ЗАКЛИНАНИЕ

 

Женщина с младенцем  на руках,

на лице тревога и усталость, 

знать себя даёт досрочно старость,

месяц проплывает в облаках.

 

Женщина баюкает сынка, 

что-то шепчет ласково на ушко.

А невдалеке стреляет пушка,

но не попадает в них пока.

 

Где-то на лугу пасутся ко…

Ну, конечно, правильно – коровы.

Чтобы были живы и здоровы

все мы, пушка шпарит в молоко.

 

Мать ребёнку шепчет: «Просто будь!», – 

шевеля губами еле-еле.

И висит над ними Млечный путь, 

и летят снаряды мимо цели.

 

ЗАВТРА

 

Забудут наши имена и лица,

и речи, как пчелиный гул из сот.

Конечно, если жизнь ещё продлится

лет триста или, может быть, пятьсот. 

 

Хрустя экологической морковью,

потомки совершат поспешный суд

и наши времена к средневековью, 

в детали не вникая, отнесут. 

 

И скажут: − Лучшей доли не достойны

те, кто самих себя загнал в острог, −

и вспомнят эпидемии и войны,

но вряд ли пару стихотворных строк.

 

И будут петь ручьи и пахнуть травы,

и, осознав, что некуда спешить,

они в своём решенье будут правы,

но, что важней всего, продолжат жить.

 

И озарив былое вспышкой блица,

нам не припомнят ни добра, ни зла.

Но это только если жизнь продлится, 

и мир сегодня не сгорит дотла.

 

От нас, лишённых удали и фарта,

бессилье не умеющих скрывать,

зависит всё, что совершится завтра,

и будет ли кому нас забывать.

 

НОВЫЙ ЛЕДНИКОВЫЙ

 

Когда на горизонте он возник,

толкая гору щебня впереди,

я понял: надвигается ледник, 

а значит, потепления не жди.

 

Он к нам придёт и в дверь не позвонит,

жизнь обретёт иной ориентир, −

и тот, кто устремляется в зенит,

вдруг обнаружит, что летит в надир.

 

Минуя два, и три, и даже пять,

часы замрут внизу на цифре шесть.

Но время поворачивая вспять,

мы снова отрастим густую шерсть.

 

И осознаем, что уже не те,

что от себя же прежних далеки,

когда, бредя по вечной мерзлоте,

вонзим друг в друга когти и клыки.

 

Мы станем повелителями стуж,

и к леднику привыкшие тела,

освободившись от ненужных душ, 

не захотят ни света, ни тепла.

 

Забудем речь и перейдём на вой,

не зарясь на вчерашние рожны.

Оставим лишь сигналы «свой-чужой», 

ну а слова нам будут не нужны.

 

 

МЫ САМИ

 

Когда, поправ свободу Иудеи,

своих орлов воздвиг имперский Рим,

Иисус, одной риторикой владея,

взывал к толпе: − Давай поговорим! 

 

Не то чтобы от млада и до стара

в него влюблялись и смотрели в рот,

однако он был мастером пиара

и даже как-то накормил народ. 

 

Он зренье возвращал, лечил от стрессов

и, между делом, впаривал свои,

далёкие от плотских интересов,

идеи братской дружбы и любви.

 

Но плебс сидел под крышами кофеен

и речь Иисуса понимал с трудом.

Был предан он, освистан и осмеян,

и схвачен, чтоб предстать перед судом. 

 

Его вели весёлою оравой,

кричали, что мошенник он и вор.

И суд свершился, скорый и неправый,

и был в ударе главный прокурор: 

 

− Рим не допустит праздного витийства,

не требуется нам «благих» вестей,

что, мол, хватает денег на убийства,

но нет их на лечение детей. 

 

Так, отойдите, гражданин Иуда,

хотим послушать автора цитат!

Где паспорт, где лицензия на чудо,

где, наконец, диплом и аттестат? 

 

Ты говоришь, что знание от Бога,

что ты и сам всегда на высоте?

Однако жизнь накажет демагога.

Подумай-ка об этом на кресте!..

 

Он думал, мира шаткого основа,

как целое и в то же время треть.

И был убит, чтобы воскреснуть снова

и снова раз за разом умереть.

 

Колени преклоняя в Божьем храме,

твердя, что это он отдал приказ,

в себе мы Бога убиваем сами,

друг друга убивая – каждый раз.

 

И видя, что себя он не спасает,

его возводим мы на пьедестал.

А он опять привычно воскресает.

Но кажется, что, наконец, устал. 

  

ПЛОХОЙ УЧИТЕЛЬ

 

Я детям говорил: учитесь мыслить

критически, не принимать на веру

то, что звучит, быть может, и красиво,

однако не содержит доказательств.  

 

Ещё я говорил, что в нашей жизни

нет предопределённости, что фатум –

всего лишь цепь случайностей, и нужно

уметь оценивать их вероятность.

 

Я предостерегал детей от лени,

готовности сплавляться по теченью, 

послушно подчиняясь воле старших

по возрасту и воинскому званью.  

