент, число оборотов, размеры редуктора, и мы сразу задаем все параметры: какие спицы, ступицы, натяг, зубцы и пр. Машина выдает всё! Работа замечательна тем, что я сплотил большой коллектив молодых людей, которые раньше ничего кроме формул не видели, и когда мы сделали модели, эксперименты оптическим методом и на практике все теоретические данные полностью подтверждались, они были поражены, они наглядно увидели момент торжества науки. Устинов работал, Царюк, Кадомцев. Работа показала, что мы можем решать сложные задачи. Монографию написали. Прикладные исследования по механике полимеров, пригласили Пронченко, Степаненко, потом пришел Журавлев, и когда речь зашла об организации института, мы были полностью подготовлены. Чувствовалось, что эти люди могут возглавить эти направления. Когда создавалась организация института, я непрерывно совершенствовался со своими сотрудниками. Вопрос стоял о том, каким должен быть институт? Вот контактные задачи, теория тонкостенных конструкций, механика полимеров и прочее – им казалось, что институт должен был заниматься теоретическими проблемами. — Тем не менее, сейчас сложилось такое мнение, что Иосиф Израилевич больше склонен к теоретическим исследованиям. – Это так. Я лично склонен к теоретическим исследованиям. Но мой опыт показал, что теоретические исследования без прикладных – худосочно развиваются… Затем опыт жизни показал, что можно много сделать, и грех было бы не делать этого. И в третьих, такие злободневные проблемы… И тогда – жизнь подталкивала. Какие проблемы существуют теперь? – Ну, Азовское море. Мы вместе с Юрием Андреевичем обсуждали эту проблему, обдумывали. Дальше – край машиностроения – как же без конструктивной прочности? Затем полимеры – сельское хозяйство. Появился отдел механики полимеров. Ну, затем – механика грунтов. Я всё время думал… Затем определили теоретические направления кафедры, мы отделы создали соответственно тем направлениям, которые уже были, но заставили отделы контактировать с прикладными исследованиями. Вот, например, Кузину помогают Галя Павлик, Раецкий, Айзикович. С этого отдела они переведены туда, чтобы поднять теоретический уровень. Надо создать общую методику, чтобы если фундаменты другой конфигурации, другой формы, то можно было применять нашу программу. Отдел тонкостенных конструкций. Мы сделали отдел Царюка, затем фактически есть отдел Юдина. И отдел Гордеева-Гаврилова, задачи которого специально внедрения в строительство. Кстати, первое здание построено, можно даже поехать – посмотреть. Это на том берегу Дона, под хранилище техники мостоотряда № 10. Начали думать: в Ростовской области нет ни одной оболочечной конструкции. Появился отдел Гордеева с единственной целью – внедрять оболочки по области. Затем отдел толстых плит. Таким образом сформировалась проблематика. – Не слишком ли много направлений? – Трудно, конечно, но дело не в том, трудно или не трудно, а в том – нужно или не нужно. Может быть и трудно тянуть – директору или заместителю, занимаются и оболочками и морем, и оптимизацией, и зубчатыми передачами. Но я считаю, что у нас все направления актуальны и все дают отдачу – все без исключения. Ну, я считаю, делом, которое я сделал, – это создал такую тематику сбалансированную. Я ни на кого не могу пожаловаться – ни на Гордеева, ни на Журавлева, ни на Кузина и других. Хвастаться неудобно. Но В.А. Бабешко дали премию Ленинского комсомола, на конференциях участвуем, в научной печати – пожалуйста, публикуемся свободно. Где бы мы ни выступали… сейчас звонили – ни одна докторская диссертация без нас не обходится. – И всё же: какие два-три направления вы считаете главными? – Ну, прямо скажу, что этот вопрос трудный, потому что у нас в институте все направления очень важные. Ну, я скажу так, что теория тонкостенных конструкций, она получила у нас на кафедре наибольшее развитие, в силу этого в этом плане можно говорить о теории тонкостенных конструкций, устойчивости тонкостенных конструкций, построение прикладных теорий – вот это одно из существенных направлений. Ну и конечно, если говорить именно о наиболее важном, то это контактные смешанные задачи теории упругости. Ну и остальные направления, которые на кафедре есть, они тоже, то есть очень важны, например, механика