Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Творчество
В тисках несебра. Стихи
(№6 [384] 01.06.2021)
Автор: Виталий Кальпиди
Виталий  Кальпиди

Книга

 

Извлечённая из ниоткуда, 

и, уж точно совсем, в никуда.

По замашкам похоже на чудо,

но не чудо, а вроде – вода.

 

Чёрный ящик, который не ящик,

но на входе безвыходно спит.

Захрустевшего хлеба образчик,

аппетитный, как крошки, петит.

 

Изнутри навязав целлюлозе

грех, что белыми нитками шит,

в непристойно распахнутой позе

на вспотевших ладонях дрожит.

 

Потирая ужасные шрамы,

и обруганы, как детвора,

охраняют её графоманы,

крестоносцы сырого пера.

 

Им бы взгляда её на осьмушку,

уж они бы – в любой переплёт...

но трясёт над красавицей Пушкин

бакенбардами ночь напролёт.

 

Только сядешь в неё, как в калошу,

заработает память с нуля,

а она не калоша, а лошадь,

запряженная прямо в тебя.

 

И не птица, которая тройка,

и не тройка, семёрка, а туз

на спине в сахалинской помойке

наливается кровью, как гнус.

 

Хуже сажи внутри трубочиста

в ней горят, не скрывая стыда,

вдохновения выдох нечистый

и позорная тяжесть труда.

 

То за горло возьмёт втихомолку,

покачает и снова возьмёт,

и не ставит обратно на полку,

а презрительно набок кладёт.

 

То с неровным обрезом еврейским,

если только он не золотой,

накрывается тазом библейским,

коли медного нет под рукой.

 

*  *  *

Вчера я подумал немного

и к мысли простейшей пришёл:

в раю отдыхают от бога,

поэтому там хорошо.

 

От веры в него отдыхают, 

от зелени жизни земной,

где ангелы, как вертухаи,

всё время стоят за спиной.

 

От ярости бога, от страха,

от света божественной тьмы,

от вспаханной похоти паха,

от суммы сумы и тюрьмы.

 

От ревности бога, от боли,

от ста двадцати пяти грамм

отменно поваренной соли

для незаживающих ран.

 

И снова – от веры, от веры,

от сладкой её пустоты,

от ветхозаветной химеры,

с которой химичат попы.

 

От яблони в синей извёстке.

От снега на тёмной сосне.

От плотника с женской причёской,

от плоти его на кресте.

 

От «око за око», от шока,

что эти стихи на столе

лежат с позволения бога,

убившего нас на земле.

 

О, как он любил, спозаранку

склонившись над городом Ч.,

зализывать кислую ранку

у птицы на правом плече...

 

*  *  *

Но ангелом я был неинтересен.

Я был бы интересен мошкарой

и плесенью, когда бы эта плесень

хоть на минуту обернулась мной.

 

Я был бы замечателен, допустим,

не в качестве, а в форме топляка;

забив собой предложенное устье,

я стал бы интересен как река,

 

пока не загудел бы, зад отклячив,

лесной осой, которую тошнит

амброзией, хотя и настоящей,

но малопривлекательной на вид.

 

О, я б летел над сельским магазином,

пока за ним во всей своей красе

не приземлился, став неотразимым,

стократно отразившийся в росе.

 

Любвеобильным девушкам, в обносках

гуляющим посёлка на краю,

я б тайно увеличил яйценоскость,

став этой самой яйценоскостью.

 

Я был бы исключительно нагляден,

побыв входным отверстием в груди

единственного честного в Челябе

позавчера убитого судьи.

 

Я мог бы стать улыбкой после секса

последнего у пары пожилой

в момент, когда старик, держась за сердце,

залюбовался собственной вдовой.

 

С ним дважды б я вошёл, не зная броду,

туда, где чтоб остаться на плаву,

хватаются за робкий подбородок

последней птицы, спрятанной в пчелу.

 

*  *  *
Мушиный танец звёзд, на всё, на всё похожий.
Безумная шумит сухих небес трава.
И духа серебро во мне покрыто кожей
несеребра.

На отмели времён, прижавшись к человеку,
вселенная молчит, не кратная семи,
а кратная его отчаянному бегу
вдоль смерти искони.

Мы все ещё бежим в продолговатом дыме
дыханья своего по мякоти земной
и падаем в неё такими молодыми,
что просто — божемой.

Нас облегает снег, нас обретают воды,
чужая память нас волочит по земле,
мы падаем в костры невидимой свободы
и ползаем в золе.

Нас настигает жизнь, когда мы умираем,
и взглядом, и рукой мы раздвигаем смерть
и смотрим на себя, и безупречно таем,
и продолжаем петь.

И рушится трава, и птицы исчезают,
и дети голосят, и рушится трава,
и духа серебро торжественно пылает
в тисках несеребра.

 

*  *  * 

Про сквозняки в трубе внутриутробной,

про изумлённых нежностью мужчин,

про тёплых рыб, про женщин хладнокровных

с волосяным покровом узких спин.

 

Про то, как отвратительно и быстро

сбежал отец работать мертвецом,

потом про то, что не имеет смысла

быть в принципе кому-нибудь отцом.

 

Про сладкий хлеб, про слесарей Челябы.

Про двух щенят, убитых во дворе.

Про конский топот падающих яблок

в так и не наступившем сентябре.

 

Про мысли деревянные природы

(особенно прямые у сосны).

Про то, что у страны есть тьма народу,

а у народа – только тьма страны.

 

Про молодых, да раненых, да ранних,

кто «в клещи» брал поганый Хасавюрт,

про клятву их на найденном Коране,

раз Библии в бою не выдают.

 

Про то – как по лицу нас полицаи,

лакейскую выказывая прыть.

Про то, как я отлично понимаю,

что некому мне это говорить.

 

Про то, про сё, про самое простое.

И уж совсем не ведомо, на кой, –

про то, как Менелай доплыл до Трои,

застав там только Шлимана с киркой.

 

Про то, что всё может стать жизнью – даже смерть,

невзирая на то, что всё становится смертью – даже жизнь

 

Ты что, дурак? Опять расселся тут?

В траве – жучьё. Теплоцентраль. Бродяги.

Метель ментов (они нас заметут).

В ларёк – не видно кто – сгружает фляги.

 

И этот звук похож на гимн страны,

где воскресают мёртвые со скуки,

чтоб к женщинам подкрасться со спины,

в копну волос по локоть сунув руки.

 

Спроси: зачем? И я предположу:

так добывают перхоть снегопада, –

она придаст любому миражу

погоду рая на просторах ада,

 

где все сидят на корточках, в грязи,

а мимо них походкою невинной

идёт Мария с плёнками УЗИ,

где чётко виден крестик с пуповиной.

 

Пока в тебе не выключили свет,

пока ты прожигаешь дыры взглядом

сквозь небеса, которых, кстати, нет

(они лежат разобранные – рядом),

 

важней тебя то пыль со щёк щегла,

то волосатых рыб ночное бденье,

то женщина, которая легла

плеваться мотыльками наслажденья;

 

то пустота в скафандре воробья

с не северокавказскою горбинкой

следит за тем, как наблюдаю я

кузнечиков, измученных лезгинкой,

 

как рыжий Бог на Сталина похож,

особенно когда накинет китель,

как к демону (навряд ли это ложь)

приставлен ангел с опцией – «хранитель».

 

Смерть – идеально сделанный батут:

подбрасывает вверх людскую серость.

А я, дурак, на нём разлёгся тут,

и жизнь моя вокруг меня расселась.

 

Поэт изобретает немоту,

хотя при этом выглядит нелепо:

мычит с щекотной бабочкой во рту,

пока она его возносит в небо.

______________________

© Кальпиди Виталий Олегович

Чичибабин (Полушин) Борис Алексеевич
Статья о знаменитом советском писателе, трудной его судьбе и особенностяхтворчества.
Белая ворона. Сонеты и октавы
Подборка из девяти сонетов. сочиненных автором с декабря 2022 по январь 2023 г.
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum