 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
Продолжение публикации, начатой в № 9 (377) 1.11.2020 и № 1 [379] 01.01.2021). Обращаю внимание читателей на то, что последовательность публикаций не совпадает с хронологией описываемых событий: предыдущая - 1936-37 гг.; нынешняя - 1934 г. Для удобства поиска и чтения предлагаем адрес авторской странички О. А. Лукьянченко в журнале relga.ru с активным перечнем упомянутых публикаций. Трагической судьбе старшей дочери Ф. Ф. Зелинского Аматы (Людмилы Фаддеевны Бенешевич) была посвящена пространная статья Л. Вольфцун в журнале «Звезда» № 4, 1997. При всем обилии приводимых документальных свидетельств, в статье имеется немало ошибок. Одна из самых существенных – указание на то, что, вопреки хлопотам сановных советских лиц (Е. Пешковой, В. Бонч-Бруевича и др.), власти запретили Амате выезд в Польшу к отцу после ее освобождения из Беломорско-Балтийского исправительно-трудового лагеря (Белбалтлага) в 1934 году. В действительности же ей удалось прорваться сквозь железный занавес и провести три осенних месяца в гостях у отца и сестры Вероники. Но мог ли кто-нибудь представить, что этот факт частной жизни Зелинских был непостижимым образом связан с июньским визитом в Польшу рейхсминистра Германии Геббельса?...
Российские источники, в том числе имеющиеся в Сети, дают противоречивые биографические сведения об Амате. Это касается как крайних дат ее жизни, так и документальных свидетельств о постигших ее репрессиях властей. И, наконец, большинство этих источников совершенно упускают из виду ее пребывание у отца в Варшаве в 1934 году и у старшего брата Феликса в Шондорфе в 1965-м. Вот одна из биографических справок: БЕНЕШЕВИЧ Людмила Фаддеевна, 21.12.1888 – 03.02.1967. Родилась в С.-Петербурге в семье профессора классической филологии Ф. Ф. Зелинского, полька. Крещена в 04.1889 в костеле Св. Екатерины с именем Амата. Окончила Аннен-Шуле в 1905 и музыкальную школу, училась на историко-филологическом факультете Высших женских Бестужевских курсов в 1906–1909. В 1909 вышла замуж за профессора В. Н. Бенешевича. В 1920 – учительница и воспитательница детской колонии-школы «Замостье», в 1929–1930 – научный сотрудник Дома Плеханова, затем библиотекарь в Ботаническом саду. Арестована в 07.1930 по «Делу Академии Наук». 08.08.1931 приговорена к 5 годам лагерей. Отправлена в Белбалтлаг. Освобождена в 02.1934. Вернулась в Ленинград. Весной 1934 Польский Красный Крест безуспешно хлопотал о разрешении ее выезда в Польшу. До 1940 работала регистратором в поликлинике. С 04.1940 – библиотекарь Педиатрического института, в 1942–1951 преподавала в институте латинский язык, с 09.1951 старший лаборант кафедры иностранных языков. В последние годы жизни составила библиографию трудов В. Н. Бенешевича. Скончалась в Ленинграде» (Черепенина Н. Ю., Шикер А. К., Шкаровский М. В. Римско-Католическая Церковь на Северо-Западе России в 1917–1945 гг. СПб., 1998. С. 251.). Здесь, как и в других подобных материалах, масса ошибок и неточностей. Ни в коей мере не ставлю их в упрек составителям, чья исследовательская деятельность заслуживает уважения и благодарности. Но, вполне вероятно, им приходилось иногда пользоваться недостоверными источниками. Материалы личных архивов, находящиеся в моем распоряжении, позволяют исправить некоторые ошибки. Прежде всего – уточнить даты жизни: родилась Амата 2 января 1888 г. по новому стилю, а скончалась 27 января 1967 г. (указанная в других источниках дата 3 февраля соответствует дню похорон). Детские годы прошли в обстановке ничем не омраченного счастья. Как вспоминала Корнелия Зелинская-Канокоги (1889-1970), вторая дочь Фаддея Францевича, «мы еще детьми оказались в чудесной духовной атмосфере, за что были бесконечно благодарны нашим родителям… Большинство коллег отца обзаводились дачами на побережье Финляндии или в других живописных местах. Отец о них не хотел и слышать. Постоянное пребывание на одном месте отнюдь не привлекало его. Он предпочитал путешествовать с семьей. Мы с малых лет могли регулярно