История о том, как Юра Зайчиков ездил на поиски младшего лейтенанта Кашаева, посланного в город за ёлочными игрушками 

От Автора: Давним читателям RELGA уже знаком Юра Зайчиков, главный герой моей ретромозаики «Похождения советского филолога» (см. новеллу «Сувенир с гауптвахты» в № 18 [48] 23.09.2000). Двадцать с лишним лет спустя предлагаю еще одну: давайте сравним с нынешней новогоднюю атмосферу полувековой давности! 

Младший лейтенант Кашаев, едва успев приступить к службе начальником клуба полка, стал знаменит на всю дивизию. Случилось это по осени, когда шла подписная кампания. Новый начальник клуба принялся за дело рьяно, радуя руководство дотошностью и оперативностью, в течение недели собрал все положенные средства, а потом исчез, и полмесяца не видели его и не слышали. Случайно встретил парня лейтенант Сериков в гардеробе томского ресторана «Золотая осень», где тот увлечённо играл в кости со швейцаром; Сериков посоветовал начальнику клуба поскорее вернуться в часть во избежание крупных неприятностей, и Лёва Кашаев благоразумно послушался.

– Деньги-то где? – спросили его заинтересованно.

Младший лейтенант Кашаев чистосердечно признался, представив почтовую квитанцию, что триста пятьдесят рублей послал жене в Новосибирск, а куда остальные семьсот делись, он не помнил.

Начальство в лице замполита Коршуна ошеломилось такой простотой и даже взыскания никакого Лёве не припаяло; решили только к казённым деньгам его на пушечный выстрел не подпускать, да начфину велели удерживать частями из Лёвиного денежного довольствия растраченную сумму.

С этого момента Лёва превратился в достопримечательность полка, и к нему стали приглядываться поподробнее.

Внешности он был, надо сказать, весьма неказистой: маленький, плюгавенький, рыженький, редковолосенький, сгорбленный, и голова в плечи втянута. Откуда такой взялся – полюбопытствовали. Оказалось – своей волей с гражданки на действительную попросился, а до этого дирижировал оркестром народных инструментов. Юру поступок Кашаева удивил несказанно – что это его в армию потянуло? Тут не только дни, но и часы считаешь, что до дембеля остались, а этому доброй охотой в мундире пощеголять возжелалось. Гроши, что ли, надеялся длинные урвать?.. А в полку в ту пору обустройства на новом месте и клуба-то как такового не было, не то что народных инструментов – там и трубы с барабанами в артиллерийский склад свалили и загородили ящиками со снарядами – до них и не долезешь… Стали думать, чем же занять Кашаева? Хотели дать ему понюхать настоящей службы, а куда приткнёшь? Не в караул же посылать, когда он не только оружия никакого в руках не держал, но и ни одной уставной команды подать не мог. И ставили его чаще всего в самый безобидный наряд – дежурным по парку, где можно было круглые сутки глаз не размыкать.

– Пусть он там антифриз пьёт! – мрачно сострил на разводе командир полка Жмякин.

Неизвестно, с антифриза или с чего другого, но Кашаев и там умудрился на зуб высшему командованию попасть. Комдив проезжал мимо, остановился позвонить, зашёл к Лёве в дежурку – спешил человек, даже не спохватился: что это его никто не встречает, не докладывает, – сел на топчан, а там какой-то куль недвижный лежит. Комдив – молодой был полковник, нетерпеливый – подвинул его слегка; тот с топчана скатился, раскрылся и не шевелится по-прежнему. Тут только и разглядел комдив, что это человек, пьяный вусмерть, ну и, ясное дело, срочно востребованный в парк дежурный по части опознал в нём не иного кого, как начальника клуба младшего лейтенанта Кашаева.

И что примечательно: Лёвины штучки настолько ошарашили высшие полковые и дивизионные чины, что ему даже наказания подходящего не подбиралось, так он и ускользал от дисциплинарных мер, лишь только поле его деятельности старались сузить.

После эпизода с комдивом Лёва прижух в своей кинобудке, и месяца два слухов о его новых достижениях не возникало. Один раз всего видел его Юра Зайчиков – в общаге, на дне рождения вещевика Вадика Мылова. Лёва нарисовался в комнате, когда Вадик уже хорошо поддал, а он и вообще любил покуражиться.

– Что, Кашаев, выпить хочешь? – ехидно спросил хозяин у смиренно пригнувшего голову Лёвы.

Тот скромно кивнул и порозовел.

– А гроши у тебя есть? Здесь на халяву не наливают.

Лёва помялся и извлёк из какого-то загашника бумажный рубль – ну такой уж замусоленный, грязный, рыхлый – Юре и в руки его противно было бы взять.

Вадик придвинул к младшему лейтенанту Кашаеву пустой гранёный стакан, кончиками пальцев брезгливо приподнял Лёвин рубль и шлёпнул его на дно, потом на две трети наполнил водкой:

– На, Лёва, пей!

Юра Зайчиков оторопел. А Лёва игриво хихикнул, как бы давая понять, что оценил остроумие дружеской шутки, и медленно выцедил, прицокивая языком, словно гурман, смакующий сверхизысканный деликатес. Вадик Мылов довольно загоготал – и чуть не закатился, когда увидел, что Лёва, опорожнив стакан, вынул со дна мокрую рублёвку и упрятал её куда-то в глубину своей шинели.

