Климов сразу обратил внимание на эту странную троицу — девушку и двух парней. Как это чаще всего и бывает на пляжах, люди предпочитают потом места, выбранные ещё при первом своём здесь появлении. Особенно в условно замкнутом пространстве пансионата или базы отдыха. И по-детски досадуют, обнаружив утром своё облюбованное место уже занятым кем-то другим. Привыкать много проще, чем отвыкать, к соседям, например, с которыми волею случая оказались за одним столом или в одном купе. А эта троица, обитавшая к тому же на базе в соседнем домике, каждый день загорала с ним рядышком. Наблюдал он за ними не только на пляже — в столовой, на волейбольной площадке, иногда вечером на танцевальной. И не сразу сообразил, кто из них кем кому приходится. 

Она была хороша. В той прелестной поре девичьей спелости, когда каждый взгляд, каждое движение предвещает скорый расцвет неотразимой женской силы и красоты. Едва ли старше восемнадцати, тоненькая, гибкая, но с крепкими уже бёдрами и налитыми грудками. А парни сильно разнились. Один, повыше и побелей, был девушке в пару — такой же лёгкий и светлоглазый. Другой — плотный, мосластый, с чубом до бровей и обильно  для его юных лет поросшей темными волосами грудью, с вычурно подбритыми усиками, выглядел лет на пять постарше.

Обращали на себя внимание прежде всего потому, что больно уж непостижимо все трое себя вели. Светловолосый — Климов знал уже, что зовут его Сева — по уши влюблён был в девушку, Люсю. Чтобы не засомневаться в этом, хватало лишь пару раз взглянуть, как преданно смотрит он на неё, как во всём старается угодить. Люся же, что тоже было очевидно, не очень-то его жаловала и, соответственно, никаких ответных знаков внимания не выказывала, просто владела и царствовала. Она верой и правдой служила другому, Алику. И слово «служила» здесь не случайное, иное трудно подобрать, разве что ещё более хлёсткое «прислуживала». Тот буквально помыкал ею, откровенно, нагловато, не считая нужным хоть как-то затушевать это. Звал не иначе как Люськой, мог, развалившись на подстилке, погнать её за пивом или сигаретами, наорать на неё. Однажды Климов заметил, как, недовольный чем-то, шлёпнул её прилюдно по заднице. И что всего удивительней, и она, и верный её рыцарь Сева мирились с этим, не возмущались и, судя по всему, принимали как должное.

Наконец-то Климов сообразил, что Алик — Люсин брат, хоть и настолько они друг от друга отличались внешне. Причём из тех дрянных братьев, которые младших сестёр своих, даже повзрослевших уже, всерьёз не воспринимают, ни во что не ставят, а частенько и просто третируют. Те же, с малых лет ими в восхищении пребывавшие, покорно всё сносят и не ропщут.

Этот Алик заинтересовал Климова и тем, что тот определённо где-то раньше встречался ему. Память на лица у Климова была слабовата, что всегда осложняло его врачебную работу. Тем паче для него — дермато-венеролога: знал ведь, как обидно больному, если врач не запомнил его. Впрочем, и у того же Климова не однажды могли бы возникнуть причины для обиды, когда лечившийся у него пациент где-нибудь в людном месте, что называется, в упор его не видел, даже не здоровался. Но Климов, как и все его коллеги по специальности, относился к этому с ироничным пониманием, тем бОльшим, чем дальше практиковал. Потому что был не только «дермато», но и венерологом.. 

Он вообще как-то иначе воспринимал сейчас всё его окружавшее, смотрел словно бы иными, другого постижения глазами. В таком качестве ему на отдыхе, к тому же на жарком, бездельном, беспечном июльском море, раньше пребывать не доводилось. Почти как в былой холостяцкой своей жизни вольным молодцем, но стреноженным теперь доверенной ему дочкой. Впервые после женитьбы далеко от дома без жены. Так решено было на семейном совете. Супругу угораздило сломать ногу, с трудом передвигалась в гипсовой повязке. В таком виде, само собой, о море и думать не приходилось. А Сонечке осенью в первый класс, ей, часто и легко простужавшейся, с её ненадежным горлышком, полезно было бы побывать перед школьными трудами на целительном море. И удачно подвернулась путевка на базу отдыха под Новороссийском, оборотистая теща расстаралась. Одним словом, ни два, ни полтора. Верней, всё-таки полтора.

Из развлечений, кроме моря и столования, волейбол и, через день, танцы. С танцами были проблемы. Всё-таки зазорно было при дочке, большой уже девочке, кавалерствовать, да и небольшой охотник был Климов по этой части. К тому же начинались они поздновато, когда Сонечке нужно уже было почивать. Оставить же её одну, а самому уйти, Климов не мог себе позволить.. Зато на волейбольной площадке гостевал он часто. Играл неплохо, когда-то входил даже в институтскую сборную. Навыки вернулись быстро, и радостно было после длительного перерыва вновь почувствовать себя молодым, сильным, умелым. Тем более что игры тут были не курортно-любительские, подбирались в команды неслучайные игроки с трёх близлежащих баз отдыха, собирались зрители. И Климова тешило, что выигрышно смотрится он здесь не только в глазах Сонечки, самой преданной его болельщицы.

Для особей женского пола вход в игру не закрывали, но одного их желания было мало, они тоже должны были соответствовать. Таковые находились редко. И Светлана тут была вне конкуренции. Чувствовалось, что в недалёком прошлом, а, возможно, и поныне, тренировалась она, толк в игре знала. И по всему видать было, что ей тоже льстит, как любуются ею что игроки, что зрители, как привлекательна она, прыгучая, звонкоголосая, с победно реющим над высокой загорелой шеей белым хвостиком, прихваченным аптекарской резинкой. На её правом безымянном пальце красовалось обручальное кольцо, но мужа здесь не было точно — Климов знал это наверняка, потому что в столовой сидела она за соседним столиком, а на пляже загорала неподалёку от него. Он ещё поудивлялся её мужу, отпустившему одну на юг такую симпатичную молодую жену. Она понравилась ему, и в той же столовой или на пляже украдкой поглядывал на неё и ревниво, словно имел какие-то права, следил, не зафлиртует ли она с кем-нибудь из ушлых здешних мужичков. 