проводить долгие летние каникулы в Австрии, Швейцарии, Италии»… Другой памятной приметой детства сестер была постоянная погруженность в музыку. «Хотя отец не владел ни одним музыкальным инструментом, - продолжает Корнелия, - он был истинным музыкантом в своей любви и понимании музыки. Меня всегда удивляла его поразительная память в этой области. Он знал не только песни – украинские, польские, русские, немецкие, итальянские, – которые пел своим полнозвучным басом, но был также знаком с оркестровой, камерной и особенно оперной музыкой. Наша мать тоже была очень музыкальной. Она играла на фортепиано…» Неудивительно, что в такой атмосфере любовь к музыке передалась и дочерям: Амата окончила музыкальную школу и стала талантливой пианисткой, Корнелия занималась пением, их младшая сестра Вероника играла на скрипке. Высшее образование Амата получала, как было сказано в приведенной выше архивной справке, на историко-филологическом факультете, но не Бестужевских курсов, а курсов Раева (Высшие историко-литературные и юридические женские курсы Николая Павловича Раева – полное название; курсистки называли себя «раички»), где Зелинский преподавал греческую историю. Однако диплом Амата не получила. Учение было надолго прервано счастливым замужеством (10 мая 1909 г.), рождением первенца Никиты (4 мая 1910 г.); затем близнецов Дмитрия и Георгия (10 декабря 1911 г.)…
Революционная катастрофа разрушила счастливую жизнь семьи Бенешевичей. Владимир Николаевич вынужден большую часть времени проводить в Москве, где с августа 1917 по сентябрь 1918 г. проходил Священный собор Православной российской церкви. Бенешевич, как незаменимый специалист в области церковного права, являлся помощником Секретаря Собора, членом Соборного Совета и готовил к изданию протоколы заседаний. Амата с детьми летом 1918 года, спасаясь от голода, уезжает из Петрограда на Тамбовщину. Наступает долгая пора хождения по мукам. Первая потеря – смерть от дизентерии первенца Никиты. Затем – 1920-е гг., когда дамоклов меч революционного правосудия будто только примеряется к чете Бенешевичей, то замахиваясь, то на время отводя удары. Владимир Николаевич арестовывается и привлекается к суду в 1922-м и 1924 годах, но избегает обвинительных приговоров. Наконец, 25 ноября 1928 г. всякие колебания прекращены - выдающийся ученый приговорен к 3 годам заключения и отправлен в Соловецкий лагерь особого назначения (печально знаменитый СЛОН). Затем, по новому обвинению, срок был продлен до 5 лет. Амата начинает хлопоты об освобождении мужа, обращаясь за помощью к Е. П. Пешковой, официальной жене Горького, известной правозащитнице, занимавшейся организацией помощи политзаключенным. Однако Бенешевич был выпущен из лагеря лишь весной 1933 г. по ходатайству видного большевика В. Д. Бонч-Бруевича (в прошлом личного секретаря Ленина). Но к моменту возвращения Владимира Николаевича в Ленинград жена его уже полтора года находилась в Белбалтлаге, и до конца срока ее заключения оставалось больше трех лет… * * * «В промежутках между штормами воды кажутся покорными», - написал в 1939 году поэт Леонид Мартынов. В первую половину 30-х годов минувшего века будущие участники приближающейся всесветной бойни словно соревнуются между собой в демонстрации собственного миролюбия. Двадцать пятого июля 1932 года в Москве заключается договор о ненападении между Советским Союзом и Польской республикой, а 26 января 1934 года в Берлине подписывается Декларация о неприменении силы между Германией и Польшей. Спустя две недели с небольшим, ранним утром 12 февраля 1934 года, с Восточного вокзала Варшавы отправился поезд в Москву. Главным пассажиром его был министр иностранных дел Польской республики Юзеф Бек, а компанию ему составлял бывший узник варшавского тюремного замка, совершивший оттуда дерзкий побег; позднее легендарный рыцарь Октября, низложивший Временное правительство, а еще позднее палач-душегуб, травивший газами крестьян в тамбовских лесах, Владимир Овсеенко по кличке Антонов – на тот момент полномочный представитель советского правительства в Польше. Оба ехали вместе с женами. Поездка была обставлена весьма торжественно, что подчеркивало статус события: впервые с момента заключения Рижского мира в 1921 году министр иностранных дел Польши совершал официальный визит в Советский Союз. В этот же день московские «Известия» посвятили начинающемуся визиту передовую статью, где подчеркивалось: Тот факт, что министр иностранных дел Польской республики впервые прибывает в Москву в качестве гостя Советского правительства, свидетельствует об огромном значении этого события. Визит министра иностранных дел Польши является свидетельством добрых отношений, связывающих в настоящее время оба наши государства. И дальше газета, характеризуя роль самого Бека в установлении таких отношений, употребляет выражение: «разрушена китайская стена, разделявшая обе страны». Благодаря чему отношения между Польшей и СССР стали не только добрососедскими, но и позволили развиваться многочисленным культурным связям и польско-советскому сотрудничеству. Советское общественное мнение с большой симпатией воспринимает всё, что способствует сближению стран-соседей, – продолжает передовица «Известий». – Господин Бек и его супруга встретят горячий дружеский прием, отвечающий политике сближения с Польшей, что будет соответствовать его роли в деле сближения между нашими странами. А это является одной из важнейших внешнеполитических задач. Пребывание Бека в СССР длилось три дня. Его принимали нарком иностранных дел Литвинов, председатель Совнаркома Молотов (Скрябин), и даже первое лицо государства – нет, не тот, о ком мы подумали: он всего лишь «секретаришка» правящей партии, – а «президент» Калинин. В ходе визита было принято предложение Польши преобразовать дипломатические представительства государств в полноценные посольства. По сообщению корреспондента «Газеты Польской», на концерте в Большом театре появление гостей было встречено овацией, не прекращавшейся более пяти минут. Если корреспондент и допускает некоторую гиперболу в оценке продолжительности овации, сам факт ее сомнений не вызывает. Наконец, 17 февраля, в заметке, посвященной окончанию визита, «Газета Польска» прямо называет его историческим. (И ни в одном из органов прессы, стоит отметить в скобках, не упоминается о состоявшемся аккурат накануне выезда Бека из Варшавы заседании Политбюро, принявшего решение о том, что «крупная европейская война поможет пролетариату захватить власть в крупнейших европейских центрах».) Итак, Польша и Советский Союз провозгласили дружественный характер отношений между двумя странами. Китайская стена непонимания, как уже говорилось, разрушена. Ну, а коли стена разрушена, значит, появляется и возможность повлиять на судьбы отдельных людей. Не имеется документальных подтверждений того, что польский министр, контактируя с важными персонами советского истеблишмента, ставил вопрос о судьбе заключенной Белбалтлагеря Людмилы Бенешевич. Однако именно в этом месяце ее досрочно освобождают. Более того – спустя полгода она получит казавшуюся еще недавно несбыточной возможность приехать в гости к отцу. Да, пройдет еще полгода, прежде чем отец и старшая дочь встретятся, и для того чтобы встреча состоялась, Зелинскому потребуется исполнить миссию, которая будет дорого стоить его репутации. А именно – пригласить в Польшу министра народного просвещения и пропаганды Германии Йозефа Геббельса. Сейчас, когда это одиозное имя стало нарицательным, а его обладатель занял место в ряду худших представителей рода человеческого, нам трудно понять, что общего могло быть у Зелинского, признанного в Польше «великим гуманистом», с этой зловещей фигурой, символизирующей один из самых человеконенавистнических режимов в истории. Но если мы попытаемся взглянуть на ситуацию глазами самого Зелинского в обстоятельствах 1934 года, она не будет выглядеть столь удивительной. Отметим для начала, что приглашение Геббельсу было послано не лично от Зелинского, а от польского филиала Международной Федерации интеллектуальных союзов, коего он был председателем. Эта общественная организация, созданная еще в 1920-е годы, имела все основания поближе познакомиться с личностью молодого министра страны, пока еще не обозначившей в полной мере свои захватнические планы. Что было тогда известно Зелинскому о Геббельсе? Что тот, будучи студентом нескольких немецких университетов, изучал классическую филологию и защитил докторскую диссертацию по литературе. Что, кроме того, пробовал силы в драматургии, хотя и не добился успеха. Можно даже предположить, что в представлениях Зелинского немецкий министр соотносился со своим советским «коллегой», добрым знакомым профессора еще со времен жарких дискуссий на Башне Вяч. Иванова, – наркомом просвещения Луначарским, недавно ушедшим из жизни. Луначарский в меру своих возможностей помогал Зелинскому в тяжелые годы военного коммунизма, способствовал его выезду в длительную зарубежную командировку и лично провожал на вокзале при его окончательном отбытии в Польшу. Истинное же отношение Зелинского к нацистскому режиму никаких сомнений не вызывает: еще 6 марта 1933 года он писал Михаилу Ростовцеву, следующим образом оценивая враждебность, возникшую между Советским Союзом и гитлеровской Германией: «…общее желание, которое разделяю и я, да, надеюсь, и ты, то, чтобы оба противника свернули себе шею». Так что видеть в приглашении Геббельсу личное желание профессора было бы по меньшей мере странным. Обстоятельства самого визита подтверждают наше предположение. Накануне прибытия рейхсминистра в Варшаву, 12 июня, «Газета Польска» помещает на 3-й полосе его портрет и статью своего берлинского корреспондента К. Смогоржевского «Геббельс, ближайший соратник Гитлера». В статье достаточно подробно прослеживается его биография и политическая деятельность. Тон статьи – нейтрально-доброжелательный. Да и вообще начало лета 1934 года – пора дружеских отношений Польши с гитлеровской Германией. Проходят конные состязания с участием немецких спортсменов – и широко освещаются в прессе; группа из семисот польских туристов встречена овацией на Берлинском вокзале. В журнале «Тыгодник Иллюстрованы» сочувственно цитируется высказывание некого швейцарского публициста о том, что «в Европе нет двух других народов, которые по своим взглядам на государственное и культурное устройство могли бы совпадать более, чем Польша и Германия». В подобном же духе пресса, близкая к правительственным кругам, освещает и сам визит. Начался он 13 июня, в среду. На следующий день «Газета Польска» дает на первой полосе официальную информацию, согласно которой самолет «Генерал-фельдмаршал фон Гинденбург» стартовал с берлинского аэродрома Темпельхоф в 12.15 и приземлился на варшавском аэродроме в 15.20; в составе делегации, возглавляемой рейхсминистром, 14 человек. У летного поля гостей встречали министр внутренних дел Б. Перацкий, глава кабинета министра иностранных дел Р. Дембицкий… Имя профессора Варшавского университета Зелинского стоит пятым в списке из шести указанных в газете лиц. Далее сказано: «Министра Геббельса приветствовали: от имени польского правительства – министр Б. Перацкий, от имени министра иностранных дел – глава кабинета Р. Дембицкий, от имени Федерации интеллектуальных союзов – проф. Зелинский». На той же газетной полосе фото: в центре – высокий гость, выделяющийся малым ростом и открытой жизнерадостной улыбкой, которая всё же больше похожа на гримасу; рядом с ним высший по рангу среди встречающих - министр внутренних дел Бронислав Перацкий (не подозревающий о том, что ровно через двое суток, почти минута в минуту, он будет смертельно ранен предательским выстрелом в спину, произведенным террористом Григорием Мацейко по приказу Степана Бандеры; киллер останется безнаказанным, скроется в Аргентине и, по некоторым сведениям, в годы войны войдет в группу, готовившую покушение на президента США Рузвельта), а по левую руку от него, превосходя ростом и статью обоих, 74-летний профессор Зелинский. Дальнейшая программа визита выглядела так: в 6 вечера полуторачасовая лекция Геббельса в Зале гражданских собраний; после