Папа опять уехал. Папа у Вовки журналист, у него работа такая, на которой  часто нужно куда-то уезжать. Называется это, Вовка знал, командировкой. Эти папины отлучки с одной стороны очень не нравились Вовке, пусть и длились они обычно не больше двух-трех дней. Без папы, с одной только мамой, жить было хуже. Даже те сказки, что папа перед сном рассказывал, с мамиными не сравнить. Но Вовка никогда об этом маме не говорил, чтобы не обидеть ее. Не то чтобы мама делала все как-то не так, не хотела она или не умела, но вот не было с ней той, как с папой, тайны, небывальщины, смешинки какой-то не было. И вообще, идти, держась за большую, крепкую папину руку, совсем не то, что за мамину, хотя, конечно, лучше всего было идти посредине, держась за обе их руки, как и шли они всегда втроем по улице. Одним словом, хуже было Вовке без папы, всегда дождаться не мог его возвращения.

      Почему ж тогда не нравились  ему папины отъезды лишь с одной стороны, а не со всех сторон? А потому, что папа обязательно возвращался  с каким-нибудь подарком, всегда неожиданным, радостным. И нельзя было угадать, чем папа удивит, сразит  его в очередной раз. Вовке и без того не так уж редко что-нибудь дарили: игрушки, игры ─ ко дню рождения, к праздникам, да и просто так, для его и папы с мамой удовольствия, а бабушка вообще никогда без них не приходила. Так что подарки таким уж событием в Вовкиной жизни не были. Но разве сравнить их с теми, что привозил из командировки папа? Потому что каждая эта его поездка непременно связана была с каким-нибудь чудесным, сказочным приключением. Чего только не было! То заплутал он ночью в лесу, выручил его волшебный фонарик, подаренный ему королевой светлячков. А папа за это подарил королеве красивую блестящую пуговицу  со своей куртки. Маме, кажется, это не понравилось, другой такой же пуговицы не нашлось, пришлось ей и все остальные перешивать, зато Вовка этим фонариком очень дорожит, даже на улицу с ним не выходит, чтобы не потерять.  То принес папа орешки, подаренные белкой, которой помог он найти и вернуть в дупло выпавшего оттуда ее маленького бельчонка. То разноцветные фломастеры, что подарил папе знакомый художник, который живет на высоком, до самого облака  дереве и рисует радуги. Или, например, кочерыжку с медом, выменянную папой у медвежонка  за банку сгущенки, всего не перечислить. Но более всего удружил он Вовке, привезя замечательного хомячка, которого спас от охотившейся за ним лисы. Мама, кстати сказать, в восторге от этого тоже не была, что очень удивило Вовку: неужели не жаль ей было бедного хомячка, не говоря уж о том, что лиса ведь могла покусать  папу, все-таки зверь, хищница. Только завидовать оставалось папе, уезжавшему в такие замечательные, со всякими приключениями командировки. И мечтать поскорей вырасти, чтобы ездить туда вместе с ним. А всего интересней, наверно, ─ в новогоднюю ночь, когда, папа рассказывал, происходят самые удивительные чудеса. И, конечно, маму с собой взять, не оставаться же ей дома одной.

     Но все-таки, кто ж не знает, в Новый год  дома лучше всего, это ведь не только для Вовки самый любимый праздник, для всех тоже. И даже, может быть, не столько сам Новый год, сколько приготовления к нему. Папа заранее приносил морозную, таинственным далеким лесом пахнувшую зеленую елку, ставил ее на балконе. И Вовка с нетерпением ждал, когда папа внесет ее в дом и станут они наряжать ее. Наряжать немыслимой красоты шарами, затейливыми игрушками, яркими дождиками и прочими елочными роскошествами, хранившимися с прошлого года в большой картонной коробке  на антресолях.  А потом ─ это главней всего ─ опутать ее сверху донизу гирляндами с маленькими разноцветными лампочками. Папа произнесет волшебные слова «елочка, зажгись!», хлопнет в ладоши – и вся она чудодейственно преобразится, заискрится, засияет ─ и начнется тогда самый радостный в году праздник.

Вовке шесть лет, он неплохо умел уже читать, он и цифры запомнил, узнавал их в большом  настенном календаре, висевшем  в кухне. И не стоило ему большого труда посчитать, сколько дней осталось до того, как закончатся все эти цифры в последнем уже календарном листке. Теперь каждое утро проверял. Вчера этих дней оставалось пять, совсем немного, но елочку папа еще почему-то не принес. А когда намекнул он папе, что пора бы уже покупать – вдруг их раскупят или разберут самые красивые, папа как-то рассеянно, словно мало это его занимает, ответил «да-да, конечно», и Вовка не мог не заметить, как далеки сейчас от елок папины мысли. Замечал причем не впервые, вот уже несколько дней, и что наверняка это связано как-то с мамой. Папа  с мамой, случалось, и раньше ссорились, редко, правда, но все же. И почти всегда так, чтобы он, Вовка, не услышал. Закрывшись от него в спальне или за закрытой дверью на кухне, приглушая голос, отчего делалось только хуже: будто шипели друг на друга. Вовке, когда слышал он это шипение, сразу тоскливо делалось, уж лучше бы они кричали. Нападала обычно мама, папа больше отмалчивался. А Вовка тогда чувствовал себя несчастным и никому не нужным. Долго не выдерживал, вбегал к ним, видел их нехорошие, недобрые лица, пугался, начинал реветь. Они спохватывались, пытались улыбаться, уговаривали его, что ничего плохого не происходит, просто разговаривают они так, показалось это ему. Вовка верил им, потому что очень хотел верить, сладко плакал сначала на маминых, потом на папиных коленях. К счастью, раньше такое бывало редко. Больше того, после этого папа с мамой, если только не казалось это Вовке, были особенно нежны и с ним, и друг с другом. Теперь же эти шипения слышались едва ли не каждый день, точней было бы сказать не день, а вечер или ночь. И Вовка иногда хотел даже, чтобы папу на работе опять послали в командировку. Тогда мама с папой так же, как и он, соскучатся, потом обрадуются встрече и обо всем плохом забудут. К тому же Новый год скоро, забыли они, что ли?

И папа уехал. Уехал ночью, когда Вовка спал. Такое случалось и раньше, зависело от того, когда нужный ему автобус или поезд отправляется. Удивило только, что следующим днем была суббота, не припомнит Вовка, чтобы папа когда-нибудь уезжал в субботу. В субботу никто, даже его детский сад не работает. Узнал Вовка, что папа уехал, когда, проснувшись, побежал в их спальню. Даже тапки не надел, так торопился. Очень уж сон плохой приснился, страшный: собаки за ним гнались, большие, черные, злые, а у него ноги точно из ваты сделаны, еле шевелятся. Пробудился он, обрадовался, что все это только во сне было, но все-таки захотелось у мамы с папой спрятаться – вдруг снова заснет, а те страшные собаки опять появятся. 

     Было еще совсем темно, мама лежала одна ─ разглядел он это в скудном фонарном свете, просачивавшемся  с улицы в окно. Вовка юркнул к маме под одеяло, прижался к ней, мама сонно обняла его, пробормотала, что рано еще, нужно дальше спать. До чего же, не впервые подумал он, несправедливо устроен мир. Скажи она ему это в любое другое утро – сомлел бы от радости. Но в такое вот субботнее или воскресное, когда спать можно сколько захочется, а сна почему-то ни в одном глазу… Еще и в туалет захотел. Выбрался из-под одеяла, сунул ноги в мамины тапочки, зашлепал в  коридор. Потом захотел пить. Отправился на кухню, включил свет. И сразу увидел на столе пепельницу, забитую окурками. 

Такого никогда прежде не было. По теплу папа курил на балконе, а когда приходили холода – на лестничной площадке или, если мама не возражала, у раскрытой кухонной форточки, пепельницу пристраивал на подоконнике. И не припомнит Вовка, чтобы папа ушел, оставив такую пепельницу до утра. Да мама и не позволила бы ему, если бы вдруг даже забыл он. Тут Вовка с мамой был согласен: старые окурки пахли вонючей, чем недавно выкуренные. Но ведь и не курил папа вечером так много, чтобы всю пепельницу завалить, ну, одну-две обычно. Можно было подумать, что он всю ночь тут на кухне просидел, курил одну сигарету за другой. И зажигалка его рядом лежит – неужели тоже забыл, уехал без нее? У папы очень красивая зажигалка, мама, Вовка знал, подарила ему на день рождения. Не из золота, конечно, сделана, но на золотую очень цветом похожа, гладенькая, тяжеленькая, ею не только пользоваться – просто в руке подержать приятно.  

Ничего, казалось бы, особенного: подумаешь, оставил папа грязной пепельницу и зажигалку в дорогу взять забыл – может быть, опаздывал он, спешил, но очень уж все это Вовке не понравилось. Еще большее удивление поджидало его впереди. Вернулся он в коридор, тоже включил там свет ─ и увидел на тумбе возле входной двери, на привычном его месте, чемоданчик, с которым папа ездил в командировки. Постоял возле него Вовка, пытаясь собраться с мыслями, затем поспешил в комнату, поглядел на верхушку шкафа. Самые худшие подозрения оправдались: большого, с которым только в отпуск ездили, тоже всегда там лежавшего чемодана на шкафу не было.  Теряя на бегу великоватые мамины тапочки,  побежал он в спальню, щелкнул выключателем, мама прикрылась локтем от хлынувшего в глаза света.

 ─ Где папа? – спросил Вовка.

─ Папа уехал, ─  не сразу ответила мама. – И выключи  свет, глаза режет.

─ Куда уехал? – не отставал Вовка. И забоявшись, что мама уклонится от  прямого ответа, добавил: ─ Он с другим, большим чемоданом уехал, я видел.

─ Значит, так нужно было, ─ сказала мама, снова помедлив. 

─ Уехать с таким большим чемоданом?

─ Да, с таким большим.

─ А он скоро вернется? – Не понравились Вовке ни мамины слова, ни тон, каким они говорились. И тут же новая мысль подоспела, тревожная: ─ А до Нового года он успеет вернуться? И елочки у нас нет.

─ Будет у нас елочка, не волнуйся, ─ обнадежила мама, уже другим, привычным голосом. А потом улыбнулась, заговорщицки подмигнула: ─ И еще кое-что у нас будет, не хуже. Мы с тобой, Вовка, сегодня в цирк идем.

Вовка цирк любил, и так обрадовался – не заметил даже, что мама  на первый его вопрос не ответила. Зато догадался, почему мама хмурая такая была сначала и разговаривала неохотно. Конечно же, она тоже переживает, что папа ночью, даже елочки не купив, уехал, может не успеть к Новому году вернуться, потому что большой чемодан взял, а какой  без папы Новый год! Но не бывает ведь так, чтобы все только плохо было. Вот в цирк они пойдут, не так им сегодня без папы одиноко будет. А в цирке – Гоша там недавно был, рассказывал, – классная новая программа, и слоны там, и фокусник, и клоуны очень смешные. Вовка слонов раньше только на картинке видел или в телевизоре. Плохо, что папы нет, Вовка наверняка с ним пошел бы. Потому что мама,  Вовка это знает, не любит в цирк ходить. Там, говорит она, конским потом сильно пахнет, от этого тошнит ее, жалко маму.

─ Беги умывайся, раз уж поднялся  в такую рань, ─ сказала мама. – Зубы не забудь почистить. Я сейчас встану. 

Время всегда долго тянется, если чего-нибудь сильно ждешь. И думаешь все время об этом. О том, что  папа надолго, может быть, уехал и к Новому году  не успеет вернуться, Вовка  тоже не забывал, но все-таки полегче стало. Уговорил себя, что просто быть того не может, чтобы Новый год был без папы,  все будет хорошо, все должно быть хорошо, и сегодня вечером они с мамой пойдут в цирк, где новая программа, слоны. Гоша говорил, что такие они большущие и такое умеют делать – трудно поверить. Скорей бы самому посмотреть.

