Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Культура
Слёзы и слава. Очерк о Константине Паустовском
(№6 [396] 05.06.2022)
Автор: Дмитрий Стровский
Дмитрий Стровский

  «Самое сильное сожаление, – писал он на склоне своих лет, – вызывает у нас чрезмерная и ничем не оправданная стремительность времени… Не успеешь опомниться, как уже блекнет молодость, тускнеют глаза. А между тем ты еще не увидел и сотой доли того очарования, какое жизнь разбросала вокруг».

    Интересно, что он-то как раз видел в жизни куда больше, чем «средний» человек. Свидетельством тому его романы, повести, рассказы… В них и по сей день ощущается удивительная лиричность его натуры, всякий раз позволявшая оставлять написанное им произведение как бы чуть-чуть незавершенным – подобно тому, как это выходило у Чехова.

       Он ничего не изрекал. Не витийствовал, не пригвождал к стенке ни близких, ни далеких, не выносил обвинительных приговоров, будто третейский судья. Мало говорил, что совсем не очень свойственно большинству людей, занятых писательской профессией. Но зато мог достучаться до чужого сердца. 

    Он оставил о себе много воспоминаний. И о жизни в Одессе, где ему доводилось подрабатывать бог знает кем, а потом уже на ниве литературного творчества познакомиться с Багрицким, Бабелем, Ильфом; и о жизни в Москве, где сотрудничал со многими редакциями, в том числе и «Правды». Он вспоминал минувшую войну и свою работу спецкором. 

   Вместе с тем нигде – ни в документальных рассказах, ни в мемуарах не упоминал о своих сугубо личных отношениях. Они были словно табу, что никак не вязалось с его привычным стилем повествования – открытым и исповедальным. 

      Его звали Константин Паустовский

  Ни одна из женщин, расположенных к нему, также не оставила нам воспоминаний об отношениях с ним. Ни одна не вынесла на простор людской молвы свои чувства к нему. Несмотря на всю разность их характеров, они оказались удивительно схожими в этом. 

      Ему везло на порядочных женщин, а может своей природой он неизменно притягивал к себе именно таких. Кто сейчас скажет…

Нажмите, чтобы увеличить.
В 1964 году Паустовский увиделся с актрисой Марлен Дитрих, которую к тому времени знал весь мир. Ее внешность сводила с ума миллионы мужчин, а миллионы женщин стремились внешне быть похожей на нее, с ее магическим шармом женщины-вамп. Дитрих слыла иконой стиля, недосягаемой по своей магии воздействия для многих других, казалось бы, не менее талантливых актрис, но проигрывавших ей по силе создаваемых образов. 

      Паустовский же оставался совсем русским писателем, с творчеством которого даже западные интеллектуалы были почти не знакомы. Его книги к моменту их встречи уже начали переводиться на иностранные языки, но популярность Паустовского за рубежом была по-прежнему невысока – в отличие от Дитрих, которая в конце 50-х просто порхала по всему миру, освещая его своим участием. Когда-то она стремилась к тому, чтобы этот мир был у ее ног. И теперь сбывалось все, о чем она так мечтала.

      А советского писателя Паустовского почти совсем не узнавали на улицах и в метро его родной Москвы. Но он и не сетовал на это. 

       Им, однако, суждено было встретиться. 

    Марлен Дитрих прилетела в Советский Союз по приглашению советского министерства культуры. В Москве намечался показ фильмов с ее участием, неформальное общение со зрителями. В общем, все, как и бывает в таких случаях, когда программа сверстана заранее, а «звезде» приходится лишь отрабатывать ее. 

      В столичный аэропорт для встречи Дитрих съехались журналисты. Она, как водится в таких случаях, отвечала на их вопросы, а потом вдруг спросила о Паустовском. Это было как-то неожиданно, даже диссонансом по отношению ко всему тому, о чем она только что говорила. Окружившие ее представители советских СМИ совсем ничего не поняли. «А почему вас интересует именно он?», – попробовал уточнить кто-то. И Дитрих призналась, что когда-то давно она прочла рассказ Паустовского «Телеграмма». Этот лирический рассказ был совсем небольшим, но он необычайно зацепил ее. А других произведений этого писателя в переводе на английский она не нашла.

     Дитрих очень хотела увидеть Паустовского. И об этом она тоже сообщила журналистам. А он в те дни лежал в больнице, приходя в себя после инфаркта. Ему, конечно, передали просьбу Марлен Дитрих, и Константин Георгиевич, выписавшись из лечебницы и едва передвигаясь, пришел на ее концерт. В какой-то момент его пригласили на сцену. 