Но, как выяснилось наутро, это был ещё не предел восторгов именинника. После пробуждения, когда, естественно, поправить голову ни капли не осталось, Лёва буквально потряс всех. Все у Вадика в комнате собрались, бубнят про то, что где ж теперь в воскресенье раздобудешь чего, – вдруг Лёва из-под койки выкатывается – он там ночевал, оказывается. Вскочил, полушубок отряхнул от пуха. «За мной!» – по-деловому скомандовал – и на улицу. Ничего не понимающие лейтенанты повалили следом за Кашаевым. Лёва, пригнувшись, как ищейка, покатился за дом, повёл всю компанию по снежной целине к ближней берёзе, на колени перед ней упал и давай сугроб у ствола разрывать по-собачьему. Шустро-шустро расковырял, до ледяной корки дорылся – схватился за голову, провыл что-то неразборчиво, вскочил, подбежал к следующей берёзе, совершил под ней те же загадочные манипуляции. Все только рты поразевали, а Лёва опять схватился за голову, что-то проскулил, потом, с убитым выражением на мордочке, покрутил носом по сторонам и метнулся к дальней осине, за которой уже тайга начиналась. Подкопавшись под осину, он издал радостный звук, похожий на хрюканье, и с ликованьем вознёс над головой, как призовой кубок, поллитровую бутылку спирта за 5.87. Нашёл-таки свою заначку. Вадик Мылов его даже зауважал после этого случая…

День рождения Вадика Мылова отмечался где-то в начале декабря, а в ночь с 29-го на 30-е Юра заступил в наряд дежурным по парку. Хлопот особых служба не сулила, но морозец наддавал, к тридцати тянулся, так что тулуп очень даже не лишним оказался, когда Юра топал на место, а звёзды так яро сверкали, что к утру и под сорок могло придавить. Поэтому утром, когда, ещё до рассвета, Юру срочно вызвали в штаб, не раскрывая причин вызова, он с явной неохотой и «стариковским» бурчанием выполз из натопленной дежурки на холод. Но задание его ожидало не такое уж неприятное.

Начальник штаба подполковник Кондратов приказал ему срочно сдать дежурство лейтенанту Синькину и вместе с командиром полка, на командирском уазике, отправиться в Томск, где: а) проводить в аэропорту отбывающего в отпуск командира; б) произвести розыск младшего лейтенанта Кашаева.

– А что он, снова пропал? – удивился Юра.

– Да говорил же я этому замполиту, а!.. – рубанул рукой воздух Кондратов. – Короче, Новый год, ёлку решили для детей военнослужащих устроить – ну, вот он его и послал, Кашаева.

– За ёлкой? – ещё больше удивился Юра: почему нельзя было срубить подходящую в тайге, что со всех сторон окружала место дислокации полка?

– Да кой леший за ёлкой! – отмахнулся начальник штаба. – В город послал, за ёлочными игрушками. Неделя прошла, а его нету. Дуболом чёртов!

Юра не совсем понял, к кому относилось это определение – к начальнику клуба или к замполиту.

Сразу после завтрака и выехали – втроём: командир, подполковник Жмякин; водитель, старший сержант Амаев; и Юра. Юра сидел сзади, кемарил под убаюкивающее покачивание и лениво размышлял о том о сём – что в голову влезет…

Сначала подумалось ему о сменившем его в парке лейтенанте Синькине из молодых двухгодичников – везуха подвалила новенькому: отдежурит с 30-го на 31-е и в новогоднюю ночь свободен. Самое лучшее дело – предпраздничный наряд: ни проверок, ни тревог ждать не приходится. Хотя после недавнего конфуза дивизионное начальство и вообще вряд ли до лета рискнёт проверять чего-нибудь в парке – и одного раза с головой хватило. Тогда по утрянке объявили тревогу – так до обеда ни один из танков и БТРов не смог завестись и из сугроба выползти. Вернее, один-то танк – у водителя младшего сержанта Куку – к удивлению всех, вдруг заурчал, затарахтел и до ворот дочухал, зато после, на бревенчатом мостике через глубокий кювет, провалился и заглох намертво, так что если б ещё кому из водителей удалось запустить движок, то выехать на бетонку он всё равно не сумел бы…

В ту проверку отличился ещё снайпер из Юриного взвода Анюткин – смышлёный такой парнишка, хитрован каких мало – дневальным был в парке у дежурного лейтенанта Бердникова. Только сыграли тревогу – тёртый лейтенант сразу смекнул, что водительский состав нескоро в парке появится, а проверяющий из дивизии уже в дежурке топчется. Бердников мигнул Анюткину – дуй, мол, в парк, обозначай хоть какие-то действия по тревоге. Тот кинулся – тык-мык – кругом снежные завалы, и не подступишься к технике. На скорую руку от своего взводного БТРа откинул снег лопатой и давай ветками с капота сметать. А тут начальник штаба дивизии с секундомером:

– Вы чем это занимаетесь?

– Так тревога же, товарищ полковник, – прикинулся простачком Анюткин.

– Сам знаю, что тревога. Почему не заводите, не выезжаете?

Анюткин закручинился, заюлил, а придумать ничего путного не может.

– Живо в машину! – скомандовал проверяющий.

– Не могу…

– Как так не можете?!.

– Да снайпер я, товарищ полковник…

У того и челюсть отвисла…

А на разборе, при всём личном составе, командира полка Жмякина полковник так дрючил, что Юре даже жалко его стало. Но, надо отдать полкану должное – он хоть, судя по внешнему виду, с глухого похмелья был, а держался молодцом, как литая статуя: ни бровью не шевельнул, ни глазом не сморгнул, ни губой не дёрнул – лишь слегка его взад-вперед кренило. Да, в крепости натуры ему не откажешь…

Зайчиков сосредоточился на мыслях о своём командире. Это был уже третий Юрин полкан – с ним и выпало Юре покорять Сибирь, начиная с самого эшелона. А до Жмякина ещё двое Юру пестовали, учили уму-разуму…

Первый, полковник Немыкин, годился Юре в отцы – он и работал-то под образ «отца солдатам»: стартовый их разговор завершился отеческим наказом Юре – подстричься. Юра заикнулся было возразить, что, мол, и так у него волосы не слишком длинные, но Немыкин понял (или притворился, что понял) Юрины возражения иначе:

– Что, сынок, денег нет? На тебе рубль, с получки отдашь.