Представление начиналось в шесть часов, Вовка торопил маму – пока доберутся, пока в гардеробе разденутся, а там всегда, Вовка помнил, очередь, опоздать можно к началу. Но все обошлось, никуда они не опоздали, еще и с запасом пришли ─ в зале не все расселись. И места им достались замечательные, в четвертом ряду, все отлично будет видно. А тут еще такая вдруг неожиданность: рядом с Вовкиным оказалось место дяденьки, которого Вовка знал – видел его, когда однажды приходил к маме на работу. И еще раз видел, в троллейбусное окошко, когда с папой из парка ехал: мама шла с ним по улице. Вовка показал на них папе, а тот ничего не сказал, отвернулся. Знал даже Вовка, что зовут его Николай Иванович и он мамин начальник.

Мама, завидев тут Николая Ивановича, до того удивилась, что и руками разводила, и головой, будто бы глазам своим не веря, мотала.  Вовка же больше подивился другому: что такой взрослый дяденька один, без никого, пришел в цирк. Но заиграла музыка, вышел в красивом цветастом костюме тот, кто всех объявляет, начался парад – и о чем-либо другом Вовка и думать забыл. 

А Николай Иванович оказался очень простым, никого из себя не строил. Он так всему радовался, так громко хлопал и хохотал над проделками клоунов, то и дело подталкивая Вовку локтем в бок, чтобы  тот разделил с ним веселье, ─ впору было подумать, что рядом сидит не толстый, усатый, с лысиной на макушке  мамин начальник, а какой-нибудь пацан из Вовкиного садика. И очень этим Николай Иванович Вовке понравился. В перерыве Николай Иванович купил всем мороженое, и мама не отказалась, что тоже было необычно. Вовка знал, что мороженое мама никогда не ест, потому что у нее горло слабое  и сразу оно от мороженого болеть начинает. Но стоило ли  обращать внимание на все эти мелочи? Не обманул Гоша, новая программа в самом деле была замечательная, а слоны, на вид такие  тяжелые и неуклюжие, оказались на диво смышлеными и ловкими. Завершился этот праздник тем, что Николай Иванович повел Вовку за кулисы, где того сфотографировали  верхом на слоне, до того вблизи огромном, высоченном, что у Вовки, когда на спине его уселся, даже голова немного закружилась. Классная получилась фотка. Столько хорошего в один день Вовке не часто выпадало.

Вышли они на улицу – темно, снег сыплет, ветер дует, после теплого нарядного цирка еще холодней и нестерпимей кажется, на трамвайной остановке толпа уже собралась, сутулятся,  лица в воротники прячут. А Николая Ивановича, оказывается, недалеко, за углом, машина дожидалась. Вовка в этих машинах плохо разбирается, но сразу видно, что иностранная она – длинная, плавная. Забрались в нее, и Николай Иванович – верней, теперь уже дядя Коля, так попросил он Вовку называть себя – повез их домой. Вовке в таких классных машинах ездить прежде не доводилось, и вообще, что там говорить, приятно было прокатиться в ней мимо ежившихся на остановке бедолаг. Когда подъехали они к дому, мама сказала:

─ А что, Вовка, позовем Николая Ивановича к нам чайку попить?

─ Позовем, ─ обрадовался Вовка. В самом деле не хотелось ему расставаться со все больше нравившимся ему дядей Колей.

─ Тогда приглашай его, ─  засмеялась мама, ─ вдруг он меня не послушает.

─ Пойдемте к нам, дядя Коля, ─ сказал Вовка, ─ я вам хомячка своего покажу, Хомку! Он смешной такой! 

Николай Иванович посмотрел на часы, хохотнул:

─ Ну, если хомячка покажешь, какие ж тогда могут быть сомнения! Да и горячего чайку сейчас попить дело хорошее. Как говаривал когда-то мой старшина, вперед и с песней!

Чай пили по-семейному, на кухне. Чудеса не кончались. У мамы к чаю припасена была не только красивая коробка с шоколадными конфетами, но и маленькие такие, все разные, очень вкусные пирожные. Вовка точно знал, что утром их в шкафчике не было. Значит, мама купила это днем, когда ходила в магазин. Папы дома нет, сама она сладкое, чтобы не толстеть, почти не ест, неужели купила все это для него, Вовки? Но ведь не для Николая  Ивановича же – откуда ей было знать, что встретит его в цирке, что отвезет он их домой, а потом  Вовка пригласит его чай пить? Все это потом следовало  хорошо обдумать, чудеса чудесами, но все-таки. Впрочем, не так уж сейчас это было важно, когда такая вкуснятина на столе. И что еще поразило – мама не запрещала ему «объедаться», как любила она говорить, конфетами, будто не замечала, что он таскает их одну за одной из коробки. А дядя Коля все больше и больше делался ему по душе. Вовка даже в цирке, когда клоуны зрителей потешали, столько не смеялся. И мама вместе с ним. Дядя Коля знал много всяких историй, и так забавно их рассказывал, что мог бы выступать не хуже артистов, которые в телевизоре людей смешат. Больше всего было у него всяких смешных историй про службу в армии. Солдаты там всегда были умней и находчивей своих командиров, а генералы вообще дураки какие-то. И после каждой такой истории Николай Иванович довольно, сыто похохатывал. Папа тоже любил рассказывать анекдоты, но с ним мама никогда так не веселилась, таким смехом не заливалась. А еще папа сам над своими анекдотами никогда не смеялся.

С дядей Колей вообще все было не так, как с папой. Мама не обращала внимания, что курит он не на лестничной площадке и не у форточки, а прямо за столом, даже пепельницу перед ним поставила. К тому же папе запрещалось курить при Вовке, чтобы не отравлял его легкие вредным дымом. Но, наверно, так и полагалось вести себя с гостем – не делать же ему замечания, тем более что Николай Иванович ее начальник. Случилась, правда, одна история, в которой ничего уж такого будто бы не было, но Вовку зацепило. У дяди Коли не нашлось зажигалки – в машине оставил. Мама дала ему папину, дядя Коля ею попользовался, а затем, собравшись уходить, сунул ее вместе с сигаретной пачкой в карман. Конечно же, Вовка понимал, не присвоил он ее себе, взял по рассеянности. Мама, от Вовки не укрылось, тоже это заметила, но ничего не сказала. И Вовка, поглядев на нее, промолчал. Никуда эта зажигалка не денется, и ничего с ней не случится, если побудет она немного у дяди Коли, но все-таки зацепило. Папина ведь.

