… Яркое синее небо, подёрнутое местами неплотными облаками. В зарослях ивняка, на берегу небольшой речушки, высвистывают свои причудливые трели соловьи. Густо цветёт яблоня. Нам, небольшому десанту литераторов и просто неравнодушных людей, приехавшим на открытие памятного камня Фатыху Кариму, то и дело приходится отмахиваться от комаров. Впереди – небольшая высотка, полыхающая желтым «огнем» из соцветий рапса, раскачивающихся на лёгком ветру.

Тихо. Умиротворенно. Кажется, этих мест никогда не касалась война. 

ЧТО ПРИКРЫВАЛА ВЫСОТКА?

В ночь с 18 на 19 февраля 1945 года бойцам саперного взвода под командованием лейтенанта Фатыха Каримова было приказано взять высоту в 37,8 метра.

Восемь бойцов и командир. Санинструктор почти не считается. Что с неё взять, с девчонки. А впереди, на возвышенности, огневые точки врага. 

Какую задачу решала эта высота в тактических схемах? Как человек военный, могу предположить – она прикрывала брод через речушку, переправившись через которую советские бойцы могли развивать наступление на Тарау, в 18 км от окрестностей Кёнигсберга.

…В сапёрном взводе полного комплекта людей раза в три больше. Но бои шли не один день, а потому и осталось в распоряжении младшего лейтенанта Каримова всего восемь бойцов. Но командир воюет с далёкой зимы 1941 года, многого навидался, так что опытен и смел.

Он понимает – каждый из его бойцов стоит дюжины. Что рано или поздно им удастся выявить все огневые точки, и тогда можно будет соединить свои силы в три тройки. Две прикрывают штурм с флангов, одна во главе с ним подавляет огневые точки.

Самая большая беда – снизу они, как на блюдечке, гитлеровцы следят за каждым движением и открывают огонь по первому шевелению не то, что человека – густых белёсых метёлок. Именно для этого они не скосили их осенью и не подпалили зимой.

Фатых внимательно вглядывается в высотку, отмечает места, где залегли пулемётчики. Для этого необходимо чуть-чуть приподняться над землёй, что очень опасно. 

Гитлеровцы тоже быстро определяют, кто здесь главный, и большую часть огня переносят на командира. «Вот и хорошо, – шепчет Каримов, – так мы быстрей выясним, сколько вас, гадов, и чем вы располагаете».

На военном языке есть такое определение – вызвать огонь на себя. Именно так и действует лейтенант.

Но игра со смертью – очень прескверная штука. Уцелеть практически невозможно. Ведь у фашистов помимо пулемётов есть ещё переносные миномёты «leichter Granatenwerfer 36», которые они применят, как только убедятся, как расположились наши бойцы. И в первую очередь по командиру.

Кому как не сапёру знать эту штуку? Калибр на ширину спичечного коробка, 50 мм, масса мины – 910 г, скорострельность – 15-25 выстрелов в минуту, если сыпанут из трёх миномётов – мало не покажется. 

Фатых принимает решение сменить позицию. Он начинает отползать. И тут же с высотки раздаётся протяжный свист первой мины.

Засекли точно – там, где незадолго до этого находился офицер, плюхаются мины, выворачивая крупные комья земли. 

Огневые точки установлены, теперь главная задача пробраться в «мёртвую» зону, которую не задевают ни пули, ни мины.

Фатых подзывает к себе младших командиров – сержантов Пригодина и Кушнаренко. Коротко ставит задачу: атаковать в лоб не имеет смысла, он с двумя бойцами совершает обходной манёвр, а сержанты со своими тройками имитируют наступление по флангам, усиливая огневой натиск и отвлекая внимание врагов. Сигналом для атаки Каримову будут крики «ура».

ЗАДАЧА ВЫПОЛНЕНА?

Следующие пять минут боя самые напряженные – пан или пропал. Интенсивность нашего огня увеличивается, фашисты всё свое внимание приковывают к полудюжине наших смельчаков. А штурмовая тройка беспрепятственно пробирается в тылы обороняющихся. 

С криком «Ура» у подошвы высоты лейтенант начинает свою атаку. Гитлеровцы растеряны, часть из фашистов не успевает повернуть свои пулемёты и автоматы, срезанные очередями, кто-то кубарем скатывается с высоты, третьи бросают оружие и поднимают руки, сдаваясь в плен.

Ещё полминуты и сапёрный взвод собирается на высотке. Каримов обнимает каждого, подбадривает. После чего приказывает сержантам построить пленных, дать им в руки два шеста с подвязанными на концах белыми платками. И «шнель» с высотки в расположение советских войск. 

А затем показывает бойцам, кто и где должен расположиться для отражения вражеской контратаки. 