      Паустовский не очень понимал, чего от него ждут. А потом он увидел идущую к нему Дитрих. Она подошла своей привычно-изящной походкой и вдруг… опустилась перед ним на колено. А он стоял перед ней и всем этим огромным залом, где собралось большое число людей. Стоял чуть растерянный, не привыкший к такому неуемному вниманию. Его книги расходились в СССР большими тиражами, но он всегда оставался человеком камерным и непретенциозным, и это особенно ощущалось сейчас.

     Она давно привыкла к такой обстановке, он же впервые был погружен в нее.

      А потом его проводили оглушительными аплодисментами, хотя, вероятно, не все поняли, а что, собственно, это было и зачем потребовался выход Паустовского на сцену. Наверное, и Константин Георгиевич не мог хорошо объяснить это себе. Мы даже не знаем, что он чувствовал тогда. И никогда уже не узнаем.

      «Он лучший из тех русских писателей, кого я знаю. Я встретила его слишком поздно» –призналась через некоторое время Марлен Дитрих. В глазах ее при этих словах выступили слезы. 

      Портреты гламурной Марлен Дитрих украшали обложки популярных журналов мира. Про нее часто говорили, что она смотрит на всё сверху вниз, пренебрегая условностями и презирая, казалось бы, присущую ей манерность. А тут вдруг слезы. И к кому? К писателю из совершенно другого, формально чужого для нее мира, в который она попала впервые и, возможно, в последний раз? Во всё это невозможно было поверить. 

      Но это было именно так. 

      Что она имела в виду, говоря о том, что «слишком поздно»? А если бы у них обоих – Дитрих и Паустовского – была возможность сбросить пару десятков лет, избавив себя от памяти военного времени, что-то бы изменилось? Нет, они слишком разнились: и по жизненному опыту, и по складу мышления, да и по человеческим интересам. Она – блиставшая в свете софитов, он – неделями не выходивший из комнатки, где рождались все его произведения. И потом, они оба были слишком незаурядными личностями, чтобы надеяться на устойчивые отношения между ними. 

      Спустя какое-то время Дитрих прислала ему несколько своих фотографий, сопроводив одну из них изящной дарственной надписью. Паустовский выслал в ответ пару своих книг. Он не был мастером панегириков, написал что-то обыденное. На том всё и закончилось. Внезапно, как и началось. Хотя завершение этих отношений было закономерным. Сложно представить, как в советское время, с его бесконечным чередой условностей, могло быть по-другому. Да и кто бы дал возможность Паустовскому и Дитрих совершить это «по-другому» в тогдашнем СССР? А за границей, кроме как с туристическими целями, он себя совсем не представлял.

      Всё-таки, повторюсь, он был очень русским человеком, чтобы быть до конца понятым такими, как Дитрих, непреложной загадкой для иностранцев. 

      Эта проблема во все времена сопровождала русскоязычных литераторов, была их добродетелью, но одновременно и несчастьем, не давая им возможность составить равную конкуренцию с зарубежными собратьями по перу. За «место под солнцем» вдалеке от своего Отечества могли сражаться художники, музыканты, танцовщики, но не писатели с их особым уровнем мышления, реализуемым через слово, смысл которого на чужом языке, после перевода не всегда понимается явственно. И дело тут не только в языке, но в особой форме отображения действительности, свойственной великой русской литературе с ее бесконечными поисками истины, то исчезающей, а то оживающей вновь. 

      Образованную публику на Западе, конечно, всегда привлекали Толстой, Достоевский, Чехов, но это были уже проверенные временем имена. Паустовский при всем желании не мог конкурировать с ними, вписаться в этот уникальный ряд. К тому же он символизировал иную эпоху с ее ярко выраженным разделением всего и вся на «своих и чужих», что с неизбежностью вносило свои поправки в духовный процесс того времени. 

      Паустовского, кстати, несколько раз выдвигали на Нобелевскую премию по литературе, но постоянно что-то срывалось, шло наперекосяк. Премию ему так и не дали. Слишком внешне неброским было его мышление – во всяком случае по меркам того времени, востребовавшим авторов куда более героических и пассионарных, навроде Хемингуэя, Сартра или Стейнбека.

      Однако «русскость» Паустовского оказывалась поистине живительной, когда в своих книгах он проникновенно и неторопливо, смакуя едва ли не каждое слово, рассуждал о человеческих чувствах, о счастье и неизбежных страданиях, сопровождавших это состояние человеческой души. 