полимеров в институте, конструктивная прочность, механика грунтов. Ну, и если говорить об институте, то и математическое моделирование эколого-экономических проблем – это новое и тоже существенное направление, так. Теперь, значит, рассказать о двух главных направлениях, так, значит, поподробней, так? Ну, скажем, оболочки. Это математическая теория, так сказать, ну, будем говорить, новая. Она насчитывает, так сказать, от работ Коши и Пуансона сейчас, скажем, лет 150-160. Но интенсивно она стала развиваться в конце 19-го, пожалуй, даже в 20 веке. Ну, естественно, ее развитие связано с прикладными проблемами, прикладными задачами. Ибо тогда уже появился один тип сооружения, которые нельзя было решить, построить в классической схеме, – это подводные лодки. До того теория пластин и оболочек имела определенное значение для кораблестроения, так. Вот. И у нас в стране развитие теории тонкостенных конструкций, теории оболочек было связано главным образом с нуждами кораблестроения – как надводного, так и подводного. Значит, у нас в общем, так сказать, насобирался существенный вклад в ту эпоху, в развитие пластин и оболочек внесли два исследователя: Алексей Николаевич Крылов и Иван Григорьевич Бубнов, оба крупных, выдающихся кораблестроителя. Ну, имя Алексея Николаевича Крылова хорошо известно, это вообще был человек интересный, мне с ним приходилось несколько раз встречаться, и это личность, конечно, выдающаяся. Иван Григорьевич Бубнов известен менее, поскольку он рано умер. Но он внес тоже чрезвычайно существенный вклад в теорию. В частности, одна из центральных проблем в теории тонкостенных конструкций – это проблема устойчивости, она для этих конструкций имеет особое значение постольку, поскольку конструкция тонкая, и потеря устойчивости означает переход из одной формы равновесия в другую, которая не была предусмотрена и нежелательна. Как бы на примере охарактеризовать эту ситуацию. Например, корабль, большой корабль, то есть идущий на море, допустим при волнении, он оказывается в таком положении, что висит на двух гребнях волн, повисает на двух волнах 10-12 метров высоты. При этом он, конечно, довольно сильно прогибается. А при таком прогибе верхняя палубная часть снижается, а донная часть – растягивается. Ну, с донной частью-то ничего не бывает, она растягивается – и всё. А вот верхняя, палубная часть – при ее сжатии имеет место выпучивание. Ну, коробление сжатого материала, которое уже связано с разрушением корабля. Но до этого уже существовала точка зрения на решение этих вопросов, принципиальная. Она высказана была впервые Эйлером. Это была работа Эйлера, гениальная, в которой были истоки, по крайней мере, десятка математических и механических различных теорий, так, которые потом нашли применение в том числе в математическом анализе экономических систем. Стоял круг вопросов таких: об оценке точности приближенных методов, об оценке погрешности, которую мы допускаем в приближенных методах, в решении этих задач. Ну, должен сказать, что это проблемы достаточно трудные. Трудность их в том, что они существенно нелинейные. Вот, как раз я говорил, что принципы линеаризации Эйлера основаны на том, что можно как-то упростить систему, что-то отбросить, а как выяснилось, что эта проблема настолько сложна, что здесь нельзя это делать. И возник вопрос в исследовании большой этой нелинейной системы. Тем, кто знаком с математикой, хорошо известно, что переходу к нелинейным задачам предшествуют особые трудности. Известны были исследования Пуанкаре, Ляпунова, но они в большей части относились к меньшим нелинейностям, а здесь речь шла о большой нелинейности. Я развил новый взгляд на устойчивость оболочки, которая заключается в том, что здесь можно использовать статистические методы и здесь надо говорить о том, какова вероятность того, что оболочка пребывает в том состоянии, которое желательно и какова вероятность пребывания в тех формах, которые нежелательны, какова вероятность перехода к новым формам, то есть потери устойчивости, разрушения конструкций. Ну, вот, собственно говоря, будем говорить, это физический вклад в решение проблемы, теоретический вклад, а затем этот взгляд был подхвачен и у нас, и за рубежом. Эти методы стали применяться уже не только в теории оболочек. И