В горячке боя он не сразу обращает внимание на то, что «поймал» пулю. Но девочка-санинструктор уже рядом и перевязывает рану.    

Времени на это практически нет. Гитлеровцы, перегруппировавшись, серой цепочкой карабкаются в гору, пытаясь отбить высоту.

Но бойцы сапёрного взвода уже заняли позиции и держат под огнём самые уязвимые участки. К тому же преимущество в высоте перешло к советским воинам – фрицы на своей шкуре понимают, как тяжело атаковать, когда любой из них на мушке.

Первая контратака всегда «пристрелочная» – нужно понять, откуда ожидать главную угрозу. А она исходит от брошенных пулемётов, с которыми «иваны» могут обращаться не хуже их самих.

Короткая перестрелка, не более пяти-семи минут, и первый штурм захлёбывается. Фашисты откатываются, «зализывают» раны и ждут пусть небольшого, но подкрепления. Им тоже не с руки оставлять высоту, она прикрывает стратегически важную дорогу, куда под прикрытием огня с 37,8 могут хлынуть наступающие на Кёнигсберг русские.

А на высотке отважный взвод перевязывает раны, готовясь отразить новую вылазку.

– Как думаете, братцы, отобьёмся? – с тоской спрашивает кто-то из бойцов.

– Куда мы денемся? – подходит к нему командир взвода. – Сколько мы уже прошагали, проползли бездорожьями войны. Мечтали тогда, три года назад, что добьём фрицев в их логове. Видишь, там впереди – Кёнигсберг. Паучье гнездо гитлеровского милитаризма. Много веков здесь зарождались самые захватнические планы. А теперь враги сидят под защитой своих крепостей, домов и дрожат от страха. Они знают, их ожидает возмездие.

Мы сражаемся здесь, на этой земле, а где-то в Москве уже чертят планы, как с наименьшими потерями взять Берлин, окончательно раздавить фашистскую гадину. Судить всю эту гитлеровскую клику самым справедливым судом.

– Эх, дожить бы! Чувствую, война вот-вот закончится…

Договорить не успевает – фрицы снова взбираются на высотку.

НОВЫЙ ШТУРМ

Вторая контратака ожесточеннее, чем первая. Враги понимают, силы у защитников высоты небеспредельны, а потому стараются навалиться всеми силами. Плотность огня возрастает, голову поднять невозможно.

Вот уже один из воинов вскрикивает из-за попавшей в него пули, затем второй. Но никто и не думает покидать поле боя. Будут сражаться до конца.

Наконец натиск фрицев стихает, они делают последнюю попытку взять высотку, дают залп из всех видов оружия, и откатываются назад.

Лейтенант Каримов стискивает зубы, он вторично ранен.

На этот раз все серьёзнее – от потери крови участок высотки впереди – начинает расплываться. Вот-вот, Фатых потеряет сознание.

Но снова на помощь приходит санинструктор.

Он смотрит на неё своими карими глазами, немного прищурясь, и еле-еле раздвигает в улыбке серые запекшиеся губы.

– Ничего, сестрёнка, мы ещё повоюем.

А у той в глазах закипают слёзы. Она внимательно оглядывает командира. 

Небольшого роста, с впалыми щеками, серым лицом: вот уже несколько недель отдыхать не приходится. Зато вдосталь трудной солдатской работы – атаки, бои, ночёвка в поле. В снегу или на раскисшей в кисель земле. А выдаётся минутка-другая, достаёт блокнот и пишет на непонятном ей языке.

ПУШКИН И КАРИМ

Строчки ложатся неровно, но они всегда почти одинаковы по длине. 

Однажды она набралась смелости: 

– Это стихи? 

– Да, – объяснил Фатых. – Они помогают мне жить.

– Но вы же не Пушкин?

– Нет, конечно, – в его глазах лучатся добрые искорки. – Стихи помогают мне разговаривать со своим жасмином – так я называю любимую жену Кадрию. Мы с нею, как цветок со стеблем, а ещё есть тоненькие трепетные лепестки – это наши девочки – Ада и Лейла. Пока их только двое, но вернусь с войны – их будет трое, четверо, пятеро! Дети – истинные цветы, которые дарует нам всевышний.

Он погружается в свои думы и не замечает, как санинструктор вытирает слёзы, уже не таясь. Сколько же в нём силы духа, несгибаемой воли, если в минуту опасности мыслит не о себе, а о других.

Туго забинтовывая рану, чтобы остановить кровотечение, она вспоминает, как уважительно к нему относятся солдаты взвода. Да что там взвода – Фатых Каримов, человек, которого любят все, кто о нём знает или услышал его стихи…

– А он вправду, как Пушкин? – спросила она у политрука части – майора Лагуна.