 

Я говорил, что это им поможет  

не быть слепой игрушкой обстоятельств

и всем проблемам находить решенья – 

научным, политическим, житейским.

 

Я говорил… Да мало ли, о чём я

им говорил? Всё это было ложью.

Чтобы сегодня ты достиг успеха,

нужны не понимание, а вера,

 

и не оригинальность, а сервильность,

готовность признавать, что дважды два – 

и три, и пять, и – сколько босс прикажет. 

Простите, дети, я вас обманул!

 

Нет, не со зла – по глупости, и всё же

моих ошибок вы не повторяйте,

своих детей учите послушанью – 

и смогут преуспеть они вполне! 

 

НА ПЕРЕКРЁСТКЕ

 

Когда погас последний светофор,

и, застя свет, муть поднялась со дна,

возник такой невиданный затор,

что зебра стала вовсе не видна.

 

Заглох мотор − и я, в короткий срок

ямщицкую осваивая роль,

хотел бы пробиваться поперёк,

но кони почему-то тянут вдоль.

 

Нет Ариадны, чтобы бросить нить,

я в темноте, как в омуте, тону. 

И как же до рассвета мне дожить,

перешагнув обиду и вину?

 

Похоже, надо бросить и коней,

пешком брести по чёрной полосе 

в надежде дотянуть до светлых дней, −

и мы дотянем, но, увы, не все.

 

Я чувствую, что сочтены часы;

вдыхая смесь мазута и свинца,

бегу, бегу вдоль чёрной полосы,

и нет ей ни начала, ни конца.

 

ВОПРОСЫ БЕЗ ОТВЕТОВ

 

Должно же за нами следить божество −

безумства гасить, усмирять самодурство. 

Но, видно, забыло оно про дежурство.

А может, там попросту нет никого?

 

Да нет же, должны быть отец или мать,

творцы человеков и звёздного хлама.

Вот только похоже, что нет у них плана, 

а если и есть, как его понимать?

 

Опять погибают бессмысленно люди,

и голову снова выносят на блюде, −

неужто приходят последние дни?

 

А боги нас попросту не замечают,

не слышат, а слышат − так не отвечают.

Но ежели так, для чего нам они?

 

***

 

Снится покой, ну а явь предлагает бороться,

драться с врагами – и так до скончания дней.

Ярость вскипает, однако в ней нет благородства,

я предпочёл бы и вовсе не ведать о ней.

 

***

 

Какое поколение уходит!.. 

Хотя и мы у финишной черты,

но с вечностью переходя на ты,

надеемся ещё на лишний годик.

 

Мы для тридцатилетних старики,

обломки, уходящая натура.

Не лечит нас горчащая микстура

из капель Леты – времени реки.

 

И всё же мы ещё на берегу,

а тот, кого течение уносит,

как за борт лодки выпавший матросик,

 

как искорка, погасшая в мозгу,

ни слова, ни полслова – ни гу-гу,

плывёт во тьме и ни о чём не просит.

 

НОКТЮРН

 

Словно по снегу скользящие лыжи,

словно над лесом летящая стая,

звуки смычковые ближе и ближе,

плещут, лиловой волной нарастая.

 

Но и когда умолкают альтисты,

музыка длится и сердце ворует,

облачком палевым диск золотистый

не заслоняет, а лишь драпирует.

 

В эту пресветлую ночь полнолунья

жизнь представляется песенкой спетой.

Старый поэт, молодая певунья:

что их роднит, кроме песенки этой?

 

Что их роднит, кроме тайной печали

и золотистого диска в зените?

В самом конце, как и в самом начале,

кто же прикажет им: – Повремените?

 

Встретились только – и надо проститься,

надо себя хоть чуть-чуть поберечь, но

лыжи скользят, поднимаются птицы,

музыка длится, хотя и не вечно.

 

Дремлют альтисты, полночные маги,

двое тоскуют о скорой разлуке...

Что сохранится – значки на бумаге?

Вряд ли, скорее уж чувства и звуки. 

 

ПИСЬМО О. С.

 

Когда утихнут выстрелы и взрывы,

и старый мир погибнет в их огне,

быть может, мы ещё побудем живы,

и вы прислать письмо решите мне.

 

Я представляю жизнь совсем иную:

ни интернета, ни почтовиков, −

и грамоту свою берестяную 

вы шлёте мне как бы из тьмы веков.

 

А я и сам готов плясать от печки,

но нет её, и вот, как лист, дрожа,

ножом кремнёвым делаю засечки – 

вам отвечаю на клыке моржа. 

 

Мы жили от приказа до приказа

и снова ждём, чтоб прозвучал приказ.

А радиоактивная проказа

тем временем дожёвывает нас.

 

Но даже и во власти пессимизма,

утратив удаль и былую стать,

мы всё-таки ещё напишем письма

и, может быть, успеем прочитать.

 

ОДУВАНЧИК И ВЕТЕР

 

Почти прозрачный одуванчик,

песок, летучий, невесомый,

тень на его непрочном фоне,

и свет, и ветра хромосомы. 

