 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
ТАНЯ Улыбаюсь сквозь слёзы твоим золотым аватаркам. Так хочу прилететь, повидать, ну хотя бы ещё позвонить. Ничего не прошло, ты была в моей жизни подарком, и какая-то смерть не сумеет его отменить.
Понимаю, всегда понимал, как непрочны и зыбки средства связи, теперь-то и вовсе одна безразмерная тишь. Улыбаюсь сквозь слёзы, с тобою нельзя без улыбки, ну а слёзы сегодня ты мне, как и прочим, простишь.
Просто стало ещё ненамного длинней расстоянье. И хотя сократить не помогут его поезда, но с фейсбучной страницы твоё долетает сиянье − аватаркой сияет твоя золотая звезда.
ПОДЛЁДНЫЙ ЛОВ Ныряю под лёд, прижимаюсь ко льду и воздух в груди экономлю, его должно мне хватить, чтоб протаять слюду, суметь продышать вещество.
Ныряю под лёд, − в темноте, как налим, впадаю почти в летаргический сон. Но холодом хлад выбиваю, как клин, − мне здесь пребывать не резон.
Я прорубь ищу, повторяя: не трусь, – нащупаю кромку и с силой вздохну, с собой унося не подлёдную грусть, а вмёрзшую в льдины луну.
Себя извлекаю из вод на блесне – рыбак и добыча, сгибая в дугу свой спиннинг, и знаю: всё это во сне, − но сон свой прервать не могу.
А может быть, может быть, и не хочу. И снова лицом прижимаюсь ко льду. Натянута леска, подобно лучу, по ней я сквозь сон и пройду!
ЭЛЬСИНОР В полночный час, когда у стен дворца клубится смог, как воплощенье бреда, приходит тень, но вовсе не отца, а сумрачного гамлетова деда.
Он должен внуку преподать урок допрежь его прогнать успеет кочет. Несчастный принц от сырости продрог, но встречу эту отменить не хочет.
Не то чтобы времён прервалась нить и связь столь непохожих поколений, но старый рыцарь должен объяснить наследнику простую суть явлений.
Принц думает, что мир совсем иной, а он, по сути, изменился мало. И призрак громоздится над стеной, на голый череп опустив забрало.
Его давно не мучает артрит, но заржавели старые доспехи. Он глухо из тумана говорит, и смысл речей двоится в гулком эхе.
И Гамлет, осознав не до конца, чья тень следит за ним суровым взглядом, уже не деда слышит, а отца, и чувствует, как ночь сочится ядом.
Двум призракам известно наперёд, что изменить судьбу никто не вправе. Принц отомстит и, как отец, умрёт, и нет противоядья той отраве.
Бессмысленно шептать или трубить: вот некролог и траурная рамка… И гордый Гамлет выбирает быть и погибает на ступенях замка.
Ну, что ж, со смертью лучше не шути: Гораций, твой удел особо горек – оплакать всех и лишь потом уйти.
СМЫСЛ ПОЭЗИИ Смысл поэзии не исчерпывается написанным. Китайская мудрость
Поэзии смысл не в словах и созвучьях, и не в прибое морском, расколовшем на части луну. Мне кажется, он иногда заключён в тишине, её и рифмуя, её и рисуя одну.
Мы можем подолгу молчать, оставаясь вдвоём, и всё понимать, так душевно с тобою близки. Поэзии смысл не в словах, а во взгляде твоём и в прикосновенье твоей невесомой руки.
И всё же без слов этот планер уходит в пике, скрываясь в тумане, который клубится в мозгу. Сумею ль понять я стихи на ином языке? Расслышу, конечно, понять же едва ли смогу.
Вот так растворяется мой бессловесный напев. Молчание – золото, но, никого не виня, иного богатства скопить в тишине не успев, слова и созвучья на крыльях уносят меня.
КАМЕНЬ – НОЖНИЦЫ – БУМАГА Чтоб победить в бою, нужна отвага, чтоб проиграть − унынье и хандра. А эти «камень – ножницы – бумага» – какая-то нелепая игра.