Они уже были знакомы — поспособствовала волейбольная площадка. Задружила она с Сонечкой, о чем-то шепталась с ней, шутила, иногда звала с собой в море, что тоже подкупало Климова. У неё, оказалось, дома тоже осталась дочка, скучала по ней. А затем случилась  история, сблизившая их, ─ до этого лишь здоровались и перекидывались случайными несколькими словами, общалась она в основном с Сонечкой. Принимая подачу, Светлана поскользнулась, неловко упала, сильно ушибла плечо. Было ей очень больно, едва сдерживала слёзы. С травматологией Климов знаком был постольку поскольку, со студенческих лет практически не встречался, но тут диагноз поставить труда не составляло, ясно было и непосвящённому — вывих плечевого сустава. Все заохали, заахали, кто-то побежал искать машину, чтобы везти Светлану в город, Климов же решил вмешаться в процесс, тем более что кое-кому, Светлане в том числе, известно было о его врачебной ипостаси, положение обязывало, да и время. 

Самому ему такой вывих никогда в жизни вправлять не доводилось, но не однажды видел и помнил, как это делается. Была к тому же опасность, что там в довершение ко всему может быть ещё и перелом, что даже специалисту порой трудно определить без рентгена. Знал и то, что без предварительной анестезии вмешательство может быть не только безуспешным, но и очень болезненным, вплоть до болевого шока. Чуть успокаивало, правда, что смещение головки плечевой кости, насколько мог он судить, выражено незначительно, можно было рискнуть. И, чего уж там, было, всё-таки было сомнительное желание чуть покрасоваться своим врачебным бдением. И перед Светланой, и перед всеми остальными, хоть и пытался уговорить себя, что просто время сейчас дорого и, если он не вмешается, слишком много его будет упущено, пока найдут машину, доедут до неблизкого города, разыщут больницу.

Сделал всё, как в памяти сохранилось. Уложил Светлану на скамейку вниз лицом, со спущенной рукой, чтобы расслабились связки, выждал с четверть часа, затем уперся босой пяткой в подмышку Светлане — и резко дёрнул её руку на себя и вверх. Она громко вскрикнула, но на мгновение раньше услышал он сладостный для уха щелчок — головка кости вошла в предназначенную для неё лопаточную впадину. Климов перевёл дыхание ─ самое страшное осталось позади, осталось только позаботиться о косыночной повязке, закрепить сустав. Кто-то предложил свое полотенце, по длине оно сгодилось, булавка тоже нашлась.

На следующий день Светлана перетащила свою подстилку к климовской  и выглядеть они стали, оба с обручальными кольцами и с девочкой, одной семьёй. Держались теперь вместе — на море и с моря, в столовую и на волейбольную площадку, где, увы, Светлане отведена была ныне лишь роль болельщицы. Светлана оказалась москвичкой, журналисткой, были у неё с мужем две путевки на эту базу отдыха, но мужа перед самым отъездом срочно отправили в командировку, а дочка с бабушкой уже отдыхали у родни в деревне. Сначала ехать одна не хотела, но супруг пообещал быстро уладить дела и присоединиться к ней, что-то там у него не срослось, по задуманному не вышло. Неожиданно быстро и крепко привязалась к ней Сонечка. Вплоть до того, что иногда, забывшись, называла тетю Свету мамой. Сонечка даже просила Светлану укладывать её спать, чтобы послушать очередную сказку, коих знала Светлана великое множество или сочиняла на ходу, да так, что и Климов порой слушал с интересом. 

Зато у него самого отношения со Светланой складывались куда как непросто. Взрослый уже мужчина, не мог он не чувствовать, что тоже Светлане не безразличен, не в одной её признательности тут дело, и прояви он настойчивость, шансов у него могло быть немало. Хоть и не вызывало сомнений, что устоев Светлана нехилых, для скоропостижных курортных романов не годится. К тому же обстановка не благоприятствовала, не было возможности уединиться — куда Сонечку девать? О том, чтобы попытаться оставить Светлану у себя после того, как Сонечка заснёт, и речи быть не могло. Но всё это так, теоретически, не более чем его досужие размышления.

А ещё — и смех, и грех — висела между ними в прямом и переносном смысле слова её подвешенная в косынке рука. Светлана спрашивала, долго ли ей эдак «инвалидно» ходить, весь отпуск насмарку, не поплавать даже. Он точно не помнил, спросить было не у кого, но предполагал, что иммобилизация, дабы не навредить, нужна хотя бы неделю. Ограничивался тем, что, провожая Светлану вечером к её домику, дружески бесплотно чмокал в щечку. 

Как уж водится при длящемся знакомстве, доверили они друг другу какой-то минимум сведений о своей жизни. Одно её признание было для Климова крайне неприятным. Светлана сказала, что нет худа без добра: благодаря этому её злосчастному падению она не только скрасила своё пребывание здесь, задружив и с ним, и с Сонечкой. Ни с соседками по комнате, ни с кем-либо другим поближе сойтись как-то не удалось, да и не хотелось, никто по душе не пришелся. Но главное ─ она теперь, якобы «состоя» при докторе Климове, наблюдающим за ее выздоровлением, избавилась от приставаний Алика. Забредя впервые с соседками на танцы, еле потом избавилась от него, спасалась бегством. Пакостник редкий, он сразу же, пригласив её танцевать, столько стал позволять себе, что она чуть со стыда не сгорела, едва отбилась. И потом ещё все три дня, оставшихся до падения на волейбольной площадке, боялась оказаться где-нибудь в одиночестве. Накануне же вечером, подловив её на отшибе возле туалетов, он, крепко выпивший, схватил сзади за шею и потащил куда-то в темноту, зажав ей рот. А затем крикнул ей, сумевшей вырваться, вслед, что всё равно она, сука, никуда не денется от него, пусть не надеется. Повезло тогда: послышались невдалеке мужские голоса, не погнался он за ней. Она и загорать-то на пляже поспешила вместе с Климовым и Сонечкой, чтобы Алик это видел, принял к сведению. Слушая её, Климов закипал от злости, как если бы речь шла действительно о его жене. И, в тот же вечер, вспомнил вдруг Климов, где он видел этого Алика. Не сразу удалось это ещё и потому, что тот был тогда коротко стрижен и без усов. Земляком оказался. Выявил Климов у него цветущий сифилис, направил в стационар, но Алик сбежал, и разыскать его, тем более принимая во внимание ущербность имевшихся для этого возможностей, не удалось. И хорошо бы, если лечился он потом у подпольного врача, а не у какого-нибудь шарлатана, загонявшего острый процесс в хронический, дело не редкое…

Тем недобрым утром Климов, проснувшись непривычно рано, увидел просунутый снаружи под дверь сложенный листок бумаги. Поднял, развернул, прочитал. Всего несколько слов, написанных неровными, скачущими буквами, видно было, что второпях. Светлана прощалась с ним. Благодарила за доставленное ей удовольствие в эти совместно проведённые дни. Извинялась, что не смогла проститься лично, нет у неё такой возможности ─ сейчас в город уходит машина, подбросят её в Новороссийск. Желала им приятно провести отпуск и всего хорошего. 

Ничего не понимал. Вчера вечером расстались как обычно, ничего она ему о скором своем отъезде не говорила. Знал он, что отдыхать ей здесь еще десять дней. С кем вдруг уехала она в ночь и почему? Приехал за ней муж, забрал? Получила извещение, что дома что-то стряслось, поспешила в Москву? Была какая-то иная, неведомая ему причина? Но почему не написала ему о ней, не придумала что-нибудь, в конце концов, если не хотела откровенничать? Он, коль на то пошло, не заслужил такого бесцеремонного к себе отношения. Но в одном мог не сомневаться: и его, и Сонечкина жизнь тут без неё сильно оскудеет. И ещё знал, что смиренно проглотить этот её недружественный выверт у него не получится. Он обязан выяснить, что всё-таки приключилось, должны ведь были остаться какие-то следы, не в глухом лесу живут. 

Он пошел к её жилищу. Зарождалось южное утро, свежевыпеченное сплющенное солнце едва лишь выкатилось из-за темневших вдали щетинистых гор, народ ещё только просыпался, возле столовой, ожидая открытия, позёвывали две местные собаки. Было рассветно розово и свежо. Но Климову было не до всего этого.

На верандочке Светланиного сборного щитового домика, выкрашенного в позитивный зеленый цвет, дородная женщина снимала сохший на верёвке купальник. Климов опознал в ней Зину, её соседку, подошел, поздоровался,  не зная, как половчей подступить к этой щекотливой теме. Но та, умильно ему улыбнувшись, словно осчастливил он её своим приходом, сама завела разговор. Спросила, уж не Светочку ли он здесь ищет. А когда Климов молча кивнул, затараторила, что ку-ку его Светочка, давно и след простыл. Собралась быстренько и укатила на ночь глядя, неужто даже не попрощалась с ним? Или не захотела, чтобы видел он её в таком неприглядном виде? Перед сном отлучилась Светочка, пусть уж извинит он за такие подробности, по нужде, не было её долго, они с другой соседкой заволновались даже, хотели пойти искать, а тут она сама объявилась. Да такая страхолюдная, что обомлели они. Блузка на ней разорвана, волосы черт те как растрёпаны, лицо всё распухшее, точно комарами покусано, а под глазом фонарь светится, дурной кровью наливается. Всполошились они, стали расспрашивать её что да как, а та ни слова не отвечает, только колотит её всю, будто из моря холоднющего выбралась. Новое на себя натянула, вещички свои в чемодан как попало побросала — и вон бежать. А потом слышат они: мотор за окошком затарахтел. Тут, он тоже, наверное, видел, мужик один вчера на своей сюда приехал. И как только уломала она его, в ночь-то, чем, интересно, купила. Вышли они поглядеть — точно, на нём Светка уехала, потому что больше не показывалась тут, куда б иначе делась...

Она рассказывала, Климов слушал, каждое слово колом по голове. О том, как сначала подумали они, будто это он, Климов, так её разукрасил, не угодила, видать, чем-то ему. Потом решили, что быть того не может, интеллигентный ведь человек, доктор, не способен он на такое, хотя, конечно, всякое бывает. А ежели не он, тогда...

Климов не дослушал её, развернулся, пошел к себе. Он уже всё про Светлану знал. Так, будто на его глазах происходило. В одном Зина была права: не хотела Светлана показываться ему такой. Верней, показываться такой после всего. И не только ему ─ вообще жить тут с этим дальше. Ещё и, подумалось вдруг, выручала она его? Тоже ведь не исключалось. Понимала, в каком непростом положении он сейчас окажется, должен ведь будет как-то отреагировать, постоять за неё. Впрочем, известно как, потому что иного мужского решения не существует, а последствия могли быть самыми непредсказуемыми, во всех смыслах. Но каков же мерзавец! Мразь какая! 

Заставлял себя хоть немного поостыть, более или менее спокойно обдумать, как быть дальше. Что Светлана потеряна для него навсегда, сомнению не подлежало. И не в том лишь причина, что не знал он ни адреса её, ни номера телефона. При всём при том нелепо даже подумать было, что поедет он в Москву её разыскивать. Но и безропотно проглотить такое скотство нельзя было. Жить после этого стало бы противно, в зеркало на себя глядеть. А если не подраться с ним, лишить себя счастья хотя бы разок врезать ему по наглой усатой роже, чем бы потом всё ни завершилось, что ещё можно придумать, какие есть другие варианты? Но подраться с ним в качестве кого? И за что? Разве есть у него какие-то неопровержимые доказательства, что это именно Алик надругался над Светланой, разве не сыщется здесь и кроме Алика какого-нибудь пьяного подонка? Это ведь только он, Климов, наверняка знает, как всё было, но какие у него доказательства? Светлана укатила, рассказать некому. Алик наверняка сочтёт себя безвинно оскорблённым, глаза выпучит, с такого станется. Но что и как доказывать? Свидетелей искать, экспертизу проводить? Почему он вообще должен какие-то доводы и поводы выискивать? Да просто придраться к чему угодно ─ на подстилку, мол, грязной ногой наступил или водой брызнул — и сразу по морде, ничего не объясняя. А там уж как пойдёт. Но вот при Сонечке... Подловить его где-нибудь потом, когда Сонечки рядом не будет? Вызвать по-рыцарски на дуэль, назначить место и время, ночью уже, когда Сонечка заснёт? Дешевое кино...

Климов стоял перед своим домиком, не решаясь войти. Казалось почему-то, что если здесь, прямо сейчас, не примет он какое-то решение, потом всё уже не заладится, вкривь и вкось пойдет. Поступил однако так, как нередко делал, когда не находился выход из затруднительного положения, — пустил дело на самотёк, уповая, что кривая сама куда-нибудь да вывезет.