 

Я обвожу дрожащий контур

готовой разлететься тени

за миг до зарожденья ветра,

преображения растений.

 

Подует ветер, изменяя

картинку, как бы между прочим.

А я и сам, как одуванчик 

и тень его, не слишком прочен. 

 

Рассыплюсь, распадусь на части,

а после воспарю, как птица,

когда песок взметнётся вихрем,

и мой рисунок разлетится. 

 

Песок уляжется – иначе,

день будет по-иному светел.

И что останется? Быть может, 

лишь замерший на время ветер. 

 

О КРАСОТЕ И МИРЕ

 

В садах Поэзии бродить,

с хозяйкой под руку гулять. 

За это могут наградить, 

но могут также расстрелять. 

 

В чертогах Музыки играть,

петь наподобие сверчков.

За это могут разодрать,

но могут склеить из клочков.

 

А краски могут быть просты,

смешавшись с кровью на перстах. 

Но живописные холсты

висят, как жертвы на крестах.

 

Из щебня взорванных Пальмир

глядит Искусство без прикрас.

И Красота спасает мир,

но далеко не всякий раз.

 

Истлеют книжные листы,

вскричит над полем вороньё.

И толку нет от Красоты.

Но лучше с ней, чем без неё.

 

МЫ С ЖИЗНЬЮ КВИТЫ 

 

Мы с жизнью квиты – ничего друг другу

мы не должны, по замкнутому кругу

из ниоткуда в никуда бегу.

Хотя пейзаж давно уж примелькался,

я не меняю курса или галса

и даже срезать не стремлюсь дугу.

 

Но, занимаясь нуль-транспортировкой,

жизнь часто мне является неловкой,

легко меняя золото на медь.

А я хотел бы повстречаться с новью,

согласен грязь месить и только с кровью – 

чужой, своей ли – дела не иметь. 

 

В круженье этом я не вижу смысла,

мне кажется, что жизнь моя прокисла,

едва ли сможет предъявить QR.

Но у неё всегда свои резоны:

циклически сменяются сезоны,

хотя и устарел репертуар. 

 

Жизнь следует привычному заданью

и, как баскак, является за данью,

и что взяла, не отдаёт из рук.

Едва её от крови отстирали,

рассказывает сказки о спирали,

исправно заходя на новый круг.

 

В самой себе не видя интереса,

достигнув небывалого прогресса 

в орудиях убийства – вот новьё, –

жизнь только представляется непрочной,  

и круг не в силах разорвать порочный,

однажды я отстану от неё.

 

ВЕРНАЯ ПРИМЕТА

 

Мне в облаках маячит

серпик, поют коты.

Сдулся небесный мячик −

время сажать цветы.

 

В небе черчу полоску

мысленно, а хвосты

изобразят матроску −

время сажать цветы.

 

Месяц сегодня начат

справа от той черты 

буквою Р, а значит,

время сажать цветы.

 

Зря ли дана примета?

Нынче горшки пусты.

Нужно исправить это −

время сажать цветы.

 

С лунного пьедестала,

этакой высоты

дан мне сигнал: настало

время сажать цветы.

 

Вымазан в лунном креме,

вырван луной из сна…

Время, конечно, время −

вот они, семена.

 

 

НА ЗЕМЛЕ И НА НЕБЕ

 

На земле устал мечтать о ветре я,

посещая старческий ликбез.

Здесь одна сплошная планиметрия,

то ли дело стерео небес.

 

Не меняя сущности и облика,

с двух сторон заточен и упруг,

там гусиный клин вскрывает облако, 

будто треугольник полукруг.

 

А закат горит открытой раною.

Над его фракталами скользя, 

я хочу решить задачу странную,

но с земли решить её нельзя.

 

В эту геометрию надмирную,

растворяясь в перьях и клочках,

линией мерцая штрихпунктирною,

я лечу, как облако в очках. 

 

И поняв, как трудно одиночкою

покорять без крыльев высоту,

я к гусиной стае чёрной точкою 

присоединяюсь на лету.  

 

СНЫ

 

Где был я ночью, как пришёл домой,

себя едва не выдав на закланье?...

Приснится же такое, боже мой,

возникнет же столь странное желанье!

 

Мне чудилось, что, выпив мумиё,

я недоступным овладел блаженством

и тело устаревшее моё

увидел молодым и даже женским.

 

Преображенье мне не по плечу,

ко мне прибита сущность, как подкова.

Да я и сам меняться не хочу, −

ну, разве на мгновенье − что ж такого.

 

Но только не сейчас, не в дни войны,

которая едва нас не доела,

и исказила явь, и даже сны,

и попросту смертельно надоела. 

 

Я быть готов скромней любой травы,

прозрачней недобитой стеклотары.

Смертельно − слово точное, увы,

точнее лишь ракетные удары.

 

Как нервы, эта боль обнажена,

и воет, как голодная волчица…

Пусть лучше мне приснится тишина!

Пускай и наяву она случится!

____________________

© Вольфсон Борис Ильич

Март – май 2022 г.