      «Не будем говорить о любви, потому что мы до сих пор не знаем, что это такое, – писал он в своей лирической повести «Ручьи, где плещется форель». – Может быть, это густой снег, падающий всю ночь, или зимние ручьи, где плещется форель. Или это смех, и пение, и запах старой смолы перед рассветом, когда догорают свечи и звезды прижимаются к стеклам, чтобы блестеть в глазах. Кто знает? Может быть, это мужские слезы о том, чего некогда ожидало сердце: о нежности, о ласке, несвязном шепоте среди лесных ночей. Может быть, это возвращение детства. Кто знает?»

      Удивительное дело: чувствуя любовь всем своим нутром, описав ее во множестве своих повестей и лирических эссе, Паустовский так и не мог нащупать ее алгоритм, и от этого часто мучился сам, ощущая то душевные подъемы, стимулировавшие его к творчеству, то впадая в уныние, когда эта любовь прекращала согревать его, поддерживать морально и физически. 

      Первой его женой стала Екатерина Загорская, женщина эмансипированная, вызывавшая в нем, как он с неподдельным восторгом писал, «порыв, радость, тоску, болезнь», ввергая его в «небывалые достижения и мучения». 

      Они венчались летом 1916-го в небольшой сельской церкви под Рязанью, где служил священником ее отец. Их сын Вадим позже вспоминал, что их общая жизнь выглядела надежной и прочной, пока всё в доме крутилось вокруг творчества отца. Но оказалось, что даже этот процесс не может стать «вечным двигателем», и через двадцать лет брак распался. 

      Паустовский сошелся следом с Валерией Навашиной, вдохновлявшей его на многие произведения. А он по-отечески писал ей: «…Ты очень любимая пискунья – ты даже не знаешь, как тебя любят – очень-очень». По его собственному признанию, он, наконец-то поверил в чудо, и ему казалось, что тому нет пределов. 

      А потом в его жизни появилась Татьяна Арбузова, и Паустовский женился в третий раз. «Нежность, единственный мой человек, клянусь жизнью, что такой любви (без хвастовства) не было еще на свете. Не было и не будет, вся остальная любовь – чепуха и бред. Пусть спокойно и счастливо бьется твоя сердце, мое сердце. Мы все будем счастливы, все! Я знаю и верю…»

      Глядя на Паустовского в первые годы его третьей семейной жизни, нельзя было усомниться в его искренности. Так часто бывает: мы склонны идеализировать людей, с которыми нам хорошо, даже боготворить их, чтобы спустя какое-то время разочаровываться. Для Паустовского, судя по всему, был важен сам процесс влюбленности, подчинявший писателя себе. И любовные письма, написанные им на разных этапах своей жизни и адресованные разным женщинам, были, как не покажется странным, во многом схожими друг с другом. Те же слова, интонации… 

      Замечал ли он когда-либо сам эти стилистические повторы, высказанные с разницей в нескольких десятков лет? Писатель дорожил высокими чувствами, но «при смене декораций» словно забывал о своем предыдущем опыте, будто и не существовало его вовсе. И вновь погружался в эту духовную энергетику, не замечая ничего вокруг, и творя, творя за письменным столом… 

   На периоды влюбленности Паустовского приходятся лучшие его произведения, без которых невозможно понять внутренний мир этого человека.  

      …В 1959-м, менее, чем за десять лет до его смерти, он получил письмо от совершенно незнакомой ему молодой женщины – Лели Лыжиной. На конверте стоял ленинградский штемпель. 

      Она писала ему, что прочла его «Повесть о лесах», и с тех пор он стал ее единственным советчиком и другом. Благодаря этой повести, читал он дальше, она ощутила тягу к совершенно неведомому ей творчеству. А еще благодарила его за то, что своими писательскими чувствами он помогает своему читателю не огрубеть, не ожесточиться, но увидеть мир вокруг себя чуть-чуть не таким, какой он есть на самом деле.

      Паустовский ответил, вложив в конверт и свою фотографию с надписью: «Леле Лыжиной – заочному другу – от благодарного писателя. 1 октября 1959 г. Москва.

      А потом началась их переписка, продолжавшаяся несколько лет. 

    «Вас я не видел, – сообщал он в одном из своих писем, – но у меня ощущение, будто я Вас хорошо знаю, и потому хочу, чтобы Вы собрали все силы своего милого сердца и победили болезнь. Я верю Грину – он был глубоко убежден, что человек может делать чудеса».

      А в апреле 1960-го, будучи в Ялте, Паустовский отмечал в письме к Леле: 

      «…Есть вещи, о которых о которых трудно говорить и писать. Они лежат где-то на границе сознания, в той области, где живет поэзия и где рождаются чудеса… Я совсем не знаю Вас, но между тем часто испытываю тревогу за Вас и ловлю себя на том, что Ваша жизнь непонятным образом связалась с тем, что я пишу. Когда я работаю, я всегда думаю о людях, ради которых пишу. Теперь среди этих людей – Вы… Так я чувствую – это не пустые слова».