Сонечка ещё спала. С ней было проще. Придумать, например, что у тёти  Светы заболела дочка, и она срочно поехала домой. Так и поступил. Сонечка зашмыгала носом, едва сдерживая подступившие к глазам слёзы. 

Климов торопил её. Поскорей хотелось оказаться на пляже, Алику в глаза поглядеть. И не только. Светлана, очень даже вероятно, пусть и с одной рукой, наверняка отчаянно сопротивлялась, женщина она молодая, спортивная. Уж лицо-то сволочи этой расцарапать сумела бы. Сразу же кольнула и другая мысль, тревожная, о чём не подумал раньше: слишком мало времени прошло, чтобы её травмированный сустав окреп, уж не пострадал ли он снова, того хуже. Впрочем, не имело решающего значения, какое у Алика лицо, взглянуть бы только на это животное, дальше всё своим чередом пойдет.

В столовой троицы не было. Что ни о чём не говорило: они почти всегда опаздывали, долго, видать, спали. Они и на море приходили обычно много позже, но в этот раз не было их особенно долго, Климов маялся. Наконец появились. Вдвоём — Люся и Сева. Алика с ними не было. Как всегда расположились они рядом с Климовым, прошло ещё полчаса, Алик не появлялся. Климов не выдержал, спросил, куда тот делся. И ошарашен был услышанным: Алик на рассвете убыл, за ним приехали друзья, сюда уже не вернётся. Вот и вся кривая. Нагадил напоследок и скрылся. Климов и сам с удовольствием уехал бы отсюда, опостылело ему сразу и море это, и вообще всё. Но вариант этот сразу же отпадал, хотя бы потому уже, что нужно ведь было оздоравливать  Сонечку...

Сонечка скучала по тёте Свете, надеялась, что та вдруг ещё вернётся, может быть даже, со своей дочкой. Но через пару дней познакомилась с приехавшим в их домик мальчиком, оказавшимся большим придумщиком и способным художником. Очень похоже нарисовал её портрет, чем сразу же и покорил ее, о тёте Свете уже почти не вспоминала, чему Климов порадовался.

Сонечка, Сонечка… Сонечка вообще всегда была плохо постижимой для Климова девочкой. Тихоня и домоседка, способная часами занимать себя чем-нибудь, рисовать или кукол лечить, никого не беспокоя, могла она вдруг даже из-за кого-нибудь пустяка взбелениться, заупрямиться, да так, что сладить с ней подчас было невозможно. Случалось такое, к счастью, крайне редко, особых проблем не создавало. Годы шли, и Климов, сам из семейства, в котором девочки не водились, с любопытством наблюдал, как его ненаглядная беленькая доченька постепенно превращается в маленькую женщину. Хлопот с ней — он мог сравнивать её с девочками из других знакомых ему семей — по-прежнему было не много, почти всегда можно было по уму договориться, совсем редко капризничала. Она рано выучила буквы, пристрастилась к чтению. Смышлёная, красивая девочка, затем девушка, училась хорошо, на медаль шла, папина радость. Порадовало Климова и то, что нравилось ей врачевание, собиралась поступать в медицинский, династию продолжать. Одно лишь немного если не смущало, то чуть настораживало Климова: не было у Сонечки друзей. Нет, с какими-то девочками и мальчиками в школе, одноклассниками, общалась, конечно, как без того, но за редкими исключениями никто из них в доме не появлялся, так же редко звали её к телефону, вечера просиживала дома, даже в праздники, всё книжки почитывала. Из дома в школу, из школы домой.

Глядя на неё не только отцовскими, но и мужскими глазами, понимал Климов, что такая девушка, симпатичная и толковая, не может не нравиться парням. Наверняка, в школе-то уж точно, кто-нибудь из них пытался поухаживать за ней, звал на свидание. И быть того не могло, чтобы никто ей тоже хоть немного не понравился, против голоса природы не попрёшь. Как это чаще всего бывает, не очень-то и хотелось Климову, чтобы вмешался кто-нибудь другой, чужой в их благополучное семейное бытие, но тем не менее. Говорил он об этом с женой. Та сначала отмахивалась: вот и слава богу, такие эти молодые нынче прыткие и бестормозные, глаза б не смотрели. Сонечка ведь девчушка совсем, успеется, пусть лучше над учебниками больше сидит, ей поступать в этом году, а в медицинский конкурс такой ─ не пробиться. Но однажды ─ тоже, наверное, что-то насторожило её ─ поговорила она с Сонечкой на тему, которая никогда прежде не затрагивалась. Не в лоб, конечно, обиняками да намеками, с шуточками-прибауточками, чтобы не обидеть ненароком дочку, не навредить. 

Потом рассказала Климову. Сонечка разговор этот восприняла спокойно,  не замыкалась, тоже отшучивалась. Просто никто из ребят не нравился, ей вообще не по душе класс достался, ни с кем сближаться охоты не было. А чему-то в угоду, абы с кем дружить ─ только время зря тратить, не заставлять же себя. Так и не разобрались они, к добру такое или не к добру, порешили не касаться больше этого, к тому же не время сейчас, экзамены на носу. Сонечка девочка умненькая, сама разберётся, да и какие там у неё годы, в самом деле успеется.

А весна в том году роскошная выдалась, солнечная, с крепким ранним теплом, к концу марта уже заголубевшая и зазеленевшая, самые нетерпеливые уже не только плащи да куртки — свитера с себя поснимали. В четверг двадцать седьмого марта, день этот Климов хорошо запомнил, Сонечки вечером, когда пришел он с работы, дома не оказалось. И по всему судя, дома после школы она не появлялась. Супруга тоже недоумевала. Утром та ушла как обычно, не предупредила, что, ещё и так надолго, задержится, не позвонила. Случись это не с их примерной Сонечкой, и внимания обращать не стоило бы. В семь часов Климовы занервничали, в восемь всполошились, в девять испугались. Сотового телефона у неё не было. Верней, был, купили ей в подарок ко дню рождения, но Сонечка им почти не пользовалась, редко брала с собой. Всё-таки об одной её однокласснице, с которой Сонечка общалась вне школы, они знали. Жила та в соседнем доме, жена была знакома с её матерью.

Поспешили туда. Девочка сказала, что Сонечка в школе была, ушла вместе с остальными, всё как всегда. Побежали домой — почудилось вдруг, что за время их отсутствия дочь могла вернуться. Не было её. И пошли они по валидольному кругу, известному всем, оказавшимся в подобном положении. Обзванивали приемные покои больниц, милицию, потом, шалея от всего происходящего, морг. Разговор с дежурным полицейским вообще добил Климова. Тот, услышав о пропаже дочери, спросил, сколько ей лет. Узнав, что семнадцать, не сдержался, прыснул в телефонную трубку. Да вы что? ─ искренне удивился, ─ ещё и одиннадцати часов нет, и себе и нам голову морочите, делать вам больше нечего! Следить надо лучше за дочерью, чтобы не шлялась! И отсоединился, не дав Климову слова больше сказать.

Сонечка пришла в начале двенадцатого. Климовы к тому времени состарились на десяток лет, о чём только не передумали. И совсем она сразила их, ответив на вопрос, где была, одним словом «гуляла».

─ Как гуляла? ─ осевшим голосом спросила жена.

─ Обыкновенно, ─ опять одним словом.

─ Где ты обыкновенно гуляла? ─ включился Климов.

─ Нигде, просто гуляла. ─ А потом тем же отстранённым, невыразительным голосом: ─ Я очень устала, спать хочу. ─ Прошла в свою комнату и плотно затворила за собой дверь.

Климовы остались смотреть друг на друга. Наконец жена спросила:

─ Ты что-нибудь понимаешь?

─ Понимаю. ─ Даже сумел пошутить: ─ Она обыкновенно гуляла, что же тут непонятного?

Сонечка пришла, живая, слава богу, невредимая, всё остальное сейчас было несущественно. Всё остальное потом. Жена была настроена агрессивней:

─ Это что ещё такое? Что она себе позволяет? Родителей чуть до инфаркта не довела, ведёт себя как.. как... ─ Не нашла нужного сравнения, решительно направилась к двери в дочкину комнату.

Климов попытался её задержать, но она лишь молча вырвала локоть. Он за ней не пошёл. Добрался ослабевшими вдруг ногами до дивана, сел, откинулся на его спинку, прикрыл глаза. Только сейчас полностью осознал, чего стоили ему эти несколько часов. Из той комнаты невнятно доносились голоса, слов не разобрать. В основном голос жены, Сонечка, если не отмалчивалась, отвечала едва слышно. На крик, чего опасался он, жена не переходила, обошлось. Наконец она вышла, раскрасневшаяся, шумно дышавшая. 

─ Нет, ты только посмотри на неё, даже есть она отказывается! Много берёт на себя! Целый день неизвестно где проболталась — и ни в одном глазу!

Климов, как ни измотан был всем этим, не смог сдержать улыбки. Взял жену за руку и повел на кухню, чтобы успокоить её и поговорить свободней.

Информацию жена выдала скудную. Нигде Сонечка, конечно, не гуляла, придумала это чтобы отвязаться, сказала, что после школы зашла-де к какой-то однокласснице, заговорилась там, не заметила, как быстро время пролетело. И всё время, главное, к стенке отворачивается, то ли мать видеть не хочет, то ли в глаза глядеть стыдно.   

─ Но это же бред какой-то, ─ передёрнул плечами Климов, - даже соврать что-либо правдоподобное не удосужилась.

─ Вот и я о том же, ─ завздыхала жена. И взялась перечислять, сколько несуразиц выдала ей Сонечка. Не позвонила потому, что у этой подруги нет телефона. Есть не хочет, потому что там её покормили. Сама удивлялась, что почему-то ни разу не вспомнила о маме с папой, не подумала, как они волнуются, не представляла себе, что так уже поздно. Но подозрительней всего не это. Отказалась почему-то сообщить, как зовут подругу и где она живёт, не играет, сказала, роли.

─ И что ты обо всём этом думаешь? ─ спросил Климов.

─ А чего тут думать, ─ вздохнула, ─ ясно ведь как божий день. Ухажёр у нее какой-то появился, теперь другая жизнь пойдёт.

─ Не самая большая беда, ─ тоже вздохнул Климов, ─ этого же всё равно рано или поздно ждать следовало. Другое в толк взять не могу, отчего она из этого детективный роман делает, врёт нам? Ну повстречалась с парнем, ну задержалась, чего-то там влюблённые не наблюдают, почему прямо не сказать нам об этом, преступление что ли?

─ В том-то и дело.

─ В чём том-то? ─ не понял Климов.

─ А в том, ─ округлила глаза, ─ что явно тут что-то не чисто, с чего бы это вдруг повела она себя как идиотка?

─ Например?

─ Ну, не знаю. Только чует моё сердце, что добром это всё не кончится. И нашла же время, перед самыми выпускными. И ты знаешь, мне даже почудилось, что от неё спиртным попахивает. Не потому ли отворачивалась? Я, правда, близко к ней не подходила, но всё-таки... И глаза у неё какие-то... Ты не заметил?

─ Ну уж, ─ махнул он рукой, ─ не нагнетай. Делаешь из девочки чёрт те кого, ещё и алкоголичку. Всё, на сегодня отбой. Давай почаёвничаем да спать ляжем, у меня и без того день замотанный был, голова крУгом. Утро вечера мудреней.

Заснуть долго не удавалось. Запретил он жене говорить больше о Сонечкиной выходке, но у самого из головы это не выходило. Прикидывал различные варианты, остановился на самом логичном. Сонечка явно не хочет, чтобы родители узнали, с кем она встречается. Почему не хочет? Боится, что он им сразу же не понравится, настаивать будут, чтобы прекратила она с ним общаться? Что же он тогда за монстр такой? Отморозок, беспредельщик какой-нибудь? Дефективный? И неужели сумел так сильно приворожить её, чтобы буквально за несколько часов позабыла она обо всём на свете, мать с отцом безразличными сделались? Это Сонечка-то, золотая девочка, умница-разумница. И с нетерпением стал ждать следующего дня — авось прояснится что-то. 