– Ну что ты! Нашла с кем сравнивать! – доверительно произнёс майор. – Александр Сергеевич, хотя и великий поэт, но – барчук. Как и Лермонтов. А наш Фатых – кровь от крови народный. У него семеро братьев и сестёр, в девять лет он потерял отца и сполна испытал нужду.

Всё зависит от того, как и о чём писать. «Евгений Онегин» – красиво, но для избранных. А Карим делится со своим народом радостью бытия, тем, что окружает человека. В его стихах слышны дуновение ветерка, журчание ручья, восторженные гортанные крики птиц, возвращающихся в родные края с юга, первый ликующий хор пробудившихся лягушек, стрекот цикад на вечерней зорьке. 

Его стихи – огромное, наполненное тысячами красок и звуков полотно. Именно таким видели и видят этот мир его предки и миллионы людей, которым посчастливилось жить в одно время с этим великим человеком. Он ещё больше красок добавил, ведь впервые за тысячи лет простой народ строит своё счастье. Передать этот энтузиазм и задор, восхождение людей к новым вершинам, дано не каждому…   

Погрузившись в воспоминания, она не сразу замечает – бинт намотан полностью. Отматывает на ладонь, чтобы была возможность затянуть узел покрепче.

Потом снова вглядывается в черты лица поэта.

– Зачем ты пошла с нами? – неожиданно строго спрашивает Карим. – Ты могла остаться, отправиться с другими. Мы можем погибнуть…

– Ничего-то вы не понимаете, – в сердцах бросает она и отползает, чтобы успеть перевязать других раненых…

Тёплая волна заполняет его душу:

– Моя Кадрия поступила бы точно так же… 

Фатых мысленно переносится в Казань, в декабрь 1941 года. Он с Адой и Лейлой отправился в цирк. Но девчонки на арену почти не смотрели, они вцепились в него маленькими ладошками и боялись, что вот сейчас вспыхнет свет, артисты раскланяются, а папа исчезнет.

Разве есть в жизни минуты, наполненные большей благодатью?!

СНАЙПЕР

… Гитлеровцы снова поднимаются в атаку. Фатых нажимает на спусковой крючок, стреляет очередями и не знает, что в это самое мгновение он уже «обозначен» в кружке прицела снайперской винтовки, а фриц только выжидает момент для выстрела.

Щелчок винтовки, горячая пуля, вырывающаяся с бешеной скоростью из дула – какое-то время живут в разных измерениях с Каримовым. Они встретятся через несколько секунд. И это грань между жизнью и бессмертием, которую нельзя ни стереть, ни отменить…

Командир взвода больше не увидит широту своей родной Итили, не вдохнёт полной грудью аромат цветущего луга, не почувствует, как с него бережно снимут командирский планшет с блокнотами, шинель, сапоги, всё аккуратно сложат стопкой и прикроют, чтобы фашисты не забрали.

Взвод без командира отобьёт ещё две контратаки. Но силы слишком неравны. На этой высотке завершат свой земной путь все девять человек из сапёрного взвода и санинструктор.

У ПОСЁЛКА «ПОБЕДА»

… Мы стоим с Лейлой Фатыховной у памятного знака, установленного на мести гибели героев.

Ей уже под восемьдесят лет, более полувека она почти каждый год приезжает сюда. Сначала с мамой и сестрой, а теперь одна.

Я читаю ей стихи, которые посвятил Фатыху Кариму.

Душа поэта тоньше аромата

Фиалок нежных меж стволов берёз…

Её одежды – рубище солдата,

Что соль впитало материнских слёз…

Ей пищей служит вечная надежда,

Мечты о верной и святой любви…

И ждут её – философ и невежда,

Предчувствуя весенний ток в крови…

Но лишь поэт способен на такое –

Грозой весенней поразить сердца…

И это пламя – вечное, живое –

Бесценный дар всем людям от Творца!    

Лейла Фатыховна улыбается. То ли стихотворению, то ли пробуждающейся весне. Главное – мы помним великого татарского поэта, отдавшего за свободу и независимость Родины свою жизнь…

ТРУДНОСТИ ПЕРЕВОДА

А потом мы возвращаемся в Багратионовск. Проходим мимо школы, к мемориалу, где перезахоронен поэт. Аккуратно кладем на гранитный постамент цветы. Замираем на минуту, вспоминая Фатыха.

– Давайте я проведу вас по улице своего отца, – приглашает Лейла.

Мы отправляемся по небольшой улочке, которая носит имя Ф. Карима. 

Задаю самые животрепещущие для себя вопросы.

– Почему есть два варианта написания имени вашего отца?

– На татарском языке пишется Фатих, а в переводе на русскую транскрипцию – уже Фатых. Так что и одно, и другое написание правильные…

– В некоторых источниках воинское звание у Карима «младший лейтенант», а на памятнике он изображен в лейтенантских погонах? Где правильно?