      Тогда же, в 1960-м, в ленинградском Пушкинском Доме проходила научная конференция, посвященная 80-летию со дня рождения Александра Блока. Паустовского пригласили для участия в ней. Он председательствовал на конференции и не знал, что Леля находится в зале. В перерыве Паустовского окружили люди, просили автограф. Она тоже подошла к сцене, а когда толпа, собравшаяся вокруг Паустовского, чуть рассеялась, приблизилась к нему и тихо сказала: «Я – Леля».

      Уже из Москвы Константин Георгиевич писал ей: 

      «В тот вечер, несмотря на многие тяжести, моя жизнь подошла к небывалому, почти невозможному счастью, к чуду. С тех пор я не перестаю благодарить судьбу за то, что встретил и хоть немного узнал Вас. Мне все это кажется незаслуженным счастьем. В это трудно сразу поверить. Как? Человек с большой известностью, писатель, испытавший очень бурную и интересную жизнь, благодарит судьбу за встречу с молодой, прелестной, взволнованной женщиной, почти девочкой. Да, благодарит, и нет, по-моему, для меня большей награды за все, что мне удалось сделать в жизни, чем Вы, Леля…».

      Но было продолжение их переписки, и были приезды Паустовского в Ленинград. Он задался целью написать новую книгу. В периоды влюбленности у Константина Георгиевича многое получалось. «Я думаю о фантастической книге – книге о жизни, какой она могла быть. Если бы я строил ее по своим желаниям…», – писал он ей из Москвы.

      А потом оказывался в городе на Неве, и после посещения им архивов и музеев, связанных с замыслом новой книги об истории Петербурга-Ленинграда, они бродили с Лелей по улицам Северной столицы, и Паустовский много рассказывал ей. А Леле казалось, что рассказывает он не только ей, но и себе, воссоздавая в своей памяти то давно уже ушло из мира нынешнего в мир минувший. 

      А после очередного отъезда писателя она получала его новые письма, в которых соединялись многие темы, и конечно, тема его любви к ней. Паустовский никогда не упоминал это слово, но было очевидным, что все существовавшее рядом было пронизано его необычайно чутким и участливым отношением к ней, какое может быть рождено в сознании только человека зрелого и глубокого. 

      «Я ничего не знаю, кроме того, что сердце разрывается от нежности к Вам и от горечи неизбежной разлуки. Я продал бы за бесценок свою душу черту, лишь бы вернуть свою жизнь хотя бы на 30 лет назад – и для Вас, и для своей работы – сколько бы я тогда смог написать. Если меня не будет, я хотел бы одного – чтобы Вы хранили память обо мне не только как о писателе, а как о совершенно своем близком и преданном Вам человеке».

      В наше время, когда многие некогда привычные вещи оказались опошленными, эта переписка позволяет понять их непреложность и высшую ценность для сохранения человеческого начала. Паустовский не был борцом за свое счастье в банальном смысле этого слова. Он просто мог раствориться в своих чувствах, передать их другим и тем самым создать вокруг себя тот мир, который способен делать нас лучше. 

      «Рядом был человек, который понимал меня не только с полуслова, но понимал меня лучше и вернее, чем я сама», – записала для себя Леля или Елизавета Аркадьевна Лыжина. 

По-моему, в таком умении и есть высшая добродетель человека. Мы не можем взять ее в руки. Но ее ощущает каждый, кто не утратил способности ощущать людей. 

      Спустя почти 60 лет после смерти Константина Георгиевича Паустовского из жизненного пространства исчезает вторичное, но остается главное – понимание того, что любой самый талантливый человек оказывается не лишенным слабостей и противоречий. Но его сила всегда кроется в глубинности самих ощущений, которые он передает в окружающий мир. 

      «Бывают истории, которые промелькнут и исчезнут, как птицы, но навсегда остаются в памяти», – писал он.

      Нежная история любви Паустовского – все эти сложенные воедино частицы его жизни – формально остановилась в июле 1968 года, когда его не стало. Но она, как мне кажется, продолжается и сегодня, пусть даже невидимо, давая миру маленькую надежду на то, что жизнь талантливого человека не испаряется, не уходит в небытие, но остается в душах избранных, словно урок для будущих поколений.

_______________________

© Стровский Дмитрий Леонидович

Чичибабин (Полушин) Борис Алексеевич
Статья о знаменитом советском писателе, трудной его судьбе и особенностяхтворчества.
Почти невидимый мир природы – 10
Продолжение серии зарисовок автора с наблюдениями из мира природы, предыдущие опубликованы в №№395-403 Relga.r...
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum