*  *  *

У правой чаши бродит утро.
У левой чаши стынет ночь.
Смогу ли я тебе помочь
Их вечный морок превозмочь..
Ведь я не слово тайной сутры
И не Асклепиева дочь.

Но все же я, как флюгер глупый,
Ветра зачем-то сторожу
И никуда не ухожу
От одиночества примет,
Когда в прихожей гаснет свет,
И в холод трескаются губы,

Где воздух нем, тяжёл и слеп,
Но не лишён воспоминаний,
Как камень древних изваяний,
Разрушенных за свой обет
Пролить на наши лица свет
И не сдержавших обещанье.

А в целом здешние победы –
Звук бесполезный и пустой
В попытках справиться с собой,
Когда сорвавшейся звездой
Летишь в Туманность Андромеды,
Как возвращаешься домой.

*  *  *

Если северный ветер сорвёт с этой мачты надежду,
И отправит драккар мой к арктическим льдам,
Загляни мне под кожу. Как вдох. Не касаясь одежды.
Потому что моё настоящее – там.

Потому что под кожей горячий песок и пустыня.
И сломавшийся в долгом пути самолёт.
Хрупкий мальчик, с которым все сложные вещи – простые.
И уставший, забывший об этом пилот.

И зима, и метель, и осколки, летящие с неба.
Странный холод и сани, умчавшие вдаль.
И бесстрашная девочка там босиком и по снегу,
Ищет мальчика, кутаясь в тонкую шаль.

Если станет иным всё, что было и виделось прежде,
И сомнёт этот мир, как бумажный листок, пополам,
Загляни мне под кожу. Собой. Не касаясь одежды.
Потому что моё настоящее – там.

Потому что однажды прошедший Харибду и Сциллу,
Нарушая законы ветров и морей,
Даже в личном бессилии черпает вечную силу
Уходящих по венам иных кораблей. 

*  *  *

Я трогаю руками облака,
Я пробую на ощупь бесконечность
И вижу, как прозрачна и легка
В ладонях вечность.

А, может быть, я здесь всегда жила?
На этой неразгаданной планете
У моря этого тебя ждала
Часы – столетья?

Воображать меня не уставал
В своих просторных мыслях кто-то светлый
Сосной, навек пленившей сердце скал,
Волной и ветром,

Пытливой чайкой розовой в ночи,
Лукавым солнцем в соке винограда,
Послушным хрусталем в твоей печи,
Вишнёвым садом

Благоуханным, радужной росой
На вешних, напоенных тайной травах,
Осенней грустью, зимним сном, грозой
На переправах,

Живым дыханьем тысячи примет
Того, в чем кровь и плоть родит волненье,
И тем, что появляется на свет
Всего лишь тенью.

А, может быть, я здесь всегда живу
И окунаю душу в бесконечность,
И облаком в глазах Его плыву,
И знаю вечность. 

*  *  * 

Заката поздний мёд мятежно горек.
Стекает густо из небесных сот.
И память в это огненное море
Ведет себя, как Бог на эшафот.

Без страха, без обид и сожалений,
Ни слова на ходу не проронив.
И я склоняю перед ней колени,
Как добровольный узник замка Иф.

Волнуются растерянные тени,
Не зная, чем теперь себе помочь.
Их главная обитель и спасенье
Уходит прочь от них. Уходит прочь.

Сама в себе воспета и распята,
Сошедшая с медового креста,
Откуда, у каких планет изъята
Вот эта ледяная простота?

Кому теперь вернуть себя стремится,
Так дерзко набирая высоту?
Как будто целый век вязали спицы
Вселенную чужую и не ту.

И горький мед в горящих сотах тает.
И солнце, широко закрыв глаза,
Забытое – забытым возвращает.
И падает в чужие небеса.

*  *  * 

От стены до стены, за которой стена,
Расчехляя стволы огнестрельных фасадов...
Мы танцуем балет на вершине холма?
Или джайв на задворках вселенского сада?

И неважно, о чем это сердце болит...
Друг на друга во всем обреченно похожи,
Принимаем в себя этот мир, как болид,
Обжигая остатки шагреневой кожи.

Назовись моим Солнцем, немая Луна,
Разведённая с памятью Шахерезада...
И забытые сны поднимая со дна,
Остуди этот берег горящего града. 

*  *  * 

Рассудком воевать с любовью – безрассудно.
Чтоб сладить с божеством, потребно божество.
А у него каникулы. И возраст – трудный.
И своеволье нынче у него.

Он, может, и не Бог, а лишь преддверье Бога.
Он даже может встать, одеться и уйти.
Но отчего-то странно мнётся у порога,
Не жалуя известные пути.