нее обед в германском посольстве, в котором принимали участие, помимо встречавших на аэродроме лиц, премьер-министр Козловский и министр иностранных дел Бек. Тема лекции соответствовала общей направленности визита: «Национал-социалистическая Германия как оплот мира в Европе». Места в первых рядах занимали премьер-министр Козловский, министры Бек и Перацкий и другие лица, которых принято называть официальными. На послеобеденном рауте присутствовало около двухсот гостей, среди них и новый посол СССР в Польше Яков Давтян. Однако в сообщениях польской прессы о следующем дне, четверге 14 июня, профессор уже не упоминается – высокий гость обходится без него. Возложив венок к могиле Неизвестного солдата, посетив кладбище немецких воинов, павших в мировой войне, Геббельс завтракает в резиденции министра Бека, откуда они оба в сопровождении германского посла фон Мольтке отправляются в Бельведерский дворец, к «начальнику Польского государства» Юзефу Пилсудскому, в обществе которого проводят около часа. Подчеркнем: накануне польские газеты сообщали, что Пилсудский нездоров и не покидает постели. Фото этой встречи стало историческим и печаталось в разных форматах. На полноформатном стоят, справа налево: министр Бек, Геббельс с вызывающе острыми стрелками брюк; далее, полный контраст гостю, Пилсудский в маршальском мундире и донельзя изжеванных брюках; и германский посол фон Мольтке. Назавтра уже знакомая нам «Газета Польска», дабы избежать бросающегося в глаза контраста, поместит лишь часть снимка, обрезав ноги всем четверым. Зелинского, судя по всему, никто не вспоминает. Косвенным подтверждением тому служит и дневниковая запись самого Геббельса: "Проехали через Варшаву. Еврейский район. Вонь и грязь. Восточные евреи. Таковы они. Разговор с Беком о культурном обмене. Он обаятельный и хитрый. Как все поляки. Обещает всё и ничего. Такому искусству нужно научиться. В этом отношении поляки нас превосходят. И не стоит нам строить никаких иллюзий… Затем к Пилсудскому... Маршал действительно болен. Но говорил со мной почти час. Очень приветливый и галантный. Наполовину азиат. Изнурен болезнью. Старый революционер. Более старый, чем Гинденбург. При том солдатская ясность ума. Армия действительно хороша. Пилсудский держит Польшу в своих руках. Великий человек и фанатичный поляк. Ненависть к людям и к большому городу. Можно назвать деспотом. Во время разговора сыплет анекдотами. По его желанию сделали совместное фото". О Зелинском ничего. Добрым словом о гостеприимном профессоре Геббельс обмолвится позднее, уже в Берлине, после ответного визита, назвав его в дневнике «благородным мечтателем и образцом ученого». (приводится в переводе с немецкого по книге Уве Дубельцига «Tadeusz Zielinski (1859-1944)» (Торунь, 2009), с. 163). Интересно, какие благородные мечты образцового ученого вспомнил идеолог чудовищного режима? Уж не связанные ли с надеждами на то, что народы, распри позабыв, в великую семью объединятся? Ведь именно этой цели (не достигнутой, увы, и в XXI веке) призвана была служить Федерация интеллектуальных союзов. Вспоминая ее конгресс, проходивший в 1926 году в Вене, глава польского филиала писал Вяч. Иванову: «мы пели злюке Европе ninnanann,y (т. е. колыбельную. - О. Л.) всеобщего братства и этим тешили если не ее, то себя». А двойник Зелинского из повести Ярослава Ивашкевича «Конгресс во Флоренции», отличающийся от своего прототипа лишь первой буквой фамилии (Целинский), признается: «Всю эту болтовню и нагромождение идей я воспринимаю как судорожное усилие, направленное к предотвращению катастрофы, которую ничто уже не остановит». Вечером четверга Геббельс на своем роскошном лайнере улетает в Краков, куда Зелинский его не сопровождает, попрощавшись на аэродроме. Их следующая встреча состоится в ближайшую среду, 20 июня, в Берлине. «Тыгодник Иллюстрованы» от 1 июля 1934 г. поместит в шапке полосы под заголовком «Два визита» две фотографии. Слева потрет Зелинского, справа – часть уже известного нам группового фото на приеме у Пилсудского, на которой