А время так незаметно быстро пролетело. Вовка удивился, когда оказалось, что уже почти одиннадцать часов, ночь скоро. И благодарен был маме, что позволила ему так долго сидеть с ними за столом, пусть и воскресенье завтра.

Дядя Коля попрощался с ним серьезно, как со взрослым, за руку, сказал, что рад был с ним познакомиться и надеется, что еще повидаются они, но потом снова, как в цирке, пихнул его шутливо локтем в бок, еще и щелбана дал напоследок. Не больно, конечно, а так, по-дружески. Мама велела Вовке умываться и ложиться спать, а сама пошла проводить дядю Колю. Когда Вовка вышел из ванной, она еще не вернулась. Вовка вдруг забеспокоился – уверен ведь был, что доведет она его, как всегда гостей, только до входной двери или, в крайнем случае, до лифта, на лестничную площадку. Куда ж тогда подевалась? Собрался уже бежать искать ее, но тут она вошла. Тоже не очень-то понятно: хоть и набросила себе на плечи шубку, но не до самой же машины она его провожала, быть того не могло!  И казалось, что она сейчас бежала или испугалась чего-то: дышала тяжело, волосы растрепались, а лицо вообще какое-то не такое – в красных пятнах. Но зря Вовка волновался, ничего плохого не случилось, просто встретила она соседку, у той большие неприятности, мама слушала ее, успокаивала, потому и задержалась.

Заснул Вовка быстро, едва лишь закрыл глаза, даже не вспоминал, как всегда это делал, события минувшего дня. И выспался отменно, проснулся поздно, благо снова в садик не нужно было идти, мама не будила. А когда кормила его завтраком, сказала:

─ Между прочим, в краеведческом музее открылась выставка старинного оружия, Николай Иванович говорит, что очень интересная, собирается сегодня пойти туда, поглядеть. Если хочешь, мы с тобой тоже можем сходить.

Еще бы он не хотел, кто ж от такого откажется!

─ Дядя Коля с нами пойдет? – Спросил еще и потому, что не забыл о папиной зажигалке, кстати пришлось бы.

─ Вовсе не обязательно, ─ пожала плечами мама. – Но если хочешь, позвони ему, попроси. Он, думаю, заодно и подвезти нас мог бы, удобно.

Это хорошо бы, ─ подумал Вовка. Погода, видел он в окно, была еще хуже, чем вчера, ветер срывал клочья снега со вздрагивавших заледеневших веток, подгоняла редких прохожих злая снежная пурга. Вовка бывал уже в краеведческом музее, знал, что добираться туда надо двумя троллейбусами, а потом еще идти порядочно. Дядиколина машина тут очень пригодилась бы. Странно вот только, что мама считает, будто звонить ему должен он, а не она. Сама не хочет, потому что дядя Коля ее начальник, неудобно ей? 

─ Могу и я позвонить, ─ сказал ей. – Чего тут такого?

Мама набрала номер, ─ от Вовки не укрылось, что в записную книжку свою она не заглянула, помнила, значит, ─ и протянула ему трубку. Забыла только научить, как быть, если ответит ему кто-нибудь другой, не дядя Коля. Подумал об этом, вслушиваясь в зазвучавшие длинные гудки. Но ответил ему Николай Иванович.

─ Здравствуйте, дядя Коля, ─ осипшим вдруг голосом сказал Вовка, ─ это я. Вы нас возьмете с собой в музей, где старинное оружие? 

─ Возьму, если пообещаешь мне, что на саблях там драться ни с кем не будешь, ─ хохотнул Николай Иванович. 

─ Я не буду драться, ─ тоже счел нужным хихикнуть сейчас Вовка.

─ Ну, поверю тебе на слово. Через часок заеду. Так что свистать всех наверх, форма одежды походная. 

─ Что он тебе сказал? – спросила мама, когда Вовка положил трубку. 

─  Сказал, что заедет через час, а пока всем свистеть и одеваться в поход.

Мама  с сомнением глянула на него, но снова лишь плечами молча пожала.

Почти весь этот час мама просидела перед зеркалом. Верней, сначала перебирала свою одежду в шкафу, то одно откладывала, то другое, хмурилась. Вовка посчитал, что это никак она не подыщет форму походной одежды. По его мнению, выбранный ею розовый костюм с подкладными плечами  и узкой юбкой не очень-то годился для похода, но маме, наверно, видней.  Зато не впервые убедился Вовка, какая у него мама красивая, особенно когда  вот так подкрасится и приоденется. А дядя Коля через час не приехал. Не было его и через полтора часа. Мама нервничала, часто выглядывала в окно. Вовка предложил еще раз позвонить – вдруг у него случилось что-нибудь, не сможет он приехать, нет смысла его дожидаться, но мама не захотела. Еще Вовка подумал, что дядя Коля, вообще-то, мог бы и сам позвонить, объяснить – он на его месте так и сделал бы, ─ но маме это не сказал, чтобы еще больше не расстраивать ее. А когда он решил, что дядя Коля точно уже не приедет, зря они  с мамой только время теряют, давно бы уже сами до музея добрались, зазвонил мамин мобильный телефон.

─ Да, спасибо, мы уже спускаемся, ─  сказала мама таким теплым голосом, словно никакого значения не имело, что ждали они его почти два часа. 

А потом, в лифте уже, вспомнил, что Николай Иванович знает номер маминого  мобильника. Впрочем, удивляться тут было нечему: вдруг мама срочно понадобится начальнику по работе, когда она отлучится куда-нибудь. Но  снова, уже покрепче, зацепило его, что Николай Иванович и не подумал извиниться за такое свое опоздание, сказал только, привычно хохотнув, что танки грязи не боятся. Вовка не понял, при чем  тут танки, но снова получил возможность удостовериться, как хорошо, особенно холодной зимой, иметь свою машину, да еще такую удобную, быструю. А когда пришли они в зал, откуда начиналась выставка, обо всем остальном и думать позабыл. И порадовался, что здесь они с дядей Колей, без него не так интересно было бы. Он, оказалось, здорово разбирается в оружии – и как какое называется, и как им пользоваться, и чем знаменито. Словно бы сам владел когда-то всеми эти саблями, шпагами, палашами, тесаками. Он и кавказское оружие знал не хуже русского – а в том, кавказском  зале, кроме сабель, шашек и кинжалов были еще ружья и пистолеты. Очень старые, конечно, сейчас никчемные, но такие сказочно красивые –получше всяких новых.