И Юра растерянно взял этот рубль под одобрительные реплики окружающих офицеров…

Но особенно поразил Немыкин Юру зимой, когда они оба очутились в госпитале – Юра со своим злосчастным гайморитом, а комполка – на обследовании перед комиссией по поводу ухода на пенсию. Столкнувшись в коридоре с Зайчиковым, командир сказал:

– Зайди ко мне.

Юра зашёл.

Немыкин уселся на койку.

– Знаешь, какие оперы Чайковский написал?

Юра задумался в некоторой растерянности – он никак не ожидал подобного вопроса.

– Ну… «Евгений Онегин», «Пиковая дама», «Мазепа»… «Иоланта»… – Юра запнулся.

– Всё? – с непонятным Юре подтекстом уточнил полковник.

– Кажется, ещё «Чародейка», – иссяк Юра.

– А ещё, – торжествующим тоном отчеканил командир: – «Воевода», «Ундина», «Опричник», «Кузнец Вакула», перераб. в «Черевички», и «Орлеанская дева». Эх ты, Зайчиков, с высшим образованием – а не знаешь.

Крайне поражённый, Юра не нашёлся что ответить своему командиру, а тот поучающе поднял указательный палец:

– Я институтов не кончал, а вот самоучкой повышаю свой образовательный уровень. Тут вся премудрость записана. – Он указал Зайчикову на синий том БСЭ. – Лежу и конспектирую, время зря не теряю.

Ушёл на пенсию Немыкин накануне броска с Юга в Сибирь и сдал дела своему заму, подполковнику Дермодехину – образцу гусара. Тот прокомандовал полком с месяц – и запомнился Юре лишь одним диалогом на разводе, где, распекая за пьянку рядового Самощенку и услышав в ответ: «А вы что, сами не пьёте, товарищ подполковник?» – резко и внятно отпарировал:

– Я офицер – пью и буду пить, потому что мне положено, а ты рядовой – тебе не положено. За пьянку и пререкания с командиром – пять суток гауптвахты…

Перед самым «сибирским походом» Дермодехину удалось зацепиться за южную должность – тогда и прислали на его место Жмякина. Молодой, после академии, и до того распирало его от собственного величия, что он с подчинёнными почти без слов обходился: станет перед строем, серые бездонные выпучит и давит, давит взглядом – так, что цепенеют все, а чего хочет, никто понять не может. Первый раз Юра с ним лоб в лоб столкнулся на погрузочной площадке спиртзавода – часть эшелона там формировалась. Зайчикова с группой бойцов Бунин, начштаба тогдашний, отрядил охранять имущество, а потом и забыл про них в суматохе, три дня они беспризорными болтались и – как стойкие часовые из детских книжек – с поста ни шагу. А ночи майские холодные, жрать нечего, да еще спиртзавод этот: только и гляди, чтоб солдатики цистерну какую не продырявили. Хорошо, за забором на лугу корова паслась – так у хозяйки молочком парным разживались. Потом, когда на третий день Зайчиков от директора завода до Бунина дозвонился, тот, бедный, так переживал, так извинялся за свою забывчивость, что Юра аж сам его пожалел. Он-то мужик ничего был, Бунин, под интеллигента работал, старался, как умел, подчинённому без мыла в душу влезть – кой на кого действовало. Изредка только солдафонская жилка в нём просвечивала. Дежурил Юра как-то на КПП, а Бунин по штабу, и где-то среди ночи звонит Зайчикову, интересуется, как служба. Юра, как положено, отрапортовал: мол, происшествий не случилось, а тот вдруг с непривычной строгостью – чтоб, значит, свою командирскую проницательность продемонстрировать, – спрашивает:

– А что это ты, Зайчиков, со мной сидя разговариваешь?

– Никак нет, товарищ подполковник, не сидя, а лёжа, – честно ответил Юра.

Бунин и трубку выронил…

Так вот отирались трое суток на спиртзаводе, спали в деревянном сарае, холодрыга – дуба дать можно. Костёрчик бы развести, да кругом одно дерево. Однако ж голь на выдумки хитра: хлопцы Юрины на задворках ржавый умывальник раскопали, приволокли, на пол бросили, дровишек натолкали в него, как в подставку, – можно бока греть. Юра, конечно, всю ночь начеку был, следил, чтоб огонь куда не кинулся, – и всё ж таки полы под подставкой прогорели до самой земли. Местные шестёрки хай подняли: кто, дескать, платить будет? Зайчиков пошёл с директором объясняться. Так и так, признал, промашка небольшая вышла, ну, да теперь ничего не поделаешь, всё равно они сегодня в Сибирь трогаются, так что взятки с них гладки, упущенного не воротишь, хорошо, хоть сарай цел и люди не пострадали. Директор, видать, сообразительный попался, шуметь не стал, ан Жмякину Юру кто-то заложил.

Стал он перед Зайчиковым, двумя клиньями воткнул в него взгляд свой железобетонный и молчит, гипнотизирует, а Юра и раньше замечал, что у многих офицеров глаза чем-то похожи, да всё не мог определить – чем именно. А в тот момент у него в мозгу и прорезало – как экран телевизора, если его к сети без антенны подключить: свечение есть, а изображение отсутствует. Молчал он, молчал, бедный Юра чуть не заснул стоя – и наконец родил, будто клеймо припечатал:

– Эх вы, а ещё с высшим образованием…

С тех пор и невзлюбил командир Зайчикова. Насчёт образования, правда, он не первый прошёлся. Юра уж к тому времени и попривык, что высшее образование в армейских условиях – что-то не вполне приличное, вроде даже стыдное. Но у Жмякина это по отношению к Юре, можно сказать, в поговорку вошло: где ни встретит, никогда не упустит случая подпустить шпильку на этот счёт. Однако когда в Сибири обживаться стали, как-то незаметно такая ситуация сложилась, что и не терпит Юру командир, и в то же время обойтись без него никак не может. Капитальный ремонт столовой с «партизанами» организовать – давай Зайчикова, картошку на зиму заготавливать – опять Зайчиков; колонну машин на уборку отправить – тоже никак без Зайчикова не получается. Но это хоть со смыслом задания. Зайчиков им и столовую в срок сдал, и картошкой обеспечил, и колонну на платформы погрузил – не помешало высшее образование, – а всё мало. Хуже всего было со Жмякиным вне строя встретиться: на обеде либо по дороге куда. Такую вводную подкинет, что хоть стой, хоть падай. Юра поначалу в ужас приходил. Ну вот, к примеру, роет Юрин взвод теплотрассу, зима на носу, – Жмякин Юру возле штаба увидел, узор мыслей стратегических изобразил на своём лбу и приказ даёт: завтра в шесть утра прибыть с шестью бойцами на рубку леса. Ошеломил, ничего не скажешь. Юра комбату Рассохину доложил – тот его успокаивает:

– Не суетись, подожди до завтра – он и забудет, что тебе поручал. 

И точно: при следующей случайной встрече Жмякин спешил зарядить Зайчикова новой вводной, ни намёком не касаясь предыдущей…

Мало-помалу почувствовал себя Зайчиков в полку незаменимым человеком – крутиться приходилось без передыху с утра до ночи, а то и сутками напролёт. А у начальства всё плохой да никудышний, всё образование подводит…

Как-то, ещё осенью, когда в полку комсорга с месяц не было, засадил Юру замполит Коршун разгребать бумажки в штабе. И попались ему на глаза протоколы партсобраний. Полистал из любопытства – мама родная! – на каждом собрании главный вопрос – о поведении Зайчикова: и не так стрижен, и не так брит, и пререкается со старшими, и напитками нехорошими злоупотребляет… Короче, корень всех зол – в Зайчикове, который один только и подрывает боеготовность части.

Вот те на, пригорюнился Юра. Взвод у Зайчикова – единственный на всю роту отличный; на последнем кроссе опять же солдатики Зайчикова все норматив выполнили, и он сам, что отметить не мешает, хоть и полуживым, а до финиша дотянул, в отличие от всех остальных офицеров; в каждую дырявую бочку Зайчикова затычкой суют – и он же, оказывается, подрывает…

Не то чтобы обиделся Юра, а так – как-то смешно ему стало. «Милые вы мои, – подумал он тогда, – да ежели такой никчемушный Зайчиков, за каким же хреном вы его турсучите здесь? Что ж он, просился к вам под крылышко со своим негодным филфаковским образованием? Да отпустите вы его на все стороны света – он и выходного пособия не попросит…»

И ещё шире пораскинул мозгами Юра. Получалось, что не только командир, но и вся армия не могла обойтись без Юры Зайчикова, как ни портило его высшее образование, потому что он ведь не так уж скучно жил без армии и собирался жить без неё дальше, ан нет – она возьми да призови его на службу, а за каким, спрашивается, лешим, которого любит поминать начштаба Кондратов, ежели он, Юра, сроду не любил и не умел ни командовать, ни стрелять, ни даже просто драться?.. Теперь-то он худо-бедно кой-чему из этого научился – дело-то не ахти какое суперсложное, не бином, как сказано у классика, Ньютона, – а коль так, то неужто без Юры не хватило бы умельцев и хотельцев на эти мероприятия?.. А раз он здесь, значит, так-таки армия без него обойтись не может…

И ещё дальше поплыли не контролируемые командованием Юрины мысли и наткнулись на такое противоречие. С детских лет его учили примерно так: есть Родина, и мы все её дети. Но она дороже и ценнее каждого в отдельности и без любого из нас не пропадёт, а вот мы без неё сгинем. Армия же – защитница Родины. Тогда и она не пропадёт без любого из нас? Зачем же грести туда насильно?.. С другой стороны, если мы дети своей Родины, но она без любого из нас обойдётся, так что ж это за мать, которая не дорожит детьми своими?.. И тут мысли Зайчикова окончательно запутались, он задремал и очнулся только от гула аэропорта.

Прощание с командиром вышло почти панибратским. Вероятно, одно предвкушение надвигающихся отпускных радостей настолько охмелило Жмякина, что он, вместо того чтобы, чего опасался Юра, подкинуть ему очередную невыполнимую вводную, только жизнерадостно осклабился, протягивая руку:

– Ну, давай, Зайчиков, гы-гы-гы-гы…

И Юра, поощрённый таким неформальным напутствием, с ходу переадресовал его Амаеву:

– Давай, Амаев, жми в город.

Амаев, тоже, очевидно, приятно возбуждённый обретённой свободой, так разгулялся, что уазик занесло и выбросило на первую же пересёкшую путь трамвайную линию. Бесплодно пробуксовав с полминуты, Амаев с Зайчиковым всё же благополучно вырвались из ловушки благодаря моментально сбежавшейся дюжине прохожих, которые на руках вынесли машину на дорогу.

Случайно улица, на которую поставили уазик горожане, оказалась той самой, где располагался ресторан «Золотая осень» – любимое пристанище попадавших в город офицеров из Юриного гарнизона. Как раз здесь был обнаружен младший лейтенант Кашаев во время своего первого исчезновения из части, потому Юра счёл резонным именно отсюда начать операцию по розыску вновь пропавшего однополчанина. А заодно и взбодрить себя ста граммами коньяку. Позаботился он и о своём водителе – дал ему рубль и велел пообедать в какой-нибудь близлежащей столовке.

Швейцар, хмуро рассмотрев Зайчикова, сознался, что дня три назад видел Лёву, но тот, обыграв его в кости, невзирая на своё обещание прийти и ещё, чтобы дать швейцару шанс отыграться, с тех пор не появлялся, за что, как понял Юра, и заслужил неодобрительную оценку, выразившуюся в определении: «Этот рыжий шпендик». Не оправдались надежды швейцара и попытать судьбу в поединке с Зайчиковым, хотя он и с явным намерением тряс костяшками в пластмассовом стаканчике и высыпал их, как бы тренируясь, на барьер гардероба – чтоб соблазнить Юру, пока тот одевался после принятой лёгкой дозы допинга. Но Юра никак не отреагировал, и раздосадованный швейцар наградил его посланным вслед сквозь зубы «Сал-л-лага…» – разумеется, не утруждая себя прямой, казалось бы, обязанностью – открыть Зайчикову дверь.

Но это мало заботило Юру: главное, что этот азартный игрок подтвердил недавнее присутствие младшего лейтенанта Кашаева в городе. К тому же Зайчиков и обратился-то к нему попутно, так как исходным пунктом поисков у него была запланирована станция Томск-2, в районе которой обреталась некая пани Моника. Однако прежде чем отправиться туда, Зайчикову захотелось повидать Натали – студенточку, с которой он свёл знакомство во время октябрьского картофельного десанта в отдалённый район, и Юра направил своего шофёра к дому, где жила девушка.

Натали встретила Юру радостно, с восторгом приняла приглашение покататься по предновогоднему городу, но сам Юра почему-то в ней разочаровался. То есть она ему и тогда, при первом знакомстве, не особенно приглянулась, а сейчас и вовсе разонравилась. Оттого, наверно, их дежурный поцелуй на заднем сиденье вышел хотя и старательным, но довольно бесстрастным, да и присутствие Амаева не располагало к дальнейшим интимностям, так что Юре скоро наскучило катание, и после небольшого круга по городу Натали была возвращена в родительский дом.

Пора было всерьёз приниматься за розыск младшего лейтенанта Кашаева. Как мы уже упоминали, прочно взять его след Юра надеялся с помощью пани Моники. Самому Юре никогда не доводилось пользоваться её услугами, и обратиться к ней ему посоветовали более опытные товарищи. Дама эта, получившая прозвище по имени популярной телевизионной героини, известна была тем, что знакомила посещавших город офицеров с девушками, с которыми можно нескучно провести свободное время.

Следуя по указанному адресу, Зайчиков попал на глухие задворки станции, к осевшему бараку конюшенного типа. Открыла ему сурового вида дряхлая старушенция, видимо, глуховатая – она долго не могла понять, чего хочет Юра, но в конце концов ему удалось выудить из неё кое-какую информацию: та, кого называли пани Моникой, по словам старухи, как раз сегодня получила новую квартиру и справляет новоселье. Немного помявшись, бабка и адрес назвала. Тронулись дальше.

Новенькая белокирпичная пятиэтажка выглядела значительно веселее трухлявого барака, поэтому вполне оправданно было, что из-за двери, на которой жал кнопку звонка Зайчиков, доносилась залихватская музыка и топот пляшущих ног. Юрин тонус, хотя и несколько приподнятый малой дозой коньяку, к тому же успевшего уже подвыветриться, явно не дотягивал до того уровня эйфории, что царил у новосёлов, поэтому он ощутил себя не в своей тарелке, когда дверь открылась и фигуристая патлатая девица смазливо-потасканного вида, чьё лицо показалось ему смутно знакомым, радостно просияв, повисла у него на шее с возгласом:

– Лейтенантик, лейтенантик пришёл!

Правда, полуминутой позже, присмотревшись к шинели Зайчикова, она вдруг поскучнела, оттолкнулась от него и неприязненно спросила:

– Ты милиционер?

Зайчиков категорически отверг такое подозрение. Впрочем, его не впервые принимали за милиционера, когда он был в парадной шинели, ибо этот предмет обмундировки, увы, по цвету не резко отличался от милицейского, во всяком случае, на взгляд человека с гражданки.

Из дверей прихожей показалась более солидная дама ничем не примечательной, но довольно благообразной внешности, – очевидно, это и была пани Моника. Из-за её спины выглядывали два плотных и хорошо уже поддатых мужичка с настороженными физиономиями.

– Я Лёву ищу, Кашаева, – поторопился объяснить цель своего визита Зайчиков, чувствуя, что его приход воспринят окружающими как-то превратно.

Хозяйка понимающе кивнула, а девица, догадавшись, что опасности от Юры никакой не предвидится, снова вцепилась в него и принялась настойчиво расстёгивать пуговицы на шинели, приговаривая нараспев:

– Лейтенантик, с нами за стол, выпьем за новоселье, скорей-скорей…

Мужички вяло переглядывались, но молчали.

Как ни отнекивался Юра, как ни оправдывался тем, что он на службе, при исполнении, – но устоять всё же не смог: присел к столу и пропустил рюмочку водки. За ней как-то незаметно последовала другая, третья, а поскольку рюмочки были маленькие, Зайчиков вскоре со счёта сбился и считать перестал. Однако ж он не забыл о главной цели своего визита и, улучив момент, пригласил пани Монику выйти для разговора в прихожую. Та с матерински-ласковой улыбкой выслушала Юрины расспросы и постаралась успокоить его: да, Лёва Кашаев был у неё, и вчера был, и позавчера, и третьего дня, а вот как раз сегодня он собирался ехать обратно – она его видела на трамвайной остановке; да, и коробка с ёлочными игрушками при нём имелась, так что всё с Лёвой в порядке, не надо волноваться…