изображены Геббельс и Бек. Текст следующий: Профессор Тадеуш Зелинский выступил в Берлине и Лейпциге с лекциями о польском крестьянстве в литературе. Знаменитый ученый был сердечно принят в немецких интеллектуальных кругах... Очередной раз Зелинский окунулся в привычную ему атмосферу университетской жизни Германии, посетив и свою alma mater в Лейпциге. Об этой поездке он вспомнит несколько лет спустя в статье «Лекция и трактат» («Газета Польска» от 3 марта 1938 г.). В июне 1934 года Германское общество исследований Восточной Европы пригласило меня выступить с лекцией «Крестьянство в истории польской мысли». Лекция проходила в Старом зале Берлинского университета в присутствии большого количества публики, которая весьма доброжелательно приняла выступающего. Отчеты в газетах также были хвалебными и пространными. Так, например, «Берлинер Тагеблатт», писала: «Замечательный, выполненный в кратких очерках анализ нескольких польских поэм, посвященных крестьянской жизни, увенчал лекцию варшавского профессора»; «было истинным наслаждением…» и т. п. Слушатели, побывавшие на этих лекциях, говорили Зелинскому, что те, кто не смог попасть на его выступления, очень об этом жалели, на что он отвечал: «Все-таки это лучше, чем если бы жалели те, кто присутствовал»… Но мы забежали вперед. Вернемся к событиям недельной давности. Информация о поездке рейхсминистра появляется в эти дни и в немецкой прессе, причем выдержана она в более торжественных тонах. Так, «Фёлькишер Беобахтер» 14 июня выходит с заголовком: «Восторженный прием д-ра Геббельса в польской столице». Насколько он «восторженный», можно судить, например, по сообщениям лодзинской «Републики» от той же даты, несколько иначе, в сравнении с «Газетой Польской», воссоздающей атмосферу визита. Оценивая событие как мировую сенсацию, 12-страничное издание указывает на неоднозначность его восприятия польской общественностью. На первой полосе под шапкой «Д-р Геббельс в Варшаве» мы видим такие подзаголовки: «Немецкий министр прибыл в Польшу с особыми предосторожностями»… «Полиция предотвратила попытки демонстраций протеста». О каких предосторожностях шла речь? Вместо объявленного заранее прибытия в 16 часов на аэродром Окенче (нынешний им. Фридерика Шопена), самолет имперского министра приземлился, как мы знаем, в 15.20 на старом летном поле в Мокотуве (между двумя авиационными гаванями расстояние около 7 километров), среди встречающих мелькнуло лишь несколько представителей прессы и всего два фотографа. Правда, немецкий кинооператор там присутствовал и снял сюжет для хроники. Зелинский в объектив не попал, а главным экранным персонажем оказался даже не почетный гость, а крупнейший в мире сухопутный авиалайнер фирмы «Юнкерс», существовавший на тот момент всего лишь в двух экземплярах. Малочисленность прессы компенсировалась наличием солидных сил полиции, которая, разумеется, о точном месте посадки была извещена заранее. После кратких приветствий и фотографирования на аэродроме прибывшие направились в немецкое посольство, причем не прямой дорогой, а кружным путем. Здание Зала гражданских собраний, где выступал гость, также было оцеплено полицией, а автомобильное движение по близлежащим улицам прекращено. Трамваи, правда, продолжали ходить. Тревогу и озабоченность выразили представители католической церкви, а также послы Франции и Советского Союза, посетившие с этой целью министра Бека. И можно ли поверить, что вся эта кутерьма и международный резонанс сопутствовали приезду Геббельса, прибывшего с частным визитом?.. Итак, краткий обзор польских газет, освещавших визит гитлеровского министра пропаганды, со всей очевидностью указывает, что инициатива в его организации исходила от правительственных кругов; фигура же Зелинского была использована как прикрытие. Это объясняется всеевропейским авторитетом его личности, по поводу которого Витольд Клингер писал в юбилейные дни 1930 года: «Для блеска польского имени за рубежом он сделал больше, чем целый отдел заграничной пропаганды». И не менее очевидно, хотя и не