Продолжение публикаций, начатых в №№ 9 [377] 1.11.2020, 1 [379] 1.01.2021, 4 [382] 1.04.2021, 6 [384] 1.06.2021, 8 [386] 1.08.2021, 12 [390], 7.12.2021, 4 [394] 7.04.2022.  

Другие мои материалы о Зелинском см. в №№ 8 [281] 10.07.2014, 9 [282] 05.08.2014, 13 [301] 10.11.2015, 6 [339] 30.05.2018.

Для удобства поиска и чтения предлагаем адрес авторской странички О. А. Лукьянченко в журнале relga.ru с активным перечнем упомянутых публикаций:

Мы уже знаем из предыдущего очерка, что 1923 год Зелинский встретил в Италии, куда был отправлен Варшавским университетом с группой студентов на Рождественские каникулы. 

Италия для него – страна, любимая с юности. Впервые он попал туда 21-летним в феврале 1881 года. Первым городом на его пути была Верона, куда он прибыл из Вены, затем Виченца и Венеция; весну встретил в Падуе, за ней последовала Болонья. Оттуда через Апеннины во Флоренцию отправился пешком. Во Флоренции задержался на два месяца. Там его застало безденежье, ибо стипендию от русского правительства по ошибке послали в Венецию. Когда недоразумение разрешилось, началось прекрасное погожее лето. Новый пеший поход через Тоскану и Умбрию, который утомил путника лишь на пороге жаркой Кампаньи, откуда он поездом добрался до Рима, где его ждала стажировка в Немецком археологическом институте, сотрудником-корреспондентом коего он станет через год. В общей сложности юный Зелинский провел тогда в Италии около полутора лет, обошел и объездил практически всю страну, позднее бывал в ней регулярно, а последний раз и сравнительно недавно – в феврале 1920 года, когда возвращался с женой из длительной зарубежной командировки…

И вот теперь он снова здесь. Об этой экскурсии сохранилась заметки одного из участников, помещенные в еженедельнике «Тыгодник Иллюстрованы» («Иллюстрированный Еженедельник») от 10 февраля 1923 года под заголовком «Польские студенты в Италии». Как следует из этих заметок, группа побывала в Риме, Флоренции, Болонье и Венеции, а также удостоилась аудиенции у римского папы Пия XI. Заканчиваются таким абзацем (здесь и дальше перевод польских источников мой. – О. Л.): 

"Полные незабываемых на всю жизнь впечатлений возвращались мы на родину… С этими впечатлениями навсегда будет связана личность седовласого профессора Зелинского, который, несмотря на свой возраст и здоровье, всегда неутомим и полон молодой энергии, повсюду был с нами и взял на себя основную тяжесть проведения экскурсии и ее представительства". 

Польское слово, которое я перевел как «седовласый», имеет также значение «престарелый». Однако на трех фотографиях, сопровождающих публикацию (группа на римском Форуме, у памятника Данте во Флоренции и на аудиенции у Папы), мы видим человека, отнюдь не соответствующего этому определению: Зелинский возвышается над всеми, радуя взгляд прямой осанкой и сдержанной жизнерадостной улыбкой.

Однако начинать в 63-летнем возрасте новый жизненный этап совсем непросто. И ближайший академический триместр, как и предшествующий осенний, ставит перед многоопытным профессором трудную задачу. Главной трудностью оказывается, как это ни удивительно, польский язык. Да-да, родное, казалось бы, наречие становится камнем преткновения для полиглота, в той или иной мере владеющего, по собственному признанию, десятью европейскими языками. Ему нужно учиться – читать лекции по-польски и писать ученые и научно-популярные статьи на этом языке. На протяжении десятилетий основными инструментами для первых служили латынь и немецкий, а для вторых, равно как для публицистики и художественной прозы, – русский; число же материалов, писанных на польском, можно было подсчитать на пальцах одной руки. 

А польский язык не только сложен, но и коварен для русскоязычного переводчика. В нем масса слов, похожих на русские, но при этом часто имеющих значение не просто не совпадающее, а прямо противоположное. Что «урода» значит красота, слышали, наверно, многие. А о том, что «запомнить» – значит забыть; «плечи» – вовсе не плечи, а спина и т. д.? И таких подводных рифов десятки! О Зелинском начальной варшавской поры студенты передавали такой анекдот: излагая миф о Прометее, профессор сообщил, что орел прилетал к тому клевать… печенье. Оказывается, русскому слову «печень» соответствует совсем другое польское – «утроба»… Русизмы и германизмы будут досаждать Зелинскому и дальше, что, впрочем, не помешает ему написать на польском еще с десяток томов, стать академиком литературы и кандидатом на премию Нобеля.

Другой сложностью становится то, что, попутно с всеобщим признанием и любовью, о чем он пишет близким на протяжении всего польского периода, возникнет и скрытое недоброжелательство, сходное с тем, что постоянно сопутствовало Зелинскому в России. Там он, будучи российским подданным, русским ученым и по преимуществу русским писателем, долгие десятилетия в той или иной мере испытывал дискриминацию из-за своего национального происхождения. Некий многоопытный знакомый сказал когда-то подростку Фаддею: «Работать вам будет позволено, и даже вдвое, втрое больше сравнительно с остальными; когда же речь пойдет о вознаграждении, то вам предпочтут первого попавшегося Иванова или Петрова». И оказался в значительной мере прав. Теперь же, хотя и в меньшей степени, такие тенденции прослеживаются и в Польше – здесь он все-таки чужак, в лучшем случае «новенький». Показательный пример – неудавшиеся попытки Зелинского перевести своего ученика и младшего друга Стефана Сребрного из Люблинского университета в Варшавский. «Будь это в Петербурге, – сокрушается он, – все было бы решено моментально».

Но негативные моменты можно отнести к числу издержек. Потому что они возникают не в главном русле его жизни и деятельности, а где-то сбоку. Главное же – это его мировой авторитет, который служит росту международного признания молодого государства.

Одна из учениц Зелинского, дочь его издателя Мортковича Ханна, в своих воспоминаниях 1950-х годов пишет: 

«То, что он, покидая Россию, признал свою принадлежность к исконной, почти забытой национальности и выбрал из множества предлагаемых ему должностей – причем тогда, когда на него претендовали несколько европейских кафедр, – скромное звание профессора Варшавского университета, было и удивительно и почетно для страны.

О его прежних петербургских годах до нас доносилось эхо выдающихся научных успехов, а также высоких титулов и наград. Передавались также слухи о многочисленных любовных победах этого величественного красивого мужчины с импозантной бородой и синими глазами, о целых роях без памяти влюбленных в него студенток. Были это уже только легенды молодости, но и теперь чрезвычайно интересные для любимой им молодежи». 

И действительно, блеск имени Зелинского с первых его варшавских дней способствует укреплению позиций молодой Польской республики на карте послевоенной культурной Европы. В течение более чем полутора десятилетий он будет представлять свою новую родину на разнообразных научных форумах. Ближайший ждет его уже весной. Это V Международный конгресс историков в Брюсселе, проходивший с 9 по 14 апреля (а не в мае, как спустя год с небольшим ошибочно укажет сам Зелинский в Автобиографии), и первый послевоенный.

На протяжении всего года продолжается интенсивная публикация в польской периодике «Аттических сказок» и научно-популярных статей. Перечислим лишь названия печатных органов, помещающих эти его сочинения: январь – уже упоминавшийся «Тыгодник Иллюстрованы», февраль – «Пшеглад Вспулчесны» («Современное обозрение»); март – «Блющч»  (Плющ») и «Курьер Польски», апрель – «Роботник Варшавски» («Варшавский рабочий»); июль и август – опять «Блющч»; сентябрь и октябрь – «Газета Администрацьи и Полицьи Паньствовей» («Газета Государственной Администрации и Полиции»). 