В твоих ладонях дремлет тишина и мудрость.
В его – резвятся молнии и гром.
В его вселенной, полной любопытства, утро.
В твоей – усталость и вечерний ром.

Но, что бы ты ни делал, всё теперь напрасно.
И что бы ты ни пил, ты чувствуешь одно.
Наш дерзкий мальчик-Бог перемешал все краски.
И отменил все ставки на зеро.

Рассудком воевать с любовью, право, дико...
Но, к счастью, разум мой прекрасно обречён.
Перед лицом твоим, как перед светлым ликом,
Я загораюсь солнечным лучом.

Чтоб мерить темноту, потребно много света.
Чтоб сладить с божеством, потребно божество.
Оно – в тебе. И я уже, как сон, согрета
Божественным дыханием его. 

*  *  * 

Лето спрячет холст и кисти.
Лето встанет. Лето выйдет.
Я сложу слова и мысли
В паланкины из туманов.
Мне дороже низких истин,
Тех, что осень ясно видит,
Ностальгические выси
Летнего самообмана.

Мне дороже эта вера
В то, что лето будет вечно,
В то, что даже сами боги
Этой веры не отнимут.
Мне, не ведающей меры,
Смело обнажившей плечи,
Лето тихо ляжет в ноги
Без одежды и без грима.

И пойдут дожди грибные –
До вселенского потопа.
И спасения не будет
Замерзающему миру.
Мой ковчег – и твой отныне.
Значит, мы спасемся оба.
Значит, вьюги не остудят
Лета солнечную лиру.

Значит, снежные биомы
С тайным недостатком веры
Затаят на век обиду.
И уйдут ко дну беспечно
Города, в которых сонмы
Зимних снов. А на галерах
Счастья внукам Атлантиды
Снится будто лето вечно. 

*  *  *

Огненный шар на фарфоровом блюдце безбрежном
Тихо качнулся и снова застыл в напряженьи.
Я откажу ему в нежности – зло и небрежно,
Не ограничив свободы забытых движений.

Сладкие запахи быстро въедаются в кожу.
Ловкие руки в меду и пчелиных укусах.
Если бы мир был на тысячу вёсен моложе,
Я бы хотела губами запомнить на вкус их.

Семь километров капризно танцующей ткани,
Дюжина игл и шелковых ниток корзина...
Ты не придумаешь лучшего мне наказанья
В эту на тысячу лет опоздавшую зиму.

Вспышки отчаянья ярче космических схваток.
Проблески памяти – цвета зари на востоке.
Ты проводил этих тысячи жизней остаток
Впрок помешательству и в беспросветном пороке.

Бог мой, какие банально нелепые роли!
Тысячу жён пережить и проснуться провидцем.
Только затем, чтобы просто не выжить от боли,
Вдруг обнаружив, что я не успею родиться.

*  *  * 

В природе всё пока без изменений.
По-прежнему холодная зима.
Мохнатый плед уютный на коленях.
Зеленая мигрень. Гольфстримы лени.
И музыка, сводящая с ума.

В природе всё пока без изменений.
Над всем нетленным царствуют слова.
Не ведая ни страха, ни сомнений,
Предательская поступь ударений
То мУкой, то мукОй жива.

В природе всё пока без изменений.
Игла хитра, но часто рвётся нить.
Полёт предполагает боль паденья,
А правила скупы на исключенья,
И от себя себя не утаить.

В природе всё пока без изменений.
Неутомимы наши голоса
В причудливом языческом стремленьи
Озвучить танец подневольной тени
И к небу обращённые глаза.

В природе всё пока без изменений.
Изменчива лишь времени река,
Плывущая нелепым откровеньем
Туда, где ожидает нас забвенье,
И тают золотые облака.

В природе всё пока без изменений.
Я допиваю свой остывший чай.
И думаю о том, как прав был гений,
Признавшийся в минуту озаренья,
Что жизнь проходит как бы невзначай.

*  *  * 

В небо вырвалась осень, прозрачным крылом
Остудила его, отодвинула выше.
Мир привычно молчит в это небо о том,
Что никто не придет, и никто не услышит.

В географии сердца нарушен исток.
Дни печального века печально похожи:
Их бросают в костры и сжигают за то,
Что никто не придёт, и никто не поможет.

Вместе с ней по утрам просыпается страх,
Вместе с ним – одиночества замкнутый берег.
Я привычно прочла в незнакомых глазах,
Что никто не придет, и никто не поверит.

___________________

© Глазова Ольга Игоревна