Теперь дядя Коля, на которого Вовка раньше обиделся, снова начал ему нравиться, потому что умел тот не только солдатские анекдоты рассказывать и похохатывать, но и знал так много всего разного. Хотя, ─ догадался Вовка, ─ чему ж тут удивляться: был бы он дураком, разве сделали бы его начальником в таком большом управлении, где мама работает? Только – подумал вслед за тем ─ для этого, наверно, еще что-то нужно. Вот папа, например, не глупей же дяди Коли, папины статьи даже в Москве печатались, но ведь не сделали папу начальником. Был бы папа начальником, не ездил бы по этим командировкам, тем более перед самым Новым годом. Потому, может, что папа еще молодой, к дядиколиным годам тоже начальником станет, такую же машину себе купит? Все ведь не могут быть начальниками, кто ж тогда работать будет? 

И тут Вовка вспомнил, что давно не думал об уехавшем  папе. Очень этому удивился. И мама с ним о папе со вчерашнего дня тоже не заговорила ни разу. А ведь до Нового года так мало осталось. Чемодан большой вместо маленького взял зачем-то, не к добру это. Как же они тогда в Новый год без папы?  И папа без них. Мама не говорит об этом, чтобы настроение ему не портить, в себе это носит? Но что-то не похоже, чтобы она так уж сильно переживала, за это дяде Коле тоже нужно спасибо сказать. Повезло, что в цирке он им встретился, отвлекает, развлекает их, на машине возит. Или мама просто вид такой делает?

У Вовки развязался шнурок, нагнулся он, чтобы завязать его, мама с дядей Колей вперед ушли. Он выпрямился, сзади поглядел на них – и обомлел. Они держались за руки. Как ребята в садике, когда ведут их на прогулку. Или как папа с мамой. Стоял он, ноги словно приросли к полу. И все уже знал. И что не случайно этот Николай Иванович в цирке рядом с ними оказался, и про чай, и про эту выставку, и про все остальное. Но мама, мама… Неужели не противно ей держаться за руки с эти старым, толстым, плешивым хохотунчиком? К тому же не одни ведь они тут, люди вокруг, вдруг увидят, как не стыдно…

Мама закрутила головой – потеряла его. Встретилась с ним взглядом, порозовела, убрала руку. Николай Иванович тоже обернулся, с прищуром посмотрел на него, шевельнул усами:

─ Ты чего, дружок, там застрял?

Мама подошла к нему, тихо сказала:

─ Ну чего ты?

─ Ничего, - буркнул он. – Я домой хочу.

Подошел и Николай Иванович:

─ Что-то случилось? 

─ Он домой хочет, ─ ответила мама.

─ Устал, что ли, боец? – противно, и как только Вовка не замечал это раньше, хохотнул Николай Иванович. – А мы ж еще турецких оружейных мастеров не поглядели, там красотища такая! Чеканка обалденная!

─ Я домой хочу, - повторил Вовка.

Николай Иванович, переглянулся с мамой, та едва заметно кивнула ему.

─ Ну, домой, так домой, ─ шутливо отдал честь Николай Иванович. – Приказ начальника – закон для подчиненного.

Когда вышли они на улицу, Николай Иванович закурил. Вовка высмотрел, что щелкнул он папиной зажигалкой. Или не папиной, похожей на папину? А потом, в машине уже, еще одно встревожило: вдруг мама опять захочет пригласить Николая Ивановича в гости? Теперь уже не на чай, получится, а на обед. Вспомнились появившиеся вдруг в кухонном шкафчике конфеты и пирожные. Что-нибудь снова для него приготовила? Хуже того, придумает мама, как в прошлый раз, чтобы не она, а он, Вовка, его в гости позвал, не понять вот только, для чего она так делает, зачем это ей нужно. И твердо решил, что звать его ни за что не станет, как бы мама ни просила. К  счастью, обошлось – Николай Иванович, высадив их, попрощался  и уехал…

─ Ты чего такой насупленный? ─ спросила мама, наливая ему борщ.  А потом ─ точно как Николай Иванович недавно: ─ Что-то случилось?

Вовка без всякого желания отправлял в рот ложку за ложкой, не отрывая глаз от тарелки, не знал, что и как маме ответить. Неужели забыла мама, как встретились они тогда в музее взглядами, как сразу покраснела она и быстро высвободила свою руку? Считает она, что ничего не случилось? Или… Эта мысль вдруг ошеломила его не меньше. Или показалось ему, привиделось? Но нет, не могло такое показаться, отчетливо помнит он, как все было. Может быть, просто совпало так: ну, как бывает, когда вежливый мужчина подает женщине руку, помогает ей. А он, Вовка, как раз в это время и увидел. Может быть, там перед ними ступенька, например, была, которую Вовка не разглядел? Не очень-то на это похоже было, но все-таки… И ответил маме уклончиво:

─ У него папина зажигалка, почему он не отдал ее, разве у него своей нет?

─ Я и не заметила,  ─ хмыкнула мама. – Не приглядывалась.

─ Скажи ему, чтобы вернул, ─ не отступал Вовка.

─ Можно, конечно, ─ замялась мама, но… как-то нехорошо это получится, мелочно. Он, наверное, и внимания на это не обратил, подумаешь,  зажигалка какая-то.

─ Не какая-то… - начал Вовка, и сам себя прервал, заговорил о другом: ─ Папа скоро приедет?

─ Не знаю.

─ Но разве нельзя папе позвонить, узнать? У него же есть мобильный  телефон. Новый год скоро. 

Мама ответила не сразу и непонятно:

─ Позвонить можно, но сейчас нельзя. 