Давиду помогла его рогатка, на пятке прыщ Ахилла погубил. А здесь нужны везение, догадка и чтобы твой противник был дебил.
Однако, не надеясь на удачу, заранее пишу письмо в Минздрав, не ре-, а временную передачу перетянув и в клочья изодрав.
Едва ли в силах выдержать экзамен, растратив небогатый капитал, я в сотый раз крошу металл о камень и рву листки бумаги о металл.
Игра подстать душевному раздраю, нулей в ней явно больше, чем крестов. Но главное, понять, зачем играю, я как-то не вполне ещё готов.
Я просто вижу: режет и сминает, и рвёт, и поднимает на-гора, и чем-то жизнь мою напоминает совсем иная в сущности игра.
Однако пальцы вывернув неловко и вновь назвав неверно вещество, я думаю, что это тренировка, хотя и не известно, для чего.
ШАМАН Жизнь пошла у нас шальная − ничего понять нельзя. Мы бредём, пути не зная, спотыкаясь и скользя.
Разобраться б не мешало, что творится на земле. Для свершенья ритуала мухомор кипит в котле.
Голос ангельский не трубен – еле слышен, но с утра наш шаман колотит в бубен, скачет около костра.
Так проблемы он решает, но, угрюм и нарочит, никого не заглушает – просто скачет и стучит.
На снегу следы-отметки, ледяная пыль пестра, и потрескивают ветки в жарком пламени костра.
Сверху ангелы летают, снег под унтами скрипит. Но в огне снежинки тают, а отвар давно допит.
Протекает быстротечно наше время, как река. А шаман нащупал течь, но, видно, не наверняка.
Он, конечно, не промажет, приоткрыв небесный чат. Но пока что молча пляшет, да и ангелы молчат.
*** А знанье наше мелкотравчато − и в этом некого винить. И всё же правило буравчика давно пора бы отменить.
Что знается, во что лишь верится, что происходит с головой, и для чего планета вертится упрямо против часовой?
Довольно ль щучьего веления? Саням не крикнуть ли: − Постой? Кто задаёт нам направление, но не пускает на постой?
Давно ни шёпота, ни крика нет. Сводя усилия к нулю, будильник мой упрямо тикает, хоть я давно уже не сплю.
Куда бреду шажками мелкими? К чему сравнение с травой? Свет не гашу − слежу за стрелками, а стрелки − против часовой.
ТРОЕ Устроен мир, конечно же, не так, как пишут легковесные поэты. Разгадывать загадки не мастак, я полагаюсь на авторитеты.
Недавний век – философ Кьеркегор, на мир глядящий из-за мутных стёкол; а много раньше – боги Тор и Гор, один во льдах, другой – частично сокол.
По чашам разливает Тот кагор, Исиду ждут как дорогую гостью Тор с молотом, с железным клювом Гор, а Кьеркегор – в очках и с толстой тростью.
Гор – древний Гамлет, верящий молве. Коварный Сет нальёт отраву в ушко. Но Сириус-Осирис в синеве прожжёт дыру, как лазерная пушка.
Тор полон сил, а Гор намял бока не Сету, а себе, − на плоской фреске похожий на цыплёнка табака в доспехах медных и турецкой феске.
Философы и боги, но харизм на всех не хватит, жизнь иссякнет скоро. Рождается экзистенциализм в болезненном сознанье Кьеркегора.
Пески Сахары дремлют, как укор, льды Арктики потрескивают грозно. Тор – с молотом и с тростью Кьеркегор, Гор одноглазый, − небо нынче звёздно.
Подобьем белых жертвенных ягнят два облачка, и лунный свет мелькает. А боги тайну знают, но хранят. Да и философ только намекает.
*** Но ведь можешь же, можешь, можешь, – ну, конечно, когда захочешь. Впрочем, даже когда не хочешь, тоже можешь, но без фанатизма.
Можешь − как бы на автопилоте, без души, но весьма похоже. И я тоже могу, конечно, – например, не заметить подмены.
Сделать вид или впрямь поверить, что у нас все системы в норме, и, хоть крыльями мы не машем, но летим, не сбиваясь с курса.
В общем, всё мы с тобою можем, пока баки не опустели. Приземляться б ещё научиться, − только это нужно вручную.
СОЛОВЬИ Мы с тобою пташки лёгкие, нас не примет общепит, но когда свистим и щёлкаем, вся округа плохо спит.
И хоть мы на вид невзрачные, неказистые, ничьи, голоса у нас прозрачные, как июльские ручьи.
Мы с тобой созданья серые и теряемся в ветвях, как следы незримой веры и чуда знанья – на паях.
Наше пение замешано на отчаянной любви. А спросить попробуй, где ж оно, только свистнем – соловьи.
Только свистнем и отщёлкаем, как на счётах век назад. И, воспользовавшись щёлкою, упорхнём в соседский сад,
неприкаянные парии, дети звонкой кутерьмы, чтоб исполнить наши арии, как молитвы и псалмы.
ВОРОН-21 Вариации на темы произведений Эдгара По 1. Ощущение, что замурован – холод, сырость и тьма, и так близко камни, что размозжить невозможно, размахнувшись, как следует, череп.
Без еды я бы прожил здесь месяц, без питья – дня четыре от силы, ещё раньше начнётся удушье.
Но умру я от ужаса прежде, чем закончится воздух. Скорей бы!
Тихо, тесно, темно, безнадёжно!..
2. Дамоклов меч удерживает нить. Под тяжестью его она струною натянута. Что будет со страною? Но слово сказано – его не отменить!
Бежать – куда? Ни в сторону, ни вниз… Попытки увернуться бесполезны. И не пускает занавес железный. И тяжкий меч на ниточке повис!
Избрали сами мы свою судьбу: давно могли бы вылететь в трубу, как в присказке про цаплю – сохла, мокла,
пока не сдохла. Времени запас ещё не вышел, есть ещё у нас… Но сколько – знает только меч Дамокла!
3. Марш бравурен, но траурны перья – чёрный ворон летит с похорон. Это кладбище словом «империя» величал перевозчик Харон.
Будет крыльями воздух спрессован. Ворон свой «невер мор» проорёт и, зловещий, задвинет засов он в скобы ржавых железных ворот.
И уже невозможны повторы, все попытки бессмысленны, − что ж, свет из окон портьеры и шторы по линейке обрежут, как нож.
И хотя нам предскажут антенны тектонических гулов отбой, затрещат и обрушатся стены, погребая и нас под собой.
КРУШЕНИЕ Подсознанья остаточный принцип − химеры, миражи, безуспешный побег от тоски, − торможение в плотных слоях атмосферы, на песке обгоревшей обшивки куски.
Оказалась ошибочной схема паренья, в парашютных крепленьях превышен натяг, стропы спутаны, смято о грунт оперенье, и фантомные боли гуляют в снастях.
За ближайшим барханом маячит оазис, тот, которого нет – лишь дымятся пески, а в мозгу раскололись надстройка и базис, − подсознания происки, запах тоски.
Будто кур, угодивший в клинический ощип, бормоча неразборчиво: «Горе уму», − я к себе сквозь себя пробираюсь на ощупь, но на что натыкаюсь, никак не пойму.
И однако же снова, пригнувшись на старте, изнутри приготовившись прыгнуть вовне, по маршруту, который не виден на карте, я ещё полетаю – хотя бы во сне!
ЖУРАВЛИ Мне в руках не надо синиц, а журавлей не видать. Высоко, не зная границ, летят они − им благодать.
В поднебесье кружат орлы. А где журавли, скажи? Долетает сверху «курлы», выше, чем орлы и стрижи.
Взмах крыла – и радость, и труд, − сколько их было – не счесть. Не меняет клин свой маршрут – за что нам подобная честь?
Видимо, обид не тая, птицы соблюдают режим и летят в родные края, где мы так безбожно грешим.