Что ж – рассказ пани вполне удовлетворил Зайчикова, и он решил, что теперь торопиться особенно незачем. К нему снова приклеилась барышня, и Юра благосклонно позволил вновь усадить себя за стол, чтобы выпить за приятное знакомство. Потом она потащила его танцевать и, предполагая, по-видимому, что Зайчиков всё ещё в шинели, пыталась расстегнуть пуговицы на кителе Юры. Он уже к тому времени слегка упарился, поэтому сопротивления не оказал. Немного позже он неведомо каким образом очутился в другой комнате, где ощутил себя лежащим поверх покрывала на пышной постели, без кителя и без сапог. Такая диспозиция его несколько насторожила, он попытался сосредоточиться, обвёл глазами слабо освещённую комнату и… Да… Зрелище, представшее его взору, не оставило бы равнодушным ни одного нормального мужчину: его партнёрша по недавним пляскам стояла у окна – она была в туфельках на шпильках, чёрном поясе для чулок, и ещё, кажется, какая-то цепочка на шее у неё поблёскивала…

Реагируя на увиденное, рефлексы Зайчикова сработали самым естественным образом: он моментально вскочил на ноги, сделал шаг навстречу манящим прелестям – красотка зазывно хихикнула, и в этот миг…

Впоследствии, вспоминая этот эпизод, Юра испытывал противоречивые чувства: с одной стороны, он был горд, что не потерял самообладания и избежал неприятностей, – с другой стороны, некая неудовлетворённость его снедала. Дело в том, что, шагнув по направлению к патлатой девице, Юра вдруг вспомнил, где он видел её раньше…

Летом уходили на дембель Юрины предшественники-двухгодичники – и среди них пожилой лейтенант Тризников. Ему лет 28–29 было, но он старичком считался – по виду ему и все 40 можно было дать, к тому же семейный: жена, двое детей в Самаре. Тихий парень, незаметный, сроду ни в каких гудежах не участвовал – ни искринки гусарской в характере. Ждал мирно дембеля и дождался. Получил выходное пособие 700 рублей, проездные документы – всё как полагается. И вдруг накануне отъезда исчез. Ребята уже с чемоданами выползли на станцию ехать, а его нет и нет. Наконец появляется. Вид растерянный, пришибленный, на лице улыбочка придурковато-блаженненькая. Где был? Ой, ребята, лучше и не спрашивайте – и краснеет, как пионер. Оказалось, что в посёлок прибыла на гастроли сногсшибательная профура, сняла избу для промысла. Тризников случайно мимо проходил – и накололся на неё. И тут, наверно, после двухлетнего поста, чего-то ему мозги замстило, не устоял перед заезжей чаровницей. Оклемался поутру – дамы нету, изба пустая, по карманам шурх – бумажник на месте, раскрывает, а там… 17 рублей. И проездные документы.  Благородство проявила, оставила, чтоб с голоду не загнулся, пока до жены доберётся… Покрутили все головами, посочувствовали бедолаге, а он прищурился сладко и тянет мечтательно:

– Эх, мужики, денег, конечно, жалко, но зато как трахается!...

Вот эту-то коварную соблазнительницу и опознал Юра в стоящей у окна красотке – он её видел мельком в посёлке, как раз перед тем, как она Тризникова оприходовала…

Головное кружение у Зайчикова прекратилось. Он ясно осмыслил подстерегающие его опасности, молниеносно натянул сапоги, схватил китель и, бросив последний неутолённый взгляд на покидаемые прелести, резко рванул к выходу. Пока он возился с шинелью, в прихожую вслед за ним вывалили все участники новоселья, в их числе и закутанная в покрывало прелестница. Вероятно, оскорблённая Юриной негалантностью, она что-то возбуждённо шепелявила на ухо одному из мужичков, указывая рукой на Зайчикова, а другой мужичок довольно грубо отсадил Юру от пани Моники, которой тот пытался поцеловать руку на прощанье, и, схватив за плечи, прогудел угрожающе:

– Что здесь нужно этому менту?

– Да это Лёвин товарищ, – попыталась вступиться за Юру хозяйка квартиры.

В этот момент мужичок, подзуженный девицей, тоже зашевелился – Юра понял, что нужно незамедлительно сматываться подобру-поздорову…

Итак, день, суливший поначалу массу увлекательных приключений, едва не завершился глупейшей потасовкой. Не выполнена была до конца и основная часть операции: хотя Лёвины следы и отыскались, сам он так и остался неуловим. Получалось, что делать больше в городе нечего, и Юра дал Амаеву команду двигать в обратный путь.

Выбрались за город. Уазик резво катил по отутюженному насту, простреливая пустынную дорогу бледно-жёлтыми трассами фар. Вдруг Амаев затормозил и вырулил на обочину. Зайчиков недоумённо взглянул на своего водителя, а тот подмигнул Юре и извлёк из-под сиденья бутылку водки.

– Надо погреться, – пояснил он свои действия, хотя печка работала исправно, овевая ноги уютным теплом.

Пить водку с солдатом было явным нарушением норм офицерской этики. Пить водку с шофёром, сидящим за рулем, – вообще почти преступление. Следовало резко оборвать Амаева, приказать ему убрать бутылку, нет, не убрать, а уничтожить её: ведь солдату вовсе не положено употреблять спиртные напитки, даже на отдыхе, в увольнении, а тем более на службе… Но пока Юра приводил себе все эти доводы, шустрый Амаев содрал с бутылки пробку, налил почти до краёв стакан и протянул Зайчикову. И Юра, как бы машинально, поднёс стакан ко рту и в три глотка осушил его, а потом, как будто так и надо, – «закусил мануфактурой»: вытер губы и понюхал рукав шинели. Амаев с не меньшей лихостью проделал всё то же самое и, довольно крякнув, включил передачу.