Вдумываться в эту загадочную фразу Вовка не стал, предложил:

─ Если ты не хочешь, давай я позвоню. Ты только покажи мне, как вызывать папу по мобильному, я ж не умею. – Отодвинул тарелку и вышел из-за стола.

Мама тяжело, словно безмерно устала она уже от всего этого, вздохнула и сказала:

─ Сядь, мне надо с тобой поговорить.

Он вернулся за стол, выжидательно уставился на нее. Мама потерла лоб – то ли время выгадывая, то ли подыскивая нужные слова.

─ Давай не будем друг друга в чем-то нехорошем подозревать, обманывать. Договорились? И не задавай мне, пожалуйста, лишних вопросов, я все равно ответить тебе на них не  смогу. Ты уже взрослый мальчик, и я с тобой разговаривать буду как со взрослым. До Нового года папа не вернется, так получилось. 

─ А после Нового года?

─ Об этом мы поговорим с тобой после Нового года. Мы ж договорились, что ты не будешь задавать лишних вопросов. – Снова провела по лбу ладонью. – И у меня страшно болит голова. 

─ А про чемодан тоже лишний вопрос? Почему он  большой чемодан взял?

─ Не знаю, ─ поморщилась мама. И внятно, по слогам повторила: ─ Я-не-зна-ю! Можешь ты это понять? – Достала из шкафа коробку  с лекарствами, вынула из одной пачки таблетку, так же морщась, выпила. – Я пойду прилягу, займись пока чем-нибудь.

Мама ушла в спальню, закрыла за собой дверь. Вовка ничем заниматься не захотел, включил телевизор, сел на диван, нашел свою любимую программу «Планета животных», но  смотрел недолго, потому что незаметно для себя заснул. И сколько проспал, сказать не смог бы, разбудил его телефонный звонок. Верней, не звонок, а музыка из маминого мобильного телефона, хоть и еле слышна была она из-за работавшего телевизора. Показалось вдруг ему, что звонит папа, осторожно приблизился к маминой двери, прижался к ней ухом. Мама говорила тихо, ни слова разобрать не удалось. Но вряд ли это был папа, потому что мама рассмеялась несколько раз. 

Вовка вернулся на диван, хмуро уставился на экран телевизора. Мама вышла из спальни, села рядышком, обняла его. 

─ Вовка, ты только не заводись сразу, выслушай меня внимательно. Скоро к нам приедет Николай Иванович. Привезет елку. Я его об этом не просила, он себе покупал, решил и нам заодно, потому что папы, он знает, сейчас нет, чтобы мы на себе не таскали, а ему на машине как раз по дороге и не трудно. Не делай из этого никаких поспешных выводов. Николай Иванович хороший и добрый человек, мы с ним вместе работаем, а ты ему, между прочим, очень понравился. И не мне же он эту елку привезет, а тебе.

─ Так что я должен делать? – спросил Вовка, толком не поняв, к чему мама клонит. 

─ Ничего не должен. Просто веди себя достойно, как положено хозяину, когда в дом приходит гость. И поблагодарить Николая Ивановича не забудь, иначе невежливо получится. – Помолчала и добавила: ─ Очень тебя прошу. 

Мама вернулась в спальню, а у Вовки в голове вообще все перемешалось. Понравилось ему, что мама назвала его хозяином, и  понимал, что в самом деле нужно быть благодарным Николаю Ивановичу, что заботится о них, помогает. Но от одной мысли, что он, а не папа, принесет в дом елку, что вообще снова появится он здесь с этими своими шуточками и хохотками, в животе заныло. 

Задели однако Вовку мамины слова о том, что она с Николаем Ивановичем вместе работает. Как-то раньше он этому особого значения не придавал. А ведь они не просто вместе работают, он мамин начальник. Вовка часто слышал  мамины и папины разговоры о работе, знал, что много у них зависит от того, как относится начальник. Вплоть до того, что не только нормально работать не даст, но и уволить может. Вот, например, разве он не видит, как все в его детском саду, и воспитательницы, и нянечки, боятся начальницы,  как ведут себя с ней?  А еще Вовка понимал, что  наверняка зависит от этого, сколько на работе будут платить денег. И пожалел теперь, что не прислушивался обычно к этим разговорам, не уловил, как они отзываются о своих начальниках. Папа, кажется, не любит, а мама будто бы не жаловалась. Или наоборот? Но ведь не каждый начальник будет своих подчиненных на машине возить и елки им покупать. Говорила мама, что Николай Иванович хороший и добрый. Может, он не только с мамой такой, с остальными тоже?  И мама вместе со всеми остальными дорожит его хорошим отношением, поэтому и сказала «очень тебя прошу»? Вовка бывал на маминой работе, там у нее целых три этажа, комнат много, а в каждой столько людей, и в большинстве женщины. Если хороший и добрый Николай Иванович станет всех на своей машине возить и елки им покупать… Тут Вовка вообще в своих мыслях запутался, и если бы попытался их распутать, то все равно не успел бы – тренькнул дверной звонок. Мама вышла из спальни уже не в домашнем халате, и не в розовом костюме, в котором в музей ходила, а в синем с белым воротничком  платье, тапочки сменила на туфли.

Вовка встречать его не вышел, слышал, как в коридоре Николай Иванович пыхтит, втаскивая в дверь елку, шаркает ногами и похохатывает. Потом он внес елку в комнату. Замечательную елочку, густую, ладную, с  остренькой верхушкой. Вовка думал, что елочку вынесут сейчас на балкон, тем все на сегодня и закончится, но ошибался. Николай Иванович вызвался самолично поставить ее, чтобы мама не возилась. Мама не соглашалась, говорила, что  и сама прекрасно управится, неудобно ей, но тот и слушать ее не стал, даже, хохотнув, повторил, как в музее, что  приказ начальника закон для подчиненного.