– Во время последнего боя отец был младшим лейтенантом, но, возможно, было подписан приказ о присвоении ему очередного воинского звания, и он об этом так и не узнал. А на памятнике восстановили справедливость.

– На гранитном постаменте выгравированы такие строки, которые написал Фатых Карим:

Забыв о смерти, в жизнь поверьте, 

Любите Родину свою! 

За верность Родине бессмертье –

Награда храброму в бою…

– Именно эти строки мой отец не писал. Это вольный перевод одного из его стихотворений, написанных задолго до Победы. Оно очень лирическое, затрагивает струны души, в нём тоска по своей Родине, семье, людях, которые его окружали. Здесь же совсем другой стиль, не свойственный отцу.

Возможно, с татарского языка стихи переводить очень сложно. Но могу предположить и другой вариант: кому-то очень хотелось, чтобы слова звучали более весомо, соответствовали граниту, на котором они высечены.

Мы опять замолкаем. 

Я признаюсь:

– Читал не так уж много стихотворений на русском языке Фатыха Карима. Мне кажется, он очень лиричен, умеет показывать людям то, мимо чего они проходят в суете будней. Ведь понятие родина, любовь, жизнь состоят из множества мельчайших эпизодов, которые у одного человека остаются в памяти, а другого абсолютно не трогают, «проезжают» мимо.

На мой взгляд, тяжелее всего переводить именно лирического поэта. Для этого переводчик должен не только разбираться в тонкостях языка, но и сам замечать то, что способно взволновать, добавить эмоций, превратиться в будущее «воспоминание». Быть неравнодушным человеком к поэзии того литератора, о котором собирается поведать своему народу.

Несколько раз пытался переводить с сербского классика европейской литературы Радосава Стояновича. Чувствую его поэзию и прозу нутром, а вот выразить все предельно точно не получается. А это как взять фальшивую ноту в музыке. И потом после некачественного перевода у людей может возникнуть ощущение того, что никак не тянет этот человек на народного поэта. Мол, и он позволяет себе «халтурку».

КТО ПОДНЯЛ ЗНАМЯ?

С момента гибели Карима прошло почти три четверти века. За это время выросло три-четыре поколения поэтов. Кому-то из них удалось встать вровень с ним?

Лейла Фатыховна задумывается…

– У нас достаточно много и хороших поэтов, и писателей. Но не будем забывать, что в творчестве любого человека в первую очередь проявляется его мироощущение, пережитое, накопленный опыт. Невозможно добиться такого накала души, который возникает, к примеру, на переломном моменте жизни, когда напрягается каждый нерв, а секунда кажется вечностью.

Мой дедушка был священнослужителем. Он умер относительно рано, не увидел даже того, как отец стал взрослым. Но он научил каждого из своих детей главному – быть честным, совестливым, щедро делиться последним кусочком хлеба, если у кого-то нет и крошки.

Что такое не иметь возможности обнять самого дорогого тебе человека, я хорошо знаю по себе. Стараешься каждый день выполнить немного больше того, что можешь. Потому что у тебя есть неосознанный долг перед тем, кто уже ушёл. Отец должен тобой гордиться! А потому никаких поблажек себе.

Я не литератор и не поэт, я могу судить творчество отца только душой. Но мне кажется, что проникновенные стихи получались у него из-за того, что он, сочиняя свои строчки, видел глаза того человека, для которого он пишет, чувствовал все его беды, радости, переживания. Это называется – сопричастность. Он любил людей, понимал мотивы их поступков, всегда старался даже в самом неудачном раскладе чьей-то судьбы, взрастить искру надежды, поддержать, показать – самое страшное уже позади.

Знаете, это чем-то напоминает случай, когда маленькую девочку для того, чтобы её лучше слышали родные и близкие, ставят на небольшой стульчик или табуретку. Но это не совсем точное сравнение. Отец, словно давал своему читателю и слушателю мощный нравственный фундамент, твёрдую опору, с нею гораздо легче шагается по жизни. Или можно сказать так: всегда старался подставить своё плечо…

А ещё я заметила: люди, соприкасающиеся с творчеством отца, в чём-то непременно изменяются. Они теряют право писать плохо. Есть народный поэт Татарстана Ренат Харис, доктор филологических наук Рамиль Сарчин, таких имён и у нас, и в соседней Башкирии, превеликое множество. 

Они, как и отец, пишут не чернилами, а сердцем. 

А стихи, как родник, который питает народные таланты, позволяя им раскрываться всеми своими яркими кристаллами.

И это главный итог жизни поэта Фатыха Карима.  

_____________________

© Москаленко Юрий Николаевич