Издаются и книги, причем не только в Польше: две из них – в покинутой России, где Сабашников третьим выпуском завершает «Сказочную древность», а «Всемирная литература» наконец-то выпускает в свет подготовленный еще при жизни Гумилёва I том пьес Ф. Грильпарцера (в переводах А. А. Блока, Е. Р. Малкиной, С. Тумина под редакцией Н. Гумилёва и М. Лозинского. Предисловие, вступительная статьи и примечания Ф. Ф. Зелинского). Участие Зелинского в этом томе носило отнюдь не вспомогательный, а творческий характер: объем написанного им предисловия (а по существу развернутого очерка о жизненном и творческом пути малоизвестного в России драматурга), а также введений к трем пьесам («Праматери», «Сафо» и «Толедской еврейке») и примечаний к ним составляет более пяти печатных листов.

Как ни печально, о выходе этой книги он так и не узнает. 

Появляются также новые переводы двух его главных бестселлеров: «Древний мир и мы» выходит на румынском языке в Бухаресте (любопытно, что автор назван на титульном листе «бывшим профессором Петроградского университета»), а «Древнегреческая религия» в Таллине на эстонском. Вероятно, именно с последним изданием будет связан сентябрьский визит Зелинского в эту новую, как и Польша, на карте Европы республику.

Известный критик серебряного века С.В. Штейн, ученик Зелинского, посвятит этому визиту статью «Дорогой гость. К пребыванию проф. Ф. Ф. Зелинского в Эстонии» (Последние известия, 1923, 27 сентября), где восторженно отзовется о переводческой деятельности своего учителя: 

«Ни в прошлом, ни в настоящем у него нет соперников среди переводчиков античных писателей. Безмерно трудна эта задача: вспомним Фета, побежденного ношей, им поднятой и оказавшейся для него непосильной. Вспомним Иннокентия Анненского, не устоявшего от искушения сообщить слишком много своего, субъективного переведенному им Еврипиду. Ф. Ф. Зелинский вышел из указанной борьбы победителем. Его переводы Овидия и всего Софокла по справедливости считаются классическими: мы видим в них непревзойденный пример одновременного овладения духом как древних языков, так и языка русского».

Но мы забежали вперед. Вернемся в первую треть года. До отъезда на брюссельский конгресс Зелинский дважды побывает во второй столице Польши – Кракове. В феврале проведет там три дня, выступая с лекциями, а в марте примет участие в заседании Польской Академии наук. 

Пятый Международный конгресс по историческим исследованиям станет для Польши первым представительным европейским форумом. В нем участвовало около 800 делегатов. На атмосфере конгресса сказались отзвуки недавней мировой войны, а также русской революции. В Брюссель не были приглашены историки побежденной Германии. Что касается делегатов от СССР, то они были допущены, но при этом считались представителями не Советского Союза, а Российской Академии наук. Наряду с ними присутствовали и эмигранты, в числе которых ученик и близкий друг Зелинского профессор М. Ростовцев. 

Зелинский был выбран руководителем секции древней истории. Выступил он дважды: на первом пленарном заседании с докладом «Сибилла и конец Рима», а затем на секции – с «Размышлениями о политической истории в греческой трагедии». Оба доклада были прочитаны на французском языке.

О напряженности своей разносторонней, требующей всех сил деятельности Зелинский обмолвится в открытке, посланной младшей дочери Ариадне 21 августа из курортного Закопане, где он проводил часть летнего отпуска. На лицевой стороне открытки изображен горный склон, покрытый цветущими эдельвейсами. 

«Дорогая моя Адочка. Видишь, какие здесь горы и какие на них цветы растут. Это большая редкость, и приходится лазать по опасным скалам. А мы здесь окружены горами, ручьи весело шумят, есть и водопады. Но самое лучшее, что чудный горный воздух. Мне он пригодится: работать пришлось немало, а с осени придется еще больше. Целую тебя. Твой папа». 