подтверждается никакими официальными документами, что приезд Аматы к отцу можно расценивать как награду за оказанную правительству услугу. В предисловии к книге Дубельцига «Tadeusz Zielinski (1859-1944)» (Торунь, 2009) Владимир Аппель сообщал: Ходили слухи, что Зелинский дал согласие послать это приглашение в обмен на обещание польского правительства повлиять на власти СССР в деле освобождения из лагеря на Соловках сына Зелинского. По информации Х. Геремек, основанной на изучении Петербургских архивов, речь шла о зяте Зелинского. Но как мы знаем, в 1934 году ни сын его Адриан Пиотровский, ни зять Владимир Бенешевич репрессиям не подвергались. В заключении находилась только Амата. Именно ее освобождения добивался отец. И достиг цели. Из письма Вяч. Иванову, Висла (горный курорт на юге Польши, где находился тогда и находится сейчас Замок Президента Польской республики). - О. Л.), 6 сентября 1934 …Я жив, здрав и по мере своих сил деятелен; 4-й том истории античных религий (Религия Римской республики) выпустил, теперь пыхчу над пятым, но до его окончания еще далеко. К тому же мои дорогие земляки тормозят меня разными эпизодическими поручениями: вот и теперь через несколько дней не угодно ли лететь в Краков открывать в качестве почетного председателя Международный съезд по нравственному воспитанию. Но я не ропщу, так как именно этой эпизодической деятельности обязан величайшей радостью моей старости – приездом моей старшей дочери Аматы. Она теперь с нами здесь на даче в Бескидах, и с ней мы завтра возвращаемся в Варшаву. Следующее упоминание об Амате содержится в письме Стефану Сребрному от 19 октября: Выпало на нашу долю великое счастье: гостит у нас моя старшая дочь. Сколько пробудет она у нас, неизвестно, но Вы легко поймете, что после 12-летней разлуки и в предвидении разлуки навсегда – каждый день ее пребывания для меня дорог.
Снято в Варшаве в конце 34-го года Вероникой: папа в своем величественном ватном халате, прекрасно вышел. Кто бы тогда нам сказал, что через 5 лет всё это – дом, их квартира, обстановка, книги, – всё сгорит огнем, и они, оба инвалидные, останутся бездомными… (Из письма Ариадне от 31 января 1964) А в письме тому же адресату от 29 октября Зелинский объясняет, что ему нужно вернуться из предстоящей поездки к 15 ноября, потому что Амате уже недолго остается гостить у отца. Таким образом, если округлить известные нам даты, Амата провела в Польше три осенних месяца. Но и на протяжении этого срока Зелинского не оставляют в покое. О полете в Краков уже упоминалось. Съезд по нравственному воспитанию проходил там с 11 по 15 сентября. Между тем, 14 сентября непоседливому профессору стукнуло 75 лет. Октябрь дает передышку, зато первая половина ноября насыщена до предела. Сначала его лекций ждут в Швеции. А сразу после того – в Вильно. Девятого числа отец посылает открытку младшим дочерям в Полоцк из Упсалы: Через час моя первая лекция. После лекции возвращаюсь в Стокгольм. Завтра банкет, послезавтра вторая лекция. Послезавтра – это 11 ноября. А на 14-е назначено выступление в Вильно. Чтобы поспеть, вечный странник составляет замысловатый маршрут, о котором заранее ставит в известность ожидающего там Стефана Сребрного: Стокгольм – Шецин – Берлин – Варшава – Вильно, с прибытием в 6.25 вечера, или, как добавляет он по-русски (переписка учителя и ученика ведется на польском), с корабля на бал. Конечно, – комментирует Зелинский, – после двух ночей в поезде буду чувствовать себя несколько утомленным, но иначе не получалось… Самочувствие прекрасное, настроение приподнятое… Да, конец 1934 года позволил Зелинскому вздохнуть с облегчением. Кажется, жизнь его близких в суровой Совдепии налаживается. Семья Аматы воссоединилась, зять вновь стал профессором Ленинградского университета; Адриан занимает высокий пост художественного руководителя Ленфильма, пишет книги, пьесы и сценарии; младшие дочери Тамара и Ариадна живут в Полоцке вместе с матерью, учатся в Полоцком строительном техникуме и готовятся к поступлению в вуз, переписка с ними после долгого