Из чужой и дальней земли, будто высокий суд, возвращаются журавли и на крыльях прощенье несут.
ДЕРЖАВИН – 21 Поэт я никакой или ничей − меня не замечают мир и град. Заняться, что ль, огранкой кирпичей? Таких – не меньше тысячи карат!
Не травяной мешок и волчья сыть, а ломовой поэзии битюг, кирпич я стану на цепи носить, а надоест – сменяю на утюг.
Так, тренировкой укрепив хребет, пройду, как жердь, прямой не по годам, и лишь дождавшись признанных побед, я сменщику кирпич свой передам.
*** И мысли есть, и рифма неплоха, но кажется, что лязгает затвор, когда необязательность стиха ему выносит смертный приговор.
Не стоит тратить силы, чтоб забыть. Затёртый, как «Челюскин» среди льдов, стих этот может быть или не быть, − он не оставит в памяти следов.
Исчезнет стих, чтоб лишь порой во сне являться неосознанной виной, обломками качаясь на волне среди бездушной крошки ледяной.
*** Кто на этом снимке? Да, возможно, я, а возможно, кто-нибудь другой. Память – штука, в общем, ненадёжная, – хорошо, что снимок под рукой.
Ничего не сделаешь – старение, да и живы, кажется, не все. Но на этом фотообозрении мы всплываем, как на колесе.
Времени мы чем-то не потрафили и, однако, узнаём, любя, лица на затёртой фотографии, где мы так похожи на себя.
Колесо, кружась, взмывает − в небо ли? – опускает в пасмурную взвесь. Мы такими были или не были. Мы такие и сегодня здесь.
ПАРМЕНИД Когда корабль в недвижной влаге… А.С. Пушкин Линза океана сфокусирована на судне обездвиженном; застывшая волна; птица в небо вклеена; примёрзли облака; нет не то что шквала, а простого ветерка.
Ничего не движется, не свищет, не течёт, звёзды остановлены – у них переучёт. Это не фантазия и даже не театр, − может быть, кино, в котором лишь один стоп-кадр.
В этой неподвижности сюжет-универсал. Кто-то срежиссировал, сценарий написал и, запас движения исчерпав сполна, сам застыл, как облако, как птица, как волна,
как спиралью скрученный звёзд круговорот, океан безвременья не осилив вброд.
ВРЕМЯ Выступая в роли палача, наряжаясь чёрною вдовой, время рубит головы с плеча, и ему, конечно, не впервой.
Ну а нам как будто невдомёк, что отмерен срок для душ и тел. Мы живём, пока свистит клинок, но ещё до нас не долетел.
Мы уходим в тьму, придя из тьмы, утешаясь в свой последний час тем, что смертны, но не только мы, а и те, кто в жизни гнобил нас.
Завершая век свой без затей, верим, что как мера всех вещей, время сможет уберечь детей от всю жизнь терзавших нас клещей.
Обменяем золото на медь и, пока Харон несёт весло, мы детей успеем разглядеть и понять: им больше повезло.
НАД ОЗЕРОМ СЛОВ Над озером слов в ожидании клёва сижу, навострив свою снасть. Когда же ты клюнешь, заветное слово, спасенье моё и напасть?
Ах как мне твоей не хватает глюкозы, твоих витаминов с утра. Витают над озером буквы-стрекозы, гудит запятых мошкара.
Когда бы китайцем я был и японцем, я б смог срисовать их полёт. Сижу, разморённый полуденным солнцем, а слово никак не клюёт.
Но брови насупив, и лоб свой нахохлив, и боль усмиряя в виске, я прутиком тонким черчу иероглиф на мокром прибрежном песке.
В ведре моём пусто, не нужно безмена, чтоб взвесить подобный улов. Быть может, каракули эти замена не пойманных в озере слов.
Мне с горки не свистнут варёные раки, один на своём берегу черчу иероглифов тайные знаки, но смысла понять не могу. Март-апрель 2021 г. _________________ © Вольфсон Борис Ильич |
       
|