мы начали их переносить в другие области механики, в частности, в гидродинамику. И оттуда вырос цикл работ, которыми занимается Юдович, в частности, устойчивость движения жидкостей. Они получили очень широкое развитие. Вырос цикл работ по математическим проблемам теории пластичности, они продолжались во многих городах отзывы (МГУ, ЛГУ). Потом усилия нашей кафедры были направлены на развитие математики (Лебедев, Солон), а потом – на решение конкретных задач. Мягкими оболочками занимался Царюк, многие идеи переносятся туда. Теоретические работы развивались, но с практикой мы были сравнительно мало связаны. И положение изменилось именно с момента организации института. И в этом мне помогли Царюк, Пьянков, Гордеев-Гавриков. Мы создали лабораторию, занимающуюся хлопающими мембранами – это типичные оболочки. Но и отдел Кузина, допустим, шахтная крепь, также рассчитывается методом оболочек или с помощью взрыва – тоже оболочечные проблемы. Потом мы решили создать отдел, который будет заниматься внедрением оболочечных конструкций пока в нашей области, это отдел строительной механики оболочки. И действительно отдел уже довольно много сделал. Уже первое здание было построено оболочечное в Ростовской области, оно целесообразно уже сейчас, хотя строили мы еще фактически полукустарно. Оно дешевле на 25%, оно безопорное, на 25% вместительнее, удобнее для перемещения техники и пр. Технология освоена. Сейчас отдел работает над новыми конструкциями. Сейчас положение такое: составляем программу или комплекс программ, передаем проектировщикам. Программа учитывает наиболее существенные стороны явления и дает возможность прогнозировать поведение конструкции в реальных условиях. Значит вот, теперь что такое контактные задачи? Эта задача о взаимодействии двух тел, ну, будем говорить, – деталей каких-то машин, так, вот. Типичные примеры явлений контактно-зубчатые передачи, когда давление передается с одного зуба на другой, чем достигается движение. Другой пример – взаимное сооружение фундамента и грунта. История контактных задач начинается с одной работы известного физика Герца, который делал опыты с электромагнитными колебаниями. Им была написана первая замечательная работа, в которой были заложены основы этой теории. Дальше замечательный вклад внес в эту теорию Чаплыгин, но работа его не оказала влияния, так как она не была напечатана, и о ней знали немногие. В наше время, в силу очень важных приложений, эта теория стала интенсивно развиваться. Если говорить о современных исследованиях, то надо говорить о таких выдающихся упругистах, как Н.И. Мусхелишвили, Штеерман, ныне живут такие очень крупные ученые, как Лурье, Галин. Но положение тогда было таково, что заниматься классическими контактными задачами в расчете получить аналитическое решение – это можно было уподобить тому, как если бы мы стали бы разрабатывать целую гору руды с тем, чтобы получить маленькое и не очень ценное зернышко, в то время как рядом лежали бы отвалы, с которыми тоже надо было тяжело работать, но можно было получить ценные результаты. Нужно было перестроить психологию, то есть перейти от попыток находить такое решение к приближенным решениям. Я и занялся этим со студентами Устиновым и Александровым. Поставили перед собой задачу решать трудные задачи приближенными методами, но зато приближенно к практике. Ну, например, вместо полупространства заняться слоем, полосой, поскольку, если моделировать грунт, то это более приближенная к реальности ситуация. Развили ряд методов, которые оказались достаточно эффективными. Затем в эти проблемы пришли новые силы, начал заниматься этим В.