Ехать стало веселей, хотя Юра не сразу избавился от некоторой неловкости, охватившей его по поводу непредвиденной выпивки. Он подыскивал доводы для самооправдания. Конечно, офицеру пить с солдатом не стоит, потому что как потом будешь требовать, чтобы он беспрекословно выполнял твои приказы. Юра очень редко, в исключительных, можно сказать, случаях, позволял себе отступать от этого правила, и то – с теми лишь, кому он полностью доверял, – опытными, толковыми ребятами, на кого можно положиться. Вот и Амаев был как раз из таких: взрослый семейный парень, заканчивающий службу, старший сержант к тому же, и вообще напрямую не подчинённый Зайчикову. Худо, конечно, что за рулём он, – но дорога несложная, пустая, да и водитель он умелый, осторожный. Хотя… Тут Зайчикову вспомнилось, как, ещё на Юге, он ехал с Амаевым через город на ГАЗ-66 из третьего караула, и тот, приближаясь на высокой скорости к светофору, заметив жёлтый, не притормозил, а поддал газу и проскочил перекресток уже на красный, а на укоризненное Юрино замечание бесшабашно махнул рукой:

– А!.. Долго ждать не люблю…

Горячий парень, нетерпеливый – горец, одно слово.

Вспомнив об том случае, Зайчиков насторожился и покосился на Амаева с подозрением. Тот, пригнувшись к баранке, напевал себе под нос какую-то весёлую национальную песенку с припевом: «О-рэйда-рэйда, о-рэйда-рэйда», – но за дорогой следил зорко и скорость держал хотя и приличную, но не гоночную, короче, был в норме. Глядя на жизнерадостно напевающего водителя, Юра почувствовал, что тоже повеселел, и ему вдруг захотелось самому сесть за руль.

– Слышь, Амаев, дай порулить немного.

Амаев испуганно дёрнулся.

– Нельзя, товарищ лейтенант.

– Что тебе, жалко? Дай хоть пару километров я поведу.

– Никак нет, товарищ лейтенант, я за машину отвечаю.

Раззадоренный Зайчиков обиделся и потянул баранку на себя. Амаев отпихнул его плечом и ударил по тормозам. «Уазик» пошёл юзом, развернулся почти на сто восемьдесят градусов и застыл в таком положении.

– Ну, вы даёте, товарищ лейтенант, мало-мало не перевернулись, – пристыдил командира подчинённый.

Зайчиков опомнился, хмель из его мозгов мигом улетучился.

– Да-а-а, – протянул он. – Так и загудеть можно. Ладно, Амаев, больше не буду, езжай потихоньку…

Дальше ехали без приключений, но на дивизионной уже бетонке, километров за шесть до части, кончился бензин… Машинное нутро быстро остывало, алкоголь, в полном соответствии с научными представлениями, перешёл к стадии сжимания сосудов; Зайчикова пробирала дрожь, время забежало уже за полночь, и до утра, в ожидании помощи, можно было запросто окостенеть. И тут судьба послала нежданного спасителя в лице капитана Зелёнкина, парторга, который объезжал посты на ГАЗ-53, проверяя караулы. Он взял незадачливых путешественников на буксир и доставил, вконец продрогших, к месту назначения.

После завтрака лейтенант Зайчиков явился с докладом к подполковнику Кондратову.

– Что там с командирской машиной случилось? – глухо-сердитым голосом спросил начальник штаба.

– Ничего не случилось. Бензину не хватило.

– Да с бензином ясно. Амаев говорит – переднюю ось погнуло, ремонтироваться надо.

– Не знаю, – пожал плечами Юра. – Раз говорит, значит, надо. Может, это когда нас на трамвайных путях занесло?

– Тоже мне, горе-ездоки, – скривился Кондратов.

«Врёт, наверно, Амаев, – подумал Юра, – если б ось погнуло, как бы они дотелепали до части. Просто посачковать захотел, подготовиться получше к встрече Нового года, дембельского». Юре известны были подобные шофёрские хитрости. Ещё когда осенью он ездил на ЗИЛ-131 с одним «партизаном» на картошку, тот ему простодушно объяснил:

– Если понравится, останемся там денька на три.

– Как это? – не понял Юра.

– А так. Обломался, скажу, и всё. Кто проверит?

Вот, наверно, и Амаев так «обломался».

– Ну, а Кашаева нашли? – продолжал Кондратов.

– Люди его видели, сказали, поехал с игрушками в часть.

– Да нет, не появлялся пока. Если поехал, то скорее всего сейчас дома у себя, в деревне. Надо к нему двигать, а то ещё куда-нибудь смоется – он парень ненадёжный. Знаешь, где он живёт?

– Примерно.

– Тогда вместе поедем. Надо это мне – чужие заботы! – стукнул рукой по столу Кондратов. – Сам на совещание ушился в политотдел, а я за него расхлёбывай. Пугало огородное!.. – Сказанное относилось к замполиту Коршуну, чьи предновогодние заботы свалились на плечи начальника штаба. – Знаешь этот старый морской анекдот про буфетчицу и помполита?

– Нет, – оживился Зайчиков.

Кондратов мстительно усмехнулся.

– Перевозили на корабле львов. И попал корабль в шторм. Неделю носит по волнам, другую, третью… Харч у львов кончился, скулят, бедняги, с голодухи, на команду зубы скалят… И вот один молодой лев не выдержал мучений, вырвался из клетки и сожрал самый лакомый кусок – буфетчицу. А тут у команды завтрак – хвать, буфетчицы нет. Кинулись по всем углам и мигом нашли косточки у молодого льва в клетке…

– Чего ж это он, сам обратно в клетку влез? – усомнился Зайчиков.

– Да это неважно, – отмахнулся подполковник, – сам, не сам – куда ему ещё деваться было?.. Не в этом соль. Ты слушай. И вот разъярённые матросы набросились на молодого, вмиг его в клочья растерзали и останки за борт выкинули... А самый старый лев... – тут Кондратов сладострастно прищурился, – а самый старый лев собратьям своим говорит: «Эх, говорит, молодо-зелено, на сладкое потянуло, вот и погорел. А я ещё две недели назад помполита слопал – до сих пор никто не заметил». – Так-то вот, Зайчиков, – заключил начальник штаба и опять поскучнел.