перерыва возобновилась. Да и его собственные труды, похоже, продолжают быть востребованными на первой родине: издательство Academia, пилотной книгой которого стала в 1922-м «Религия эллинизма», собирается к новому году выпустить антологию лирики древней Эллады в переводах русских поэтов, где около трети объема составят тексты Зелинского. Неужели Европа и советская Россия образумились и собираются вернуться к нормальной человеческой жизни?.. * * * Мы уже знаем, какая судьба ждала самых близких и родных Амате людей: мужа, двух сыновей и деверя. Не пройдет и трех лет, как она потеряет их всех – и никогда не узнает, что с ними произошло. «Реабилитанс» 1956-го давал фальсифицированные сведения, с вымышленными датами и лживыми сообщениями о смерти, последовавшей якобы в результате той или иной болезни. В 1960 годы, благодаря усилиям младшей дочери Зелинского Ариадны будет восстановлена связь между нею, старшим братом Феликсом и Аматой. Вот выдержки из некоторых писем Аматы Ариадне: 7 мая 1960 Дорогая Ариадна. Вы интересуетесь моей жизнью? Она совершенно съехала с рельс и скатилась под откос. У меня нет ни мужа, ни сыновей. Все трое были арестованы в сентябре и ноябре 1937 г., сосланы в отдаленные лагеря на 10 лет «без права переписки», и только в 1958 г. мне сообщили, что все они в разные сроки умерли от разных болезней. Одновременно выдали справки об их посмертной реабилитации. У меня было безоблачное детство и юность, необычайно счастливое супружество и материнство, а теперь жизнь потеряла всякий смысл, я только доживаю. Во время войны у меня была еще надежда, я была счастливее, теперь не осталось ничего. До 1957 г. я работала, преимущественно на педагогической работе, много лет была преподавательницей латинского и современных языков в одном из наших медицинских институтов, в 1957 вышла на пенсию, но и сейчас у меня много частных уроков. Осиротелая, опустошенная жизнь течет тихо, одиноко. Душу отвожу с немногими добрыми друзьями, углублением в музыку, летом общением с природой. 31 января 1964 Мои старания съездить повидаться с братом натыкаются на упорное сопротивление, уже три раза получила безжалостный отказ. Теперь написала горячее письмо на имя Хрущева. Если и это не поможет, то больше обращаться не буду: не имеет смысла… 31 августа 1965 После многих лет беспросветно неизбывного горя переживаю проблеск радости… Перелет совершила вполне благополучно: Ленинград – Москва – Берлин – Мюнхен, на трех разных прекрасных самолетах. С трудом вошло в сознание, что я действительно у брата, то есть у того человека, с которым мы когда-то начали свой земной путь. Как долог этот путь! Как много он мне принес яркого счастья и черного горя!.. Амата гостила в Шондорфе с 27 августа 1965 по 24 февраля 1966 г. После возвращения в Ленинград ей оставалось жить меньше года. Прощальное слово над могилой произнес ученик Фаддея Францевича профессор Яков Маркович Боровский, близко знавший старшую дочь своего учителя. Даю два фрагмента: Людмила Фаддеевна была блестяще, разносторонне одаренным человеком. Полученное ею основательное филологическое образование, обширная начитанность в художественной литературе на важнейших европейских языках, знание музыки и изобразительного искусства, наконец, ее жизненный опыт – все это ярко раскрывалось для собеседника Людмилы Фаддеевны и делало общение с ней глубоко поучительным… Жизнь Людмилы Фаддеевны была омрачена тяжелой катастрофой, поразившей и уничтожившей ее семью в злополучные годы деспотического произвола власти узурпаторов и попрания гражданских прав. Лишившись мужа, выдающегося ученого-историка, и двух сыновей, молодых талантливых физиков, перед которыми открывалась большая научная будущность, Людмила Фаддеевна осталась одинокой. То, что она, перенеся такой удар, не утратила веры в людей, сохранила душевный контакт с окружающими и прежде всего с молодым поколением, выросшим за пределами эпохи террористического режима, было проявлением героической силы духа. ______________________ © Лукьянченко Олег Алексеевич
|
       
|