А. Бабешко, который интенсивно подключился в развитие этих проблем. Бабешко и решил эту задачу о действии квадратного штампа, которую мне ставил Ишлинский, а я тогда не смог решить. Он решил ее, не совсем, правда, аналитически, приближенно, смешанно. Дальше образовался уже очень большой круг людей, который занялся этими проблемами, большое число работ было сделано и постепенно в общем наша группа приобрела славу коллектива, которым в этом направлении много сделано. Потом Александров внес большой вклад. И когда был создан институт, эта проблема в теоретическом плане была уже разработана на кафедре. Написали книгу первую, вот сейчас – вторую, с Бабешко, третью нам было поручено вместе с институтом проблемы механики. Так что, в общем, стали одним из центров по этой проблеме. Работы Бабешко теоретически продолжаются. Это работы очень высокого уровня, получили очень высокую оценку за рубежом. Это работы по вибросейсморазведке, наши методы сыграли основную роль. Включились в проблемы вибропросвечивания земли, проблемы расчета фундаментов и оснований, сильно нагруженных динамическими нагрузками типа современных мощных турбогенераторов. Эта теорема продолжает развиваться. – Что больше всего всё же вам нравится: преподавание, собственная исследовательская работа, организация больших научных исследований? – Ну, здесь преподавание и исследовательскую работу я бы не отделял. Это мне очень нравится – и преподавать и исследовательская работа, конечно. Ну, организацией больших научных дел приходится заниматься, поскольку положение обязывает. – Какие имена Вам наиболее дороги из ученых всех времен и народов? – Очень сложный вопрос. Я над ним думал. И у меня есть, конечно, мои любимые ученые «всех времен и народов». Ну, есть ученые, которым мы все поклоняемся. Трудно говорить, ну, Ньютон, например, так. – Любимый он – не любимый… Или Лагранж, или Эйлер. В отношении их даже такая постановка вопроса отпадает. – Но бывают какие-то личные симпатии? – Ну, мне импонирует в большей мере такой ученый, как Алексей Николаевич Крылов, у которого это сильно выражалось. Из зарубежных ученых – Пуанкаре, великий французский математик… Конечно, у меня вызывает симпатию и Эйнштейн, это наш современник. Во-первых, красота его теорий и их адекватность действительности. Я об этом много думал и пришел, может быть, к не слишком новой мысли, но которая часто забывается, что, по-видимому, как раз то, что наиболее соответствует интересам жизни, что наиболее адекватно отражает природу. Ну, еще Чернышевский говорил в известном своем тезисе, что прекрасное есть жизнь. И в науке это тоже так. Когда появляется красивая теория, она обязательно становится жизненной, находит приложение. И с этой точки зрения деятельность Эйнштейна тоже представляет такой пример. Если говорить об ученых уже современного времени, то мне нравится линия на соединение математики и природы – у Эйлера, Остроградского, Чебышева, а у современных ученых – у Лаврентьева, Келдыша, Седова, Ишлинского. Это традиционная линия. Я как-то старался тоже этому следовать. – Вы говорили о делении на реалистов и романтиков – Это не только от меня идет, я только развил этот тезис. Дело вот в чем. В математике есть разная работа. Вот, например, создать новый математический образ, высказать математическое предположение, наполовину его доказать, дать новую математическую идею. Есть другая работа: в известной проблеме, в известной системе взглядов глубоко войти в проблему и давить, давить, давить – и додавить. Причем не следует ставить вопрос, что важнее. И то, и то – очень важно, должно в науке уживаться и, в моем случае, не противопоставляться. Это два столпа, на которых держится любая наука, если это наука. Она должна иметь людей, которые вырабатывают новые идеи, новые взгляды, новые концепции, иногда довольно неожиданные, а это всегда связано с риском. Концепция не всегда рождается обоснованно, ее автор может обосновать ее на 5, иногда на 10%, а иногда и вовсе не обосновывать, и это всё очень важно для науки. И может оказаться так, что из этого ничего не выйдет. Таких людей и называют романтиками. Таким типичным романтиком был, например, Пуанкаре. Не всё, что он высказал, оправдалось в науке. Был драматичный момент, когда они с Ляпуновым пришли к разным выводам по одному вопросу. Пуанкаре использовал при этом один необоснованный прием. Правым оказался Ляпунов, который подошел к этому вопросу не как романтик, а как реалист и кропотливым тяжелым трудом выяснил истину. Но тем не менее то, что сделал Пуанкаре, хотя в этом вопросе он допустил ошибку, оказалось полезным в других случаях. И когда поняли, когда можно применять метод Пуанкаре, а когда нельзя – метод асимптотических рядов, то он оказался очень эффективным методом решения математических задач. – Себя мне трудно отнести к одной из этих категорий. Такое деление относится к выдающимся ученым, там ярко проявляется, а так – трудно сказать. В общем я, пожалуй, больше реалист, в своем масштабе. – Какие черты Вы считаете важными для исследователя? – Не мешает сформулировать. Прежде всего, это абсолютная добросовестность, дальше – необъяснимая фантастическая преданность науке, когда человек в течение многих недель может ни о чем не думать, как только о вопросе, который его в данный момент интересует. Он может в этот период со стороны казаться странным, но он не может с собой ничего сделать, не может оторваться от этого вопроса. Эта черта характера, возможно, психологии. Ну, трудолюбие, конечно, очень важно. А самое важное – умение глубоко проникнуть в проблему, увидеть те связи, которые другие не видят, понять эти связи, выявить их взаимосвязь. Когда мы видим явления, требующие фантазии, чтобы домыслить образы тех явлений природы, которые ты не видишь, а они есть и ведут к этому явлению. Ну, вот хорошо известен факт, что когда было открыто деление ядер, никто не понял, только одна женщина поняла, что за этим кроются рентгеновские лучи. Рентген открыл, но какие образы, ядра это уже из атома радия – это же надо было увидеть. Вот умение увидеть скрытые стороны, скрытые объекты природы, назвать эти объекты, вот это, конечно, важнейшая сторона исследования. – А как насчет учеников и уже их учеников, научных «внуков? Учеников: кандидатов примерно 25-30, докторов 5. Ассистентов – Юдович, Красовский, Бабешко, Устинов. «Внуков» – посчитать невозможно. – Иосиф Израилевич, а у вас, как стало принято говорить, хобби, увлечения, занятия вне науки? Насчет хобби дело сложное. Времени не хватает. Тем не менее я очень люблю рыбалку. Являюсь в этом деле специалистом не меньше, чем в теории упругости. Люблю готовиться к ней, например, снасти готовить. Ну какое хобби? Я люблю общение с друзьями – вот это мое хобби. Из всех муз я больше всего люблю музыку. Что касается литературы, то у меня так. Есть десятка три любимых книг, которые начали накапливаться с детства: Робинзон Крузо, Майн Рид, Толстой («Война и мир»), Гоголь. Честно говоря, стихи не очень нравятся, но многие всё же люблю. Потом советские прибавились: «Тихий Дон», проза Симонова, Макаренко люблю – «Педагогическую поэму». И вот эти 30 книг у меня на полке стоят, и я их перечитываю. Сколько раз я уже их перечитал – я уже не могу сказать. Пополняется этот список новыми, но очень медленно, честно говоря.
– Что бы вы сделали, если бы имели полную свободу действий и возможности их осуществить? – Как директор? Сейчас я тебе скажу. Как директор я, прежде всего, отстроил бы 4-х этажный лабораторный корпус и снабдил его новейшим лабораторным оборудованием. Это моя мечта как директора. В новой пятилетке, надеюсь, мы начнем строить. Как ученый я хотел бы решить несколько задач, которые у меня накопились, а главное – я хотел бы написать несколько книг, хотя бы обобщить свой опыт преподавателя, исследователя, даже докторскую диссертацию еще полностью не опубликовал. Это не плюс к моей биографии. Я хотел бы написать курс аналитической механики для университетов. Мне кажется, сейчас надо поднимать аналитическую механику в университетах, и для этого нужен был, прежде всего, новый учебник, который отразил бы всё новое, что появилось в механике, физике, математики и в то же время впитал в себя всё то, что движет современная практика. В свое время писались, но сейчас что-то такого учебника нет. Я 30 лет читаю курс. Мне бы хотелось написать такой учебник. Мне бы хотелось написать учебник по функциональному анализу для механиков-прикладников. Надо учить людей так, чтобы они получили орудие исследования, а не просто абстрактную дисциплину. Я много лет читаю этот курс, мне хотелось бы написать учебник на эту тему. Есть ли у меня мечты? Есть. Ну, конечно, как и всякий пожилой человек – чтобы на Земле был мир, мечтаю о том, чтобы нынешнее молодое поколение – у меня есть дочь, у тебя есть дети – чтобы оно прожило жизнь в некоторых отношениях легче, чем мы, а в некоторых труднее, чтобы усилия их шли не на войну, которую мы пережили, истратив колоссально физическую, нервную нагрузку, а чтобы усилия их уходили только на один вид борьбы – за прогресс науки, культуры, за охрану природы… ______________________ © Акопов Александр Иванович |
       
|