Николай Иванович снял пиджак, повесил его на спинку стула, засучил рукава рубашки – Вовка поразился тому, какие волосатые у него руки, ─ закурил, примеряясь, как половчей ему пристроить елочку в углу. Прикурил не от своей -от папиной зажигалки. Значит, по-прежнему пользуется ею, отдавать не собирается.  Как мама сказала, он на это и внимания не обратил.  После увиденного в музее все в Николае Ивановиче раздражало Вовку, что бы тот ни говорил и ни делал. И еще возмутило Вовку, что он, не спросив разрешения, курит в комнате. Да если бы мама и разрешила ему, все равно ведь нахально это, тем более в чужой квартире. Вышел бы уж по крайней мере на кухню. Привык, видать, там у себя в кабинете, начальник. А мама, конечно же, не решилась попросить его об этом, хоть и дыма, и запаха сигаретного терпеть не может. Папе уж точно влетело бы так, что надолго запомнил бы.  Мама сбегала на кухню, принесла пепельницу. Расплющив окурок в ней коротким толстым пальцем, Николай Иванович приступил к работе, мама ему помогала.  

Но работал Николай Иванович, тут Вовке крыть было нечем, умело, основательно.  Обстругал внизу елочкин ствол, чтобы плотно входил он в снятый мамой с антресолей стояк, закрепил через дырки в нем винтами. Еще и для надежности подстраховал елочку от падения, привязав шпагатом к отопительной трубе. Спросил, хватает ли игрушек, не надо ли  подкупить, есть ли у них лампочковая гирлянда. Мама сказала, что такая гирлянда есть, только очень капризная, папа с ней каждый раз мучится, чтобы все лампочки загорелись. 

─ Не велика  беда, сделаем  все в лучшем виде, ─ хохотнул Николай Иванович, надевая пиджак. – Жаль, у меня сейчас времени маловато, потом заскочу, разберусь.

Вовка порадовался словам, что мало у него времени. Значит, скоро уйдет. До последнего надеялся, что Николай Иванович вспомнит, что зажигалка это папина, но напрасно: зажигалку тот снова положил в карман пиджака. 

Мама, рассыпаясь в благодарностях, пошла его провожать, Вовка забоялся, что снова выйдет она вместе с ним и не сразу вернется, но этого не случилось, уже хорошо. Мама все это время была веселая, смелась над шутками Николая Ивановича, голова у нее перестала, наверно, болеть. И не пожурила Вовку, что тот не поблагодарил Николая Ивановича.

─ А давай, - вдруг придумала мама, ─ мы с тобой елочку сейчас нарядим! Раз уж  поселилась она тут, чего ж ей у нас голенькой, обиженной стоять! 

─ Давай! – повеселел и Вовка. Пусть и без папы, но все равно ведь здорово это, удовольствие такое. Тем более что елочка в самом деле может обидеться, никому тут будто бы не нужная.

Мама опять встала на стул, достала с высокой антресоли и передала Вовке коробку с игрушками, деда Мороза с посохом, мешочек с ватой. Украшали елочку тоже весело, затейливо, понарошку ссорились из-за того, где какую игрушку подвесить, окружили потом деда Мороза и стояк ватным снегом.  О зажигалке Вовка ничего маме не сказал, не хотел сейчас ни ей, ни себе настроение портить. Если бы еще не вспоминать, как наряжали они елку с папой… Вот только не вспоминать это не получалось…

С лампочковой гирляндой, чего и боялась мама, не повезло. Мама перед тем как повесить, включила ее в розетку, лампочки не загорелись. Покрутила она, подергала проводки, по-всякому несколько раз попробовала, все без толку.

─ Так я и думала, ─ с досадой  сказала мама, ─ но  ничего,  Николай Иванович обещал починить. Ладно, поздно уже, завтра тебе в садик. Идем, покормлю тебя и будем ложиться. 

Заснуть Вовке долго не удавалось. Может, потому еще, что задремал перед телевизором, ─ так нередко с ним бывало, если поспал он днем, и не только дома, в детском саду тоже. К тому же впечатлений за этот день хватало с избытком, расслабиться не давали. Ворочался с боку на бок, о многом думалось, но чаще всего вспоминалось, как шли мама с Николаем Ивановичем, взявшись за руки, как покраснела мама, когда заметил он это. Да если бы даже и была там ступенька – у них же руки  внизу цеплялись,  разве никогда не видел он, как женщине подают руку, чтобы помочь? Папа, например. Папа… Новый год будет без папы, теперь уж надеяться не на что. А мама, чтобы встретить Николая Ивановича, сменила халат на красивое платье. Не потому же, что неудобно ей было в халате ему показываться. Будто Николай Иванович не знает, что женщины дома в нарядном платье и в туфлях не ходят! Это она понравиться ему хотела… И вдруг ясно, отчетливо понял, что папа уехал из-за этого Николая Ивановича. И уехал надолго, поэтому  и чемодан большой взял. И все последние дни ссорились они поэтому. И зажигалку, которую мама ему подарила, может быть, не забыл взять, а намеренно оставил. И новогодние лампочки починит теперь не он, а этот жирный и усатый Николай Иванович. И не скажет папа, хлопнув в ладоши, «елочка, зажгись!» И не будет, значит, настоящего Нового года, всей прежней жизни не будет, вообще ничего не будет… А потом вдруг о таком страшном подумал, что сердце похолодело. Мама – предатель! Да, предатель! И предала она не только папу, но и его, Вовку. Но разве можно любить предателя? Он теперь не любит маму? Не замечал, что все лицо его залито слезами, и даже заснув уже, всхлипывал…

Всегда самым нехорошим утром было понедельничное, больше всего рано вставать не хотелось, идти в детский сад. Обычно будил его и в садик отводил папа, потому что ему на работу надо было раньше, чем маме, а мама позже просыпалась и долго собиралась. Но в это утро Вовка сам рано проснулся, хоть и заснул поздно. Мама удивилась этому, похвалила его. Потом заметила, что не такой он какой-то, каждое слово из него нужно вытаскивать, забеспокоилась, не заболел ли он. Вовка ответил, что ничего у него не болит, изо всех сил старался не заговорить с мамой о папе. А когда вышли на улицу, вспомнил он, что гирлянду с лапочками мама не взяла, дома оставила. Разве Николай Иванович, если пообещал, не может починить ее на работе, обязательно должен для этого приходить к ним домой?

От  этой мысли настроение у Вовки еще хуже стало, и хватило этого плохого настроения на весь день. Даже от Гоши, лучшего друга своего,  старался держаться подальше, хотелось побыть одному, ни  к чему и ни к кому душа не лежала. Но когда Гошу пришла забирать из садика бабушка, родилась у Вовки неплохая идея. 

Дождался маму и сказал ей, что хочет пойти к бабушке, давно не видел ее, соскучился. Тут все было очень непросто. Бабушка была не мамина, а папина мама. И знал Вовка, что мама с бабушкой  не в самых лучших отношениях. Нет, они не ругались, не ссорились никогда, но Вовка не однажды замечал, как не любит мама ходить к бабушке в гости, как вообще старается поменьше с ней общаться даже по телефону, находит всякие причины, чтобы он, Вовка, пореже бывал у нее и, тем более, ночевать оставался. Вовка же бабушку любил и жалел. Жалел, потому что дедушка умер, и жила она совсем одна, если не считать кошку Фроську. А еще он гордился бабушкой, потому что бабушка была врачом, и не просто врачом, а хирургом. Многие ли ребята могут похвастать, что у них бабушки хирурги? Вообще-то, мама за это бабушку тоже ценила: если кто-нибудь дома заболевал, особенно Вовка,  бабушка сразу была тут как тут. Когда Вовка осенью ногу сломал и в садик не ходил, мама  бабушке даже ключ от квартиры дала, чтобы та в любое время могла Вовку навещать.  Шансов, что мама отведет его сейчас к бабушке, почти не было. Но если вдруг удастся ему упросить маму, то убьет, как говорят, двух зайцев: и не встретится с Николаем Ивановичем, и, возможно, узнает что-нибудь о папе: где он и когда вернется.

Мама очень внимательно посмотрела на него, и Вовка отвел в сторону взгляд. Потом она медленно спросила:

─ Ты хочешь с ночевкой?

Тяжеленный вопрос. Изредка бабушке удавалось все-таки уговорить маму – папа почему-то в это никогда не вмешивался – отдать  ей Вовку на весь день с ночевкой. Но всегда в субботу, перед воскресеньем. Запроситься к бабушке с ночевкой в понедельник ─ выдать маме себя с головой.

─ Да, ─ буркнул Вовка, глядя себе под ноги.

Ответное мамино молчание длилось невыносимо долго, а прочесть что-либо в маминых глазах он не мог и боялся сделать это. 

─ Я позвоню, ─ сказала мама.

Он слушал, как мама другим уже, с доброй усмешкой голосом, точно не устает она дивиться Вовкиным причудам, говорит бабушке, что Вовка просится к ней с ночевкой, потому что очень соскучился. Что бабушка отвечает маме, до Вовки не доносилось,  но догадаться было несложно, потому что мама после этого сказала ему:

─ Ну что с тобой поделаешь, ладно, поехали к бабушке. 

Все у Вовки с бабушкой шло как обычно: поболтали, поиграли – дома это запрещалось ему, а Вовка любил – в карты, в подкидного дурачка, повозился он с Фроськой. О папе бабушка ничего не спрашивала, обеспокоенной не выглядела, и Вовка понял, что ничего она о случившемся у них дома не знает, самому же заговорить об этом он не решался. Но едва успели они поужинать, зазвонил телефон. Бабушка сняла трубку, слушала, и лицо ее все больше мрачнело. Потом сказала Вовке, что звонили из больницы, случилась беда с одним ее больным, за ней уже выехала машина, времени в обрез. Сейчас позвонит она домой, предупредит, что привезет Вовку, а он пусть пока одевается. Набрала номер, долго не отнимала трубку от уха, обескураженно сказала:

─ Папа с мамой ушли куда-то, не отвечают. Ну надо же! – Покусала в нерешительности нижнюю губу, шлепнула кулаком по ладони. ─  Выбора нет, Вовка, я ведь могу и до утра не вернуться. Придется отвезти тебя домой, ключ у меня есть. Ты не будешь бояться один, пока они придут?

─ Не буду, ─ пообещал Вовка. И подосадовал, как же не везет ему теперь, одно за одним.

Машина с красным  крестом на стекле уже стояла возле подъезда. Бабушка предупредила водителя, что сначала нужно завезти внука, сказала адрес. Вовка видел, как она нервничает, чувствовал себя виноватым – из-за него кто-то даже умереть может, подумать страшно. Приехали, поспешили в подъезд. Никогда еще не казалось Вовке, что лифт так долго ползет к нему на девятый этаж. Бабушка открыла ключом дверь, ввела Вовку в коридор, включила свет, торопливо чмокнула его в щеку и убежала.

Первое, что сразу бросилось в глаза, ─ синяя меховая куртка Николая Ивановича на вешалке. Вовка, не раздеваясь, вошел  комнату. Люстра на потолке не горела, светил лишь невыключенный торшер возле журнального столика.  На столике – пустая шампанская бутылка, конфетная коробка, пепельница  с окурками, зажигалка папина. Дверь в спальню была закрыта. Он застыл, совершенно не представляя себе, что делать ему дальше. И вдруг за дверью в спальню послышался знакомый сытый хохоток. Вовка, словно ища опоры, обвел глазами комнату. Под елкой улыбался ему  румяный дед Мороз в синей шубе. Показалось даже, что как-то хитро тот улыбается, словно знает нечто такое, что ему, Вовке знать не положено. Тускло поблескивала шарами елка. Лампочковой гирлянды на ней не было. Все, что было с ним потом, Вовка сознавал плохо. Точно и не с ним все это происходило. Сначала он вытащил из клетки Хомку, сунул его за пазуху. Затем взял зажигалку, щелкнул ею, долго смотрел на вспыхнувший голубоватый огонек туманившимися глазами. Подкрался к елке, прошептал «елочка, зажгись!», тихонько хлопнул в ладоши и поднес огонек к окружавшей ее комковатой, ссохшейся прошлогодней вате. И сразу  маленьких огоньков стало больше, только другого цвета. Сунул  папину зажигалку в карман и бросился к выходу. Лифта дожидаться не стал, помчался вниз по темным, навсегда исчезавшим за его спиной бесконечным ступенькам…

_______________________

© Кисилевский Вениамин Ефимович