– Классный анекдот, – одобрил Юра.

Большая часть офицеров полка обитала не в общежитии, расположенном прямо напротив штаба, а на частных квартирах в ближайшем поселке, километрах в шестнадцати расстояния. Там поселился и Лёва Кашаев, как слышал Юра, в одной избе с артиллеристом капитаном Квочкиным. До железнодорожной станции вместе с начальником штаба добрались на ГАЗ-53 с неработающей печкой и озябли чувствительно – мороз загибал за тридцать. А дальше метров триста надо было ещё пройти пешком вверх по косогору, заметённому полутораметровыми сугробами.

– Дуй сам, я тебя здесь подожду, – распорядился Кондратов, не желая вылезать на холод из худо-бедно надышанной кабины. Впрочем, там вряд ли было теплей, чем на дворе. Юра поленился переобуться в валенки, и пальцы в хромачах закоченели. Поэтому он с удовольствием, разминая ноги, вприпрыжку понёсся через железнодорожные пути на горку и вскоре дочикилял по едва намеченной тропке до избы, где квартировали капитан Квочкин с младшим лейтенантом Кашаевым.

Квочкин встретил Зайчикова приветливо, но в то же время с некоторой непонятной Юре внутренней озабоченностью.

– Где Кашаев? – с порога без обиняков начал Юра.

– Был, был Лёва, – успокаивающим тоном зачастил Квочкин. – Да ты присядь, погрейся. – Он услужливо подставил табуретку к кухонному столу, на котором заманчиво светился янтарём жирный холодец и отпотевала бутылка с красивым рифлёным донышком и этикеткой «Столичная». – С наступающим тебя, – заметив Юрин неравнодушный взгляд, спохватился хозяин и махнул на стол две стограммовые стопочки.

«Очень кстати, – подумал Юра, – после вчерашнего».

Опрокинули по первой, налегли на холодец. Он таял во рту и освежал глотку.

– Приехал, ещё вчера приехал, – упреждая Юрины расспросы, рассказывал Квочкин, хрустя солёным огурчиком. – С игрушками. А сегодня с утра повёз в штаб… Так что всё лады, всё путём.

Радостно возбуждённый неожиданным застольем, Юра принялся рассказывать о своей поездке. Приятным жаром веяло от печи, ледяная «Столичная» согревала внутренности, и единственное дискомфортное ощущение причиняла струя холодного воздуха из широкой щели между половицей и крышкой погреба, на которую опирались задние ножки табуретки, но это была мелочь, не портящая общего впечатления.

Хлебосольный хозяин подливал и подкладывал на тарелку, Юра произносил короткие предновогодние тосты – ему было хорошо, и если бы не сочувствие к ожидающему его на морозе начальнику штаба, он бы не стал торопиться и не отказался бы от второй бутылки, которую уже поставил на стол заботливый Квочкин. Но… Чувство долга не позволило Зайчикову задерживаться. Они и так вроде бы не тянули с первой бутылкой, но усидели её минут-таки за сорок – время ожидания немалое: Кондратов мог и задубеть…

Как выяснилось несколько позже, риску замёрзнуть подвергался не только подполковник Кондратов, но и младший лейтенант Кашаев, так как все те примерно сорок минут, пока Зайчиков с Квочкиным провожали старый год, бедный Лёва трясся в том самом погребе, на крышке которого помещались задние ножки Юриной табуретки…

Попал он туда так. Когда Зайчиков затарабанил в дверь, Лёва разглядел его в окно и страшно перепугался. Он умолил Квочкина сказать, что якобы уже повёз игрушки в часть, хотя на самом деле передал коробку в штаб с лейтенантом Беликовым, встреченным на станции. А сам спрятался в погребе. И Юра, когда узнал об этих обстоятельствах, зримо представил, как занятно выглядел бы весь этот эпизод на киноэкране, смонтированный перекрёстным способом: кадр первый – Юра с капитаном Квочкиным за предпраздничным застольем (крупным планом – ножки табуретки на крышке погреба); кадр второй – закупоренный в холодном погребе Лёва, в отчаянии потихоньку переминающийся с ноги на ногу среди банок, склянок, кадок и пауков; и кадр третий – бешено мечущийся по пристанционной площади, гневно взглядывая на часы и топоча отмерзающими ногами, начальник штаба подполковник Кондратов, разъярённый, как голодный лев из рассказанного им анекдота, или, вернее, как матросы, обнаружившие пропажу буфетчицы…

Но всё это Юра красочно вообразил уже в новом году, а тогда, 31 декабря, он пролепетал что-то невразумительно-оправдательное начальнику штаба – тот, крепко обиженный, не сдержался:

– Что б вы все пропали – с вашим Лёвой, с вашим замполитом, с вашей ёлкой, с вашими игрушками!.. – И на протяжении обратного пути не сказал ни слова.

А у штаба их встретил улыбающийся и очень довольный парторг капитан Зелёнкин:

– Всё-таки привёз Лёва игрушки! Только что Беликов мне передал, – и он протянул большую белую картонную коробку, обвязанную атласной алой ленточкой, начальнику штаба.

– Возьми ты, Зайчиков. – Кондратов брезгливо передёрнул плечами.

Юра принял от Зелёнкина коробку.

– Чего это она такая лёгкая? – удивился он.

Зайчиков поставил коробку на капот ГАЗ-53-го, развязал ленточку, снял крышку… В углу скромно посверкивала стеклянная сосновая шишка…

– Это и всё? – раскрыл рот капитан Зелёнкин.

«Уж не кондратовское ли заклятье подействовало?..» – суеверно подумал потрясённый Юра.

____________________

© Лукьянченко Олег Алексеевич