|
|
|
1 На воздухе сквозном, образованном проёмами в кружевах или орнаментах яви, держатся стихи – Мандельштам доказывал это, опуская определённые звенья, и добиваясь эффекта, ранее невиданного. 2 Двадцатый входил в свои права, начинал переставлять мебель, грозя всем, кто в лабиринте, который считали домом жизни своей; все запутаемся… Развивается череп от жизни Такова мощь и последовательность развития человека, данная со скульптурной силой строфою из «Стихов о неизвестном солдате» Мандельштама; такова осмысленная мощь природы, производящей шедевры без человеческого участия; и плачевней куда участь человека, тоже способного творить шедевры – шедевры! а не получать каналы глазниц, в которые будут литься войска: Для того ль должен череп развиться Гибнущие ради жизни, обретают свечение рая. Не доказуемо. Не проверяемо. Время «крупных, оптовых смертей» ломилось в реальность, и шевелились губы, бормоча: Наливаются кровью аорты, Монументальная, эпическая поступь стихотворения, точно низводит в бездны, которых не должно было быть, грозя расчеловечиванием каждой человеческой индивидуальности (о чём Мандельштам предупреждал ещё в «Ламарке»). И, беря в свидетели воздух, Мандельштам обозначает полновесным пунктиром ряд сияющих картин, за каждой из которых качается жёсткий кармин смерти. Смертей будет много. Будет: Аравийское месиво, крошево, В страшный луч сойдутся дикие образы и отчаянная фактография века; страшный луч тяжело станет на сетчатку любого, и страсти, лёгшие в основу этого почти инфернального луча, будут увеличены – против обыкновенных. Тяжело спускаться прекрасной, эстетически совершенно выстроенной лестницей Мандельштама. Тяжело дышать воздухом стихотворения. Особенно учитывая, что мы уже знаем всё, произошедшее в двадцатом веке, и с этим скарбом живём второе десятилетие двадцать первого… 3 Зрение можно растягивать, как лайковую перчатку, и углублять, словно совершаешь прыжок в воду… Рыбы мысли разлетаются в разные стороны, чтобы собраться, сфокусироваться, дать новый объём. Новый объём реальности – проза Мандельштама, как художественная, так и литературоведческая: проза во многом построенная, как его поэзия – с опусканием звеньев, с невероятным сближением вроде бы противоположного, с зигзагообразным движением мысли. Мандельштам будто вместе с Данте исходил множество воловьих подошв горными тропами Италии – или надмирными тропами поэзии. Глаголы растягиваются, мускульно сжимаясь, и энергия, выделяемая ими, способна питать мозг на многие годы. Ярость Виллона отливается в хулигански-великолепные баллады, а праздность и бездеятельность его жизни роскошны, как пиршество. Русская поэзия раскрывает свои механизмы в статьях Мандельштама, и ходы, прорытые Хлебниковым для будущих веков, становятся очевидны, как положение стрелок на циферблате. Мера таинственности поэзии не уменьшается от разъяснения внутреннего устройства стихов; велеречие и простота символистов затмеваются ясным миром акмеизма, всегда называющего предметы своими имена. Имена предметов не менее таинственны, чем взгляд в зеркало, способного поглощать вашу внешность, не обнажая сады зазеркалья. Стихи, в определённом смысле, идут оттуда, минуя сложные извилины человеческого мозга, и фильтруясь через золото, имеющееся в душе каждого, в том числе поэта. Русская поэзия рассматривается от восемнадцатого века до современников: бушующей Цветаевой, холодно-мастеровитого Асеева… Мандельштам, столько давший, как поэт, как прозаик оставил наследие, едва ли уступающее по значению звучанию его лиры. 4 Она была хранительницей мандельштамова огня и свидетельницей событий, созидаемых эпохой с размахом первостроителя и ошибками первопроходца. Крепкий настой прозы Мандельштама! Ликование крупных существительных и стремительные удары глаголов: так шаман мог бить в свой бубен. Магические кристаллы, в гранях которых отражено всё конкретное, но – главное: имеющее признаки вечности. Разумеется, проза мужа не могла не повлиять на мемуары жены, признанные – сразу после выхода – незаменимыми источниками в изучении творчества поэта, равно и документами эпохи, столь же страшной, сколь и созидательной. Впрочем, споры о значении работ Н. Мандельштам разделили читающих на два лагеря: полагавших, что мемуаристика имеет право на суд над эпохой и отдельными её представителями, и тех, кто считал, что сведение счётов с противниками не может быть литературным документом. Истина, как всегда уютно и равнодушно располагавшаяся посредине, не слишком заботилась о судьбах самих спорщиков, признав «Мемуары» Мандельштам книгой, силою, превосходящей время, каковы бы ни были её достоинства и недостатки. Шампанская игра страстей кончается трауром скорби – или скорбью траура, что, в сущности, не очень важно в мире, меняющем полюса. Литературная злость становится питательной силой таланта многих, попавших в окуляр мемуаристки. Слава поэта возможна во времена, не слишком замаранными высотами технологий: нынешнее время не реагирует на былых знаменитостей, оставив их наследие и судьбы горстке почему-то ещё интересующихся литературой. Утверждать, что время восстановит баланс и вернёт литературу в насущный обиход реальности, нет оснований: так же, как нет оснований утверждать, что книга Н. Мандельштам когда-либо сгинет в аметистовых водах Леты. 5 О. Мандельштам дал образец рецензии – идеальный текст, характеризующий поэта, избранного объектом оной; текст, обладающий в такой же мере стальной мускулатурой кузнечика, как и стихи Игоря Северянина, о которых писалось. Каждая фраза – мысль; и столько их использовано, сколько требовалось для полной характеристики феномена Северянина. …а на другом полюсе вдруг – при мысли о Мандельштаме – возникает фигура Архилоха. Почему? Оставшиеся фрагменты, не законченные стихи напоминают то, что прожглось сквозь века: от Архилоха. «Чёрная ночь, душный барак…» – образ, тоже проходящий сквозь время, чтобы свидетельствовать о бездне былого… 6 Роскошно буддийское лето: как роскошна строка, превозносящая его. Нашедший подкову обретёт тайну: следуя прихотливому орнаменту стихов Мандельштама. Он именно прихотлив и настолько построен на аллюзиях и ассоциациях, насколько ассоциативное явление жизнь: если вглядеться. …ведь в памяти нет линейного движения: возникают одни картины, потом другие пятна, нечто видоизменяется, как во снах. Поздние стихи Мандельштама – от глубинных залежей истории и метафизики; от мысли, выходящей за пределы любых эстетических школ и касающейся высот творения. …ведь могут быть они (высоты) сведены на нет неистовством двадцатого века: о том Неизвестный солдат. Строка растягивается, удлиняется, не ложится в размер, выпадает из него… Ритм опережает век; возникающие в недрах стиха Дон Кихот и Швейк предельно серьёзны, учитывая работу по осветлению душ, которую им предстоит сделать. И луч, встающий на сетчатку поэта, выдавливает кровь, которая прольётся в строки, чтобы воссияли они благородным мрамором античности. Мандельштам был тесно связан с нею: и с простой, свирельной, и с усложнённой, римской… Поздние стихи его разливались реками, вбирая в себя столько, сколько позволяла жизнь. Они были трудными. Требовали усилий. Но разве не того же требует жизнь? _____________________ © Балтин Александр Львович |
|