А 29 августа он оттуда же кратенько напишет Стефану Сребрному о своем отдыхе:

«Уж недолго осталось нам гостить в Закопане, в воскресенье уезжаем (т. е. 2 сентября. – О. Л.). Пребыванием своим очень довольны. Погода в основном благоприятствовала, дожди шли редко и большей частью по ночам. Но дороговизна жуткая, взятой с собой суммы, довольно солидной,  едва хватило…» 

Автор в Закопане спустя 45 лет после Зелинского

 

Да, как заранее известно Зелинскому, осенняя пора не сулит ему отдыха. Помимо университетских занятий, профессора ждет следующий европейский форум – Международный съезд историков религии в Париже. Но до того как отправиться туда, предстоит еще, как мы знаем, Эстония с чтением лекций в хорошо памятном Дерптском (впоследствии Тартуском) университете, где им была когда-то (почти 40 лет назад!) защищена докторская диссертация… 

Съезд открылся в Сорбонне 8 октября. Зелинский представлял на нем Варшавский университет и Польскую Академию наук. На пленарном заседании 10 октября он выступил с докладом «О возникновении религии эллинизма», а на следующий день на совместном заседании секций античной религии и религий кельто-славянских прочитал доклад «Религиозная эволюция Еврипида». 

Во второй половине того же дня делегатов поездом доставили на экскурсию в Сен-Жермен-ан-Лей, в музей древней Франции. Назавтра, после утреннего заседании секций, новая экскурсия – автобусом в Порт-Рояль.

В субботу 13 октября в два часа дня прощальное заседание, на котором Зелинский произнес речь от имени польской делегации. Присутствующие встретили аплодисментами его слова о том, что он хотел бы один из следующих съездов провести в Варшаве или Кракове.

Съезд окончен. Теперь-то уж, кажется, пора бы и отдохнуть. Но настает воскресенье – и неутомимый странник из Парижа отправляет Стефану Сребрному коротенькое послание, в котором содержатся такие строки:

«Утром еду в Англию сушей и морем, ибо воздушные пути недоступны. Удастся ли отдохнуть в Оксфорде? Увидим». 

В Оксфорде Зелинского ждало избрание членом Британской академии. Планировалось также проведение лекций. Но они не состоялись. Что же произошло?

Год спустя, когда восстановятся его контакты со старым другом Вячеславом Ивановым, он расскажет ему в письме от 9 октября 1924 года: 

«…Все было бы прекрасно но – “горе горькое по миру шлялося, да и к нам невзначай забрело”. Скоро будет год, как я потерял свою жену. Заболела она внезапно менингитом, пока я благодушествовал в Оксфорде, а я ее уже в полном сознании не застал». 

Трагедия случилась в ноябре. И конец наполненного прекрасными, незабываемыми событиями года нежданно погрузил достигшего, казалось бы, пика славы Зелинского в глубокий траур. В конце Автобиографии 1924 года он признается: 

«…Удар, неожиданно обрушившийся на меня в ноябре 1923 года, парализовал меня: овдовев, я сразу почувствовал себя стариком…» 

Скрытая горечь прорвется и в предновогоднем поздравлении, отправленном 18 декабря маленьким дочуркам в Полоцк: 

«…Да будет вам весело, и вспоминайте вашего папу. Всё жду ваших обещанных писем, а их всё нет. Не забывайте вашего одинокого папу – он всё время думает о своих любимых дочках…» 

Младшие дочери Зелинского Тамара (справа) и Ариадна. Начало 1920-х гг. Полоцк

 

Нет, никогда отцу не удастся их снова увидеть…

Лишь одна его дочь – младшая из рожденных в браке, Вероника, – теперь постоянно будет с ним. В памяти современников они сохранятся подобием античных героев – Эдипа и Антигоны.

________________________

© Лукьянченко Олег Алексеевич