Распорядок дня был у них таким: утром первым уходил на работу он, вскоре после него жена, разбудив перед тем Сонечку в школу и, если успевала, покормив её. Плохо это сегодня было тем, что повидаться с дочкой ему не удалось. Позвонил жене на работу. Та ответила, что Сонечка утром не встала, сказала, что нет у них сегодня первого урока. Весь этот день чувствовал он себя как-то неуютно, сам не мог понять, что ему так покоя не давало. Да что, в конце-то концов, произошло? Подумаешь, трагедия какая, дочь пришла поздно, не захотела рассказать, где и с кем была! Другим бы его заботы. В семнадцать лет, пусть даже она не самая обычная для своего возраста девочка. И разве один несуразный день способен затмить все предыдущие годы, заставить усомниться в Сонечкиной совестливости и чистоте? Отчего ж тогда так муторно ему, засела под желудком зелёная болотная жаба, ворочается там, лапами скребет. 

Уроки у Сонечки, Климов знал, заканчивались где-то в два-полтретьего. Чем вызвано было это решение, на чём основывалось, сказать трудно. В начале второго он вдруг затосковал, прямо места себе не находил, отпросился с работы и поехал к Сонечкиной школе. Выбрал удобную позицию в подъезде, откуда хорошо просматривалась школьная дверь, принялся ждать. Входила и выходила ребятня, поодиночке, парами и группками, были и такие, о которых и не скажешь даже, что школьники, особенно девочки — вполне уже созревшие, броско одетые и подмалёванные молодые женщины. Климов отметил, как зримо отличается от них Сонечка — в младшие неприхотливые сестрёнки им годится и по виду, и по всему прочему. Осложнялось всё тем, что никого из её одноклассников он не знал в лицо, не уверен был, что опознает вчерашнюю девочку-соседку, поэтому не сможет определить, что выходят ученики её класса. Особенно когда появлялись они сразу гурьбой. Затея вообще была сомнительная. Кроме того, что легко было проглядеть Сонечку, могла она выйти и до его появления здесь, и много позже, не торчать же ему в этом подъезде бесконечно. Решил подождать до трех, а потом, если не удастся её высмотреть, удалиться.

Но удача сопутствовала ему. Дочка вышла, причём одна, не заметить её было нельзя. Постояла немного, часто поглядывая на часы, потом, к удивлению Климова, направилась в противоположную дому сторону. Он, снова стараясь делать это незаметно, двинулся следом по другой стороне улицы. Завернув за угол, Сонечка остановилась. Что ждала кого-то, сомнений не вызывало. Климов похвалил себя за надёжно сработавшую интуицию. Ощутил, как покалывают кожу наэлектризованные мурашки нетерпения. Сейчас он увидит его. Того, ради кого дочь так непонятно и неприглядно себя повела. Текли минуты, никто не появлялся. Сонечка ждала, не уходила. Подонок какой! ─ злился Климов, ─ он ещё в довершение ко всему позволяет себе опаздывать, заставляет девушку ждать! Но Сонечка, Сонечка, уму непостижимо! Покорно стоит, не уходит! Теперь Климову того сильней захотелось его увидеть: кто он, ради кого она самолюбие своё ни во что не ставит. Который сумел за один вечер — наверняка ведь за один, вчерашний, ранее на всю эту блажь и намёка не было — так приворожить её. 

Недалеко от Сонечки остановились черные «ауди», выбрался из них коренастый темноволосый мужчина в сером костюме. Сонечка устремилась к нему. Они поцеловались, она села на сиденье рядом с ним — и укатили. У Климова потемнело в глазах. Узнал его сразу же, хоть и прошел десяток лет, не подвела сейчас память. Это был Алик. Это с ним целовалась Сонечка. На второй уже день. Не на второй?

Он пошел домой, лёг на диван и мгновенно уснул, как бывало с ним иногда после сильного стресса. Разбудила его жена. Он не поделился с ней увиденным возле школы. Пришлось бы тогда рассказывать о тех событиях десятилетней давности, чего совсем не хотелось. Ждали Сонечкиного возвращения. Её мобильного телефона дома не было, что несколько обнадёживало: появлялась возможность связаться с ней. В четверть седьмого Сонечка позвонила сама. Сказала, что пусть они не беспокоятся, у неё всё нормально, она сегодня задержится, потом всё объяснит. И тут же, предвосхищая неминуемые расспросы, отключилась. Климов несколько раз пытался её вызвать, но безуспешно, телефон её был недоступен. Опять они ждали. Ни чем не занимали себя, ни к чему душа не лежала, просто ждали. Сидели рядышком на диване, уставившись на телевизионный экран. Жена попыталась завести с ним речь о переменах в Сонечке, но он снова заявил, что не желает говорить об этом. Таким тоном, что жена лишь отодвинулась от него. Хватило его ещё, чтобы вспомнить, подивиться тому, что Алик тогда, в пансионате, расположился на пляже рядом с ним. Ну, он, Климов, допустим, его не узнал — память на лица плохая и слишком много этих лиц перед ним каждый день мелькает, но неужели Алик не опознал врача, выявившего у него венерическое заболевание, не постарался не попадаться ему на глаза? Алик еще забывчивей, чем он или попросту наплевать ему было, демонстративно даже? И со Светланой потом...

Сонечка вернулась чуть раньше вчерашнего, в одиннадцать. Климов заранее предупредил жену, что сначала сам побеседует с ней, один на один.  Времени до этой беседы оставалась у него много, но так до конца и не решил, насколько может быть с дочерью откровенен. Подробностями истории со Светланой делиться с ней было не то чтобы стыдновато, но как-то по-отцовски неловко, пусть и взрослая уже Сонечка девушка, давно не та, какой была в ту пору. Сначала требовалось выяснить, что могло быть общего между нею и вдвое старшим её мужчиной, где и как вообще могли они пересечься, а потом уже, в зависимости от сказанного, действовать дальше.

Она пришла нарочито независимой, замкнутой, явно приготовилась к выяснению отношений. Климов, закрывшись с Сонечкой на кухне, сказал, что избавит её от необходимости врать, выдумывать причину её задержек. Так выпало, что он, выехав на консультацию, случайно увидел её в машине с каким-то мужчиной. И очень бы хотелось ему услышать откровенный, правдивый ответ, что всё это значит. 

─ Ладно, ─ не сразу отозвалась Сонечка, ─ откровенно так откровенно. Я что, не имею права?

─ Права на что? ─ сузил глаза Климов. Разговор с самого начала ему не понравился. Услышал в ответ:

─ На свою личную жизнь.

─ На любую, даже если она нелогична и непристойна? ─ возразил он.

─ А кто об этом должен судить, кроме меня? Мое мнение тут должно учитываться, или как?

─ Надо же, какая умненькая доченька у меня выросла, ─ головой лишь покачал Климов. – И всё-то она понимает, всё-то разумеет. Излагает так хорошо.

Не столько слова её не понравились, сколько тон, каким были сказаны. Никогда раньше такого у Сонечки не слышал — напористого, непререкаемого.  Сразу стало очевидным, что лёгким разговор не будет. Иного он, впрочем, не ожидал. Но в одном уверился окончательно: сидящая сейчас напротив него на другом краю стола девушка — уже не прежняя Сонечка, тихая, ласковая, домашняя. Что-то с нею даже не за дни ─ за считанные часы стряслось, лишь удивляться оставалось, что вообще такое с ней возможно.  Но более всего поражало другое. Да, Сонечка, увы, не первая и не последняя, для кого чужой, посторонний человек делается вдруг дороже отца с матерью, такова реальность, никуда не деться. Но у неё человек этот — Алик. Алик, на котором, за версту видать, пробы негде ставить. И что разъезжает он сейчас на шикарной иномарке для такой, как Сонечка, девушки не велико искушение. Что намного старше он, тоже не событие, не счесть ведь девчонок, которые как раз и западают нередко на таких мужиков — взрослыми уже себя считают, выделываются друг перед дружкой, не интересны, мол, им сопливые ровесники. Но Алик, Алик! Ему, Климову, возможно, и трудно судить о его мужской привлекательности, но рожа ведь у него не только похабная, но и жлобская ещё, неандертальская, неужели не разглядела? Чем, чем мог он, да ещё так скоропалительно, увлечь её? Ну не машиной же…

─ Хорошо, ты не хочешь, чтобы вмешивались в твою личную жизнь, но имею право я, твой отец, узнать, с кем встречается моя дочь? Или это мне тоже заказано? ─ Втянул поглубже носом воздух, оторопел: ─ Ты что, пила? Запах от тебя...

Сонечка покраснела, опустила глаза:

─ Совсем немного... я… для аппетита...

─ Какого аппетита? ─ вообще уже ничего не понимал Климов. ─ Где ты ела?

─ Ну... - замялась, ─ мы с ним пообедали...

─ Где пообедали? ─ снова эхом отозвался Климов.

─ Ну, в ресторане... А что здесь такого? Преступление что ли?

Час от часу не легче. Она, соплячка, уже с ним по ресторанам шастает. А то не понимает она, овечка, что здесь такого. И еще одно уяснил отчётливо. С ней сейчас разговаривать бесполезно. Нужно на более или менее холодную голову. Потому что сегодня все завершится, чуял он, грандиозным скандалом, с последствиями самыми непредсказуемыми, после чего всё только еще хуже, непоправимей станет. Отдышался, спросил:

─ Где и как ты с этим типом познакомилась? Хоть это ты можешь мне доверить? Или я вообще никто и ничто уже для тебя? Пыль под ногами?

Сонечка хлюпнула носом:

─ Папочка, ну зачем ты так? Ты ж его совсем не знаешь. Он не тип. Он хороший. Если б не он, со мною не знаю бы что приключилось...

И теперь заплакала, по-детски вытирая слезы кулачками. Размазанные чёрные следы на белой коже. Лишь сейчас он разглядел, что реснички и бровки она подчернила, губы слегка подмазала, чего раньше с ней никогда не бывало. Воспользовалась, значит, утром маминой косметикой, прихорашивалась. 

И как прорвало её. Она рассказывала, сбивчиво, взахлёб, он слушал, ни разу не перебил. И жалел её, жалел всем своим отцовским сердцем. Романтическая история, не потускневшая за бездны веков: благородный рыцарь спасает попавшую в беду деву, и та пылко влюбляется в него. А уж такие, как его Сонечка, домашние, неискушенные девушки, книгочеи-мечтательницы, которые и не поцеловались-то толком ни разу, ─ самые уязвимые персоналии...

Она шла после школы домой, переходила дорогу, и проносившийся мимо автомобиль обрызгал её грязной водой из лужи после недавнего дождя. Забежала в подъезд ближней девятиэтажки почиститься, благо не было там кодового замка. Он зашёл следом за ней — длинный худой парень в низко натянутой черной вязаной шапочке. Что-то щёлкнуло в его руке, и на  свободу выпорхнул страшно блеснувший клинок. Он приставил его к её шее, пообещал зарезать, если та пикнет. Подтащил ее, безумевшую от страха, к лифту, нажал кнопку вызова. И тут, на её счастье, в подъезд вошел Он. 

Заслышав шаги, бандюга выжидательно замер, лифтовая кабина всё ещё не опустилась. И Сонечка, очнувшись от ступора, во весь голос заорала, зовя на помощь. Парень, зло выматерившись, бросился наутёк, не успев или намеренно не захотев спрятать нож. Но это был неудачный для него день. Поднявшийся уже на лифтовую площадку мужчина среагировал мгновенно — ударил его ногой в пах. Тот, глухо замычав, согнулся пополам и тут же, получив сильный удар ребром ладони по шее, рухнул под ноги Сонечкиного спасителя. Нож выпал из его руки, спаситель поднял его, разглядел, со знанием дела вернул лезвие в рукоятку, сунул себе в карман, после чего с маху пнул поверженного врага ногой в бок. И тут произошло неожиданное: утративший, казалось, сознание парень вдруг резво вскочил и с удивительной скоростью метнулся к входной двери.  Ещё секунда — и как не бывало его здесь. И лишь сейчас вжавшуюся в стену Сонечку доконало. Всё поплыло перед глазами, подкосились ноги, и она медленно начала оседать. Спаситель успел подхватить её, удержать.

Всё дальнейшее запечатлелось в её памяти плохо. Не могла даже толком вспомнить, как очутилась в его машине — сама дошла или он ее отнёс. Обнаружила себя лежащей на заднем сиденье, спаситель чем-то трогал её губы, на чём-то настаивал. Это что-то оказалось горлышком плоской металлической фляжки, он просил отпить из неё. Сделала первый, обжигающий, глоток, затем другой, третий, из глаз полились слёзы, но не было это мучением, доставляло даже странное, неведомое ранее удовольствие. Проснулась потом на диване в большой светлой комнате, одетая, рядом никого не было. Спаситель оказался на кухне — отпаривал застиранную полу её плаща. Хотела забрать у него утюг, но он не позволил. Сидела, смотрела на его смуглые, мужественно поросшие темными волосами сильные руки, оголившиеся из-под закатанных выше локтя рукавов белой рубашки. Затем он сказал, что проголодался, и ей тоже не мешало бы подкрепиться. Есть ей не хотелось, но поехала вместе с ним. Оказалось, в ресторан. В маленьком зале, кроме них и ещё одной парочки за дальним столиком, никого не было. Она впервые побывала в ресторане, озиралась с любопытством. Ей всё там понравилось — и оформление, и вкусная еда, и что важный седовласый официант, почтительно склонив голову, поздоровался с ним, назвал по имени-отчеству, Алексеем Геннадьевичем. Старалась не комплексовать, соответствовать. На столе был коньяк, он и ей налил, она отказывалась, он, что тоже подкупило её, не настаивал. Потом они гуляли по набережной. Уже стемнело. Он её поцеловал, ей это было приятно. Затем вернулись в ту же квартиру, она вдруг заметила, как поздно уже, заторопилась домой. Договорились, что завтра он заедет за ней после школы, условились где, чтобы на глаза другим не попадаться...

Климов слушал, сжимал под столом кулаки, молчал. Не спрашивать же было, зачем они после гулянья на набережной вернулись к нему домой, что делали там до одиннадцати. Что снова сегодня подозрительно попахивало от неё, на мажорный лад тоже не настраивало. Но одно и в Сонечкиных словах, и в том, как говорила она, сомнений не оставляло: дочь его влюблена. Нет, не влюблена даже — ослеплена. Одурманена. Снова заворочалась внутри гадкая жаба, разболелся правый висок. Что-то объяснять, доказывать ей сейчас бесполезно. Он вдруг почувствовал, как сильно устал, словно долго изводил себя изнурительной тяжелой работой. Хотелось, чтобы разговор этот поскорей завершился, стереть, содрать его с себя как присохшую масляную краску. Спросил только, встречаются ли они завтра тоже. И как ни выпотрошен был увиденным всем и услышанным, до того изумился, что на какое-то время все остальное отшатнулось. Да, они завтра встречаются, но это не обычное свидание. В пять часов у Алексея Геннадьевича встреча с избирателями. Да еще, зазеркалье какое-то, в актовом зале Сонечкиной школы. Алексей Геннадьевич — депутат городской думы, переизбирается на второй срок. Алик — депутат... Меньше бы, наверное, удивился, окажись он космонавтом. 

В пять часов, только утра, а не вечера, Климов уже знал, как разберется с Аликом. Тяжелей всего было дожить до пяти вечера. Без четверти пять Климов стоял недалеко от школьных дверей. Без десяти пять появилась Сонечка — успел высмотреть её раньше, схоронился. Без пяти пять подъехала черная «ауди», но вышел из неё Алик не один, с ним ещё трое — двое мужчин и женщина. Климов быстро, пока тот не скрылся, приблизился к нему, заслонил путь и спросил, узнаёт ли тот его. Алик, судя по тому, как досадливо дёрнулась у него щека, наверняка узнал.

─ Допустим, ─ сказал. ─ И что с того? Извините, я спешу.

─ Я хочу представиться, ─ продолжил Климов, ─ я Сонечкин отец.

Такого зигзага Алик явно не ожидал. Но мгновенно собрался, повторил, что нет у него сейчас времени, он пообщается с ним как-нибудь в другой раз. Мужчины и женщина стояли рядом, прислушивались.

─ Нет, ─ сказал Климов, ─ другого раза не будет, будет только этот, последний. Если вы не оставите в покое мою школьницу-дочь, то горько пожалеете.

─ Вы мне угрожаете? ─ Алик уже полностью владел собой.

─ Угрожаю. Если вы сейчас же, вот при них, ─ кивнул на его спутников, ─ не пообещаете это, я вынужден буду войти сюда вслед за вами, подняться на сцену, представиться всем с упоминанием моей врачебной специальности и рассказать при каких обстоятельствах познакомился с вами. Не думаю, что это прибавит вам избирательских голосов.

Алик напрягся, заёрзал шеей, словно тесным вдруг стал воротник. Один из сопровождавших его мужчин, крепко сбитый, бритоголовый, какими  зачастую изображают в фильмах быдловатых телохранителей, шевельнул литыми плечами:

─ Алексей Геннадьевич, чего он к вам привязался? Убрать его?

─ Погоди, ─ сказал ему Алик. А потом, недобро улыбаясь, Климову: ─ Только попробуй. Мало ли чего с каждым из нас не случалось по глупой молодости, всё давно быльем-мохом поросло, не криминал. Но ты не имеешь права нарушать врачебную тайну, клятву Гиппократа небось давал. Не только диплома за это лишишься, но и под статью угодишь, уж я позабочусь. Так позабочусь, что проклянёшь тот день, когда приплёлся сюда.

Климов тоже усмехнулся:

─ Ну, раз уж мы перешли на «ты». Ты, оказывается, не такой долбак, каким кажешься. И книжки, похоже, иногда почитываешь, вот уж не ожидал. Я, пожалуй, иначе поступлю. Не потому, что каких-то статей твоих испугался, просто доставлю себе ещё большее удовольствие. Давно должок за тобой. Два в одном, как в рекламе говорится. Поднимусь на сцену и при всём честном народе нет, не ударю, слишком много чести для тебя ─ влеплю тебе, депутату говёному, пощечину. Как один мой великий коллега советовал. И твой мордоворот не спасёт. А уже потом, если не струхнёшь, и судиться будем, и всё прочее. Я тоже позабочусь. О том, чтобы журналюги наши такой лакомый кусок заполучили. Кое-какие возможности у меня тоже имеются. 

Алик не отвечал, лишь ноздри его ненавистно подрагивали. Они стояли, смотрели друг на друга. Алик первым отвел глаза.

─ Дайте пройти.

Климов смотрел в его неестественно выпрямленную спину, удовлетворенно жмурился. И снова пожалел сидевшую сейчас в зале Сонечку, трепетно ждущую своего кумира. Бедная девочка, как справится она с тем, что вскоре предстоит ей? И не вскоре… С такой  прелюдией… А вслед за этой еще одна мысль: и бедные мы…

_______________________

© Кисилевский Вениамин Ефимович