Продолжение публикаций, начатых в №№ 9 [377] 1.11.2020, 1 [379] 1.01.2021, 4 [382] 1.04.2021, 6 [384] 1.06.2021, 8 [386] 1.08.2021, 12 [390], 7.12.2021, 4 [394] 7.04.2022, 5 [395] 5.05.2022.  

Другие мои материалы о Зелинском см. в №№ 8 [281] 10.07.2014, 9 [282] 05.08.2014, 13 [301] 10.11.2015, 6 [339] 30.05.2018.

Для удобства поиска и чтения предлагаем адрес авторской странички О. А. Лукьянченко в журнале relga.ru с активным перечнем упомянутых публикаций: 

Одна тысяча девятьсот двадцать четвертый  год Зелинский встречает, продолжая переживать тяжелую утрату, постигшую его в конце года минувшего. В письме Стефану Сребрному от 22 января он сообщает: 

«Жизнь наша тянется дальше прежним тихим грустным путем; лучше об этом не писать – и не думать. О возможности поездки пока ничего не слышно». 

Однако, чтобы преодолеть тоску, существует давний и надежный способ – работа. Завершает письмо Зелинский упоминанием о том, что им написана статья о Харитах для английского журнала Classical Quarterly, причем написана по-английски, дабы, как несколько иронически поясняет автор, избежать ошибок переводчиков. С тою же ли целью издана на французском в Париже 128-страничная книжка La Sibylle, содержащая три очерка об античной религии и христианстве, автор умалчивает. А в переводе на польский в феврале появляется второй том «Истории античной культуры» – популярного учебного пособия, входящего наряду с книгами «Древний мир и мы» и «Древнегреческая религия» в тройку его мировых бестселлеров. Продолжаются и разного рода публикации в периодике. 

Так что спустя неполных три месяца пасхальная открытка тому же адресату, отправленная 15 апреля из Рима, наполнена уже совсем иным настроением, присущим активной и жизнелюбивой натуре Зелинского. Заканчивается она таким признанием: 

«Чувствуем себя прекрасно, работаем много, если можно назвать работой то, что доставляет истинное наслаждение».

На этот раз пребывание в Италии связано с отмечающимся в мае 700-летним юбилеем Неаполитанского университета, куда Зелинский командирован представлять Польшу. Но прежде чем принять участие в торжествах, он усиленно изучает, используя возможности римских библиотек и комфортное «даровое жилье», предоставляемое так называемым Польским домом, материалы, необходимые для создания 3-го тома «Религий античного мира» под заглавием «Эллинизм и иудаизм». Именно эта работа, надо полагать, и вызывает у него истинное наслаждение. Хотя ею, как и всегда, интересы Зелинского не ограничиваются. О чем свидетельствуют в частности открытка, посланная младшим дочерям в Полоцк 22 мая. 

Цветная, под названием Vesuvio – Il piccolo cono nel gran cratere («Везувий – малый конус внутри большого кратера»), где изображена «внутренность» знаменитого вулкана. Отцовский текст подробно объясняет изображенное:

«Дорогие мои Тамаруся и Адочка, видите, где я был. Это самое дно кратера Везувия; с него подымается этот вулканчик, весь серо-бурый, с желтыми пятнами. Он весь дымится, но более всего через это верхнее жерло; здесь он, тяжело дыша, извергает не только дым: но и пламя, а при мне дважды и жидкую, багровую лаву. Вот какие на свете чудеса! Целую вас и скоро напишу. Ваш папа». 

Следующая известная нам открытка отправлена 10 июля из баварского Шондорфа, куда Фаддей Францевич с Вероникой приехали провести летние каникулы (Зелинский предпочитает слово «вакации») у окончательно обосновавшихся там Феликса и Карин: 

«Дорогая моя Адочка, поселился я в деревне вблизи Мюнхена, куда приехал для работы. Шондорф на берегу большого, чистого, прекрасного озера, питаемого альпийскими ручьями. Пахнет липами, цветами и скошенной травой…» 

Шондорф. Современный вид

 

Отметим, что и вакационную пору Зелинский не представляет без работы. Путешествия и природные красоты всегда стимулируют его творческую активность. Долгий летний отдых и общение с детьми приводят в эти дни к появлению Автобиографии. Мы не знаем всех подробностей ее создания, известно лишь, что изначально носила она изустный характер, была записана по-немецки со слов отца Феликсом и Вероникой, а собственно авторское участие относилось к финальной части работы – вычитке и некоторой правке. Зафиксированной датой окончания Автобиографии стало 8 августа. Машинопись хранилась в личном архиве Феликса, а затем у потомков Корнелии в Японии вплоть до середины 1990-х годов, когда была обнаружена неутомимой исследовательницей жизни и наследия Зелинского Ханной Геремек (1930–2004). Польский перевод был издан в Варшаве в 2005 году, а русский, как я уже указывал в одной из прежних публикаций, появился в альманахе «Древний мир и мы», вып. 4. СПб.: Bibliotheca classica Petropolitana; Дмитрий Буланин, 2012, с. 46–172.

Сентябрь Зелинский с Вероникой снова проведут в Риме, откуда вернутся в Варшаву к 1 октября – началу учебного триместра. А 9 октября обратно в Рим отправится письмо старому другу Вячеславу Ивановичу Иванову (1866–1949), которое начнется с сетования:  

«Дорогой Вячеслав Иванович.

Только что получил Ваше письмо – и моим первым чувством было: как жаль! Ведь я сам был в Риме вплоть до 1 октября – даже мне странно подумать, что я выйду не на piazza Venezia, в непосредственной близости которой я жил. И, значит, какие-нибудь 2–3 дня отделяли мой отъезд от Вашего приезда! Сколько бы мы могли переговорить друг с другом: ведь в целый час не напишешь того, что сказал бы в 5 минут…»

Да, им было что вспомнить…

Проследим пунктирно узловые моменты взаимоотношений двух выдающихся представителей русского серебряного века, которых объединяла идея славянского («варварского» в терминологии Иванова) Возрождения.

Познакомились они при курьезных обстоятельствах, о которых Зелинский расскажет в самом начале своего очерка, написанного в 1917 году (Ф. Ф. Зелинский: Вячеслав Иванов. – Русская Литература XX века. 1890‒1910. Под редакцией С. А. Венгерова. Т. III. Кн. VIII. М.: Мир, 1917. С. 101‒113. Иванов, по собственному признанию, этой книгой очень дорожил): 

«Мое личное знакомство с Вячеславом Ивановым началось в 1905 году. Имя его уже было мне известно, не только как поэта, но и как собрата по научной специальности, о чем речь еще впереди; я поэтому был очень рад, когда через общих знакомых получил приглашение на его полупубличную лекцию, которую он должен был прочесть в частном доме для ограниченного круга лиц на одну из своих любимых тем. Лекция была назначена в половине третьего; зная по нашим нравам вперед, что она раньше трех не начнется, я не торопился и пришел последним; все места были заняты, но по распоряжению предупредительной хозяйки мне был принесен складной стул, на котором я и уселся. Мое предчувствие меня не обмануло: одновременно со мной в залу вошел и лектор. Это был среднего роста блондин со слегка румяным лицом, бородкой и голубыми глазами; не тронутые железом волосы, зачесанные назад, придавали его мягкому бесстрастному лицу духовный характер. Он начал ровным, негромким и несмелым голосом; но не успел он договорить первой фразы, как в зале раздался оглушительный треск. Все обратили глаза на место происшествия; оказалось – здесь лежал я на полу среди обломков моего складного стула…» 

Затем последовали регулярные встречи на знаменитой Башне, позволившие обоим лучше узнать и оценить друг друга. И, как указывает в процитированной выше статье автор, «между мной и тогдашним лектором завязались с тех пор очень интимные и тонкие личные отношения». 

Волею обстоятельств этих отношения складывались так, что на различных направлениях совместной деятельности Зелинскому доставалась роль ведущего, а Иванову – ведомого. Характерный в этом смысле эпизод произошел в начале 1910 года, когда Зелинский, находившийся тогда на пике славы, выступил ходатаем в длительном процессе трудоустройства Иванова. Интереснейшую подборку соответствующих документов, озаглавленную «О преподавании Вячеслава Иванова на курсах Н. П. Раева», собрал и опубликовал К. Ю. Лаппо-Данилевский. Процитируем из нее официальное письмо Зелинского, из которого станет ясна и суть дела.

Итак, в начале февраля 1910 года проф. Ф. Ф. Зелинский обращается к «Его Высокопревосходительству Г-ну Министру Народного Просвещения»: 

«Два месяца тому назад на Высших Женских Историко-Литературных курсах Н. П. Раева, вследствие скоропостижной смерти И. Ф. Анненского, стала вакантной кафедра античной словесности. Как представитель смежной кафедры античной (греческой) истории и ближайший сподвижник покойного, я счел своим прямым долгом предложить кандидата в заместители ему. Требовался человек не только знающий, но и занимающийся античностью и в то же время обладающий даром хорошо и увлекательно излагать свои мысли; последнее – в виду особого характера аудитории, молодых девиц очень дружелюбно настроенных к античности, но в то же время не настолько еще окрепших в своем суждении, чтоб сохранить эту любовь и при шероховатом и отпугивающем изложении. После долгих размышлений и переговоров со своими товарищами по университетской кафедре я пришел к убеждению, что единственным возможным кандидатом будет известный в С.-Петербурге писатель Вяч. Ив. Иванов. Совет профессоров в заседании 23-го сего января единогласно избрал г. Иванова лектором античной словесности. Ввиду спешности дела кандидатура г. Иванова была в ближайший срок через г. Попечителя представлена на утверждение Вашего Высокопревосходительства, но, к сожалению, безуспешно.

В виду важности вопроса для постановки античности вообще на курсах Н. П. Раева я решаюсь вторично после личных переговоров с Его Превосходительством г-ном Товарищем Министра и по его указанию обратиться к Вашему Высокопревосходительству с почтительнейшим ходатайством об утверждении г. Иванова, и имею честь привести в его пользу нижеследующие соображения.

Насколько мне известно, единственной причиной отказа в утверждении г. Иванова было отсутствие у него формального ценза. Действительно, г. Иванов виноват перед самим собою в том, что в дни своей юности, относясь к науке с увлечением пламенного неофита, а не с рассудительностью думающего о своей карьере человека, он пренебрег завершить свое богатое университетское образование (в Москве и в Берлине, где знаменитый Гиршфельд считал его своим лучшим учеником) приобретением формального диплома или степени. За это легкомыслие он и был наказан тем, что вот уже 20 лет лишен возможности применить свои обширные знания на ниве родного просвещения. Но если даже Университет имеет право приглашать в состав своей приват-доцентуры лиц, обладающих не формальным, но реальным цензом, то тем более это право должно быть признано за частным учебным заведением, каким являются курсы Н. П. Раева.

Реальный же ценз г. Иванова такой, что он с избытком покрывает обусловленный отсутствием формального диплома изъян. Здесь на первом месте должно быть поставлено его глубокое понимание античной поэзии и античности вообще, оно известно его знакомым, имевшим случай говорить с ним на эту тему; оно просвечивает и в его поэтическом творчестве, поскольку оно имело объектом античность (укажу в особенности на его трагедию «Тантал»), а равно в ряде его прозаических статей; о нем свидетельствует и ряд его виртуозных переводов из античных поэтов (Пиндара, Вакхилида, Горация). Непосредственно ученого содержания обе его крупные работы. Одна на русском языке под заглавием «Религия страдающего бога» (т. е. Диониса), выходящая ныне вторым изданием. Это – добросовестное исследование, сделанное, разумеется, по первоисточникам, но и с солидным знанием новейшей специальной литературы, и объединенное оригинальным синтетическим взглядом, о котором гласит заглавие. Другая – на латинском языке с заглавием «De publicanorum societatibus». Будучи прочитана в рукописи известным нашим специалистом М. И. Ростовцевым, она по его рекомендации печатается в «Известиях Императорского Археологического Общества» и в скором времени должна выйти. Я сам читал корректурные листы и могу засвидетельствовать, что по содержанию это действительно (с чем согласен и проф. Ростовцев) лучшая в настоящее время работа в этой области и что она написана, сверх того, очень хорошей и корректной латынью.

Свои лекторские способности г. Иванов проявил в достаточной степени в своих публичных лекциях, которые всегда в большом количестве посещаются публикой; есть таким образом полное основание ожидать, что он и в этом отношении окажется на высоте своего положения. На том заседании Совета профессоров, на котором г. Иванов был избран, его кандидатуру с особенным жаром поддержал проф. всеобщей литературы Н. А. Котляревский, указывая на то, что благодаря широкому и всестороннему образованию г. Иванова можно ожидать, что он подымет свой предмет на надлежащую всемирно-историческую высоту. Если к этому прибавить, что вследствие бедности научных сил, которыми у нас располагает классическая филология, г. Иванов действительно является единственным кандидатом на означенную должность, то его устранение от дела преподавания покажется еще менее соответствующим интересам науки об античности и ее насаждения в России. Г. Иванов ни с кем не конкурирует, никому не стоит поперек дороги: он только заполняет пробел, который кроме него заполнить некому.

Проф. Ф. Зелинский». 

В итоге ходатайство Зелинского возымело свое действие, и спустя полгода, ушедших на разного рода бюрократические процедуры, Вячеслав Иванович приступил к преподаванию на означенных курсах, которое успешно продолжалось в течение ближайших двух лет. До тех пор, пока, по личным обстоятельствам (на них мы здесь останавливаться не будем), лектор не переехал в Москву.

Следующим этапом совместной деятельности стало участие в знаменитой серии издательства Сабашниковых «Памятники мировой литературы». Когда речь зашла о переводах на русский язык древнегреческих трагиков, Михаил Васильевич Сабашников прежде всего обратился к Зелинскому. Тот поведал издателю широко ныне известную историю о том, как «три друга, филологи-поэты – он сам, Вячеслав Иванов и Иннокентий Анненский – дали когда-то друг другу слово перевести трех греческих трагиков» (М. В. Сабашников. Воспоминания. М.: Книга, 1983, с. 292). Эсхила – Иванов, Софокла – Зелинский, Еврипида – Анненский. Кандидатура Иванова взывала у Сабашникова сомнения. В процитированных выше Воспоминаниях он пишет (с. 296): 

«Вячеслава Иванова я знал как кунктатора, нерешительного и мнительного человека и опасался предоставить ему такую большую работу, как перевод всего Эсхила: возьмется, свяжет нас и не сделает, говорил я. Я бы предпочел отвести ему что-нибудь менее громоздкое. Но Ф. Ф. Зелинский уговорил меня остановиться на Вячеславе Иванове как на единственном в своем роде кандидате, обещая, со своей стороны, всячески побуждать его не затягивать работу». 

Опытный издатель оказался прав дважды: «кунктатор» обещанного Эсхила так и не отдал в печать, а вот «менее громоздкое» у него получилось довольно быстро – в 1913 году вышла в указанной серии переведенная Вяч.  Ивановым книга «Алкей и Сафо: собрание песен и лирических отрывков».

Всю долгую и запутанную историю его работы над переводами Эсхила мы здесь воспроизводить не будем – нам важно отметить, что Зелинский со своей стороны всячески старался выполнить обещание, данное Сабашникову. Приведем лишь несколько выразительных фактов.

Поселившись в Москве, Вяч. Иванов продолжал бывать и в Петербурге. О его визите в начале 1914 года помещен краткий отчет в журнале «Аполлон» (№ 5, с. 53‒54) под заголовком «Общество ревнителей художественного слова»: 

«20 января Общество собралось по случаю приезда в Петербург Вячеслава Иванова, который прочитал недавно законченный им перевод Эсхилова «Агамемнона» и объяснил во вступительном докладе те начала, которые положил он в основу предпринятого им полного перевода Эсхиловых трагедий. Председательствовавший проф. Ф. Ф. Зелинский отметил высокое достоинство перевода, в коем превосходно передан дух подлинника, и сделал ряд пояснительных критических замечаний. В прениях приняли затем участие профессора Е. В. Аничков, М. И. Ростовцев и члены Совета Валериан Чудовский и Н. Гумилев. Последний, указав, что трудом В. Иванова закончится полный круг перевода на русский язык великих афинских трагиков, начатый Иннокентием Анненским, продолженный Ф. Ф. Зелинским, особую ценность положил на то обстоятельство, что переводчики эти в некотором смысле конгениальны каждый своему подлиннику; это является редчайшим и очень благоприятным совпадением». 

Таким образом, первая часть эсхиловской трилогии была готова к началу 1914 года и получила высокую оценку коллег. Есть свидетельство Николая Бахтина о чтении Ивановым этой трагедии у Зелинского в Петрограде в дни накануне февральской революции.

Осенью 1918 года, среди множества других дел, Зелинский занят подготовкой состоящего из двух объемистых брошюр издания под заглавием «Древнегреческая литература эпохи независимости». Вторая из них, названная «Образцы», представляет собой хрестоматию. Составитель не мыслит ее без переводов старого друга, которого называл «кудесником языка» и «ткачом узорных слов».

Титульный лист книги

  

В письме от 17 октября Зелинский, изложив свой замысел, продолжает (курсив Автора): 

«Зная нашу переводную литературу (т. е. что она в лучшем случае грамотно передает содержание, но никогда не передает стиля), Вы не удивитесь, если я Вам скажу, что я лишь в очень редких случаях мог воспользоваться для этой хрестоматии уже имеющимися у нас переводами. И, зная себя и наши общие с Вами идеалы, Вы тоже не удивитесь, что к этим редким случаям я причисляю все переведенное и переводимое, и имеющее быть переведенным Вами… Мне очень хотелось бы украсить мою хрестоматию Вашим и только Вашим Эсхилом». 

Выждав месяц и не получив ответа, Зелинский 18 ноября шлет новое письмо, в котором, в частности, смиренно заявляет:

«…Роптать не смею, зная, во-первых, и сам грешен бываю, а во-вторых, муза своих избранников многим одарила, но не аккуратностью в переписке. Но дни нашей жизни текут, моя хрестоматия растет: Ваши переводы из лириков я уже включил, принимая Ваше молчание за знак согласия, но вот новая веха ‒ Эсхил. Вы ответите мне: оставьте пока пробел, над ним не каплет ‒ все равно не завтра печатать. Нельзя-с. Покаюсь Вам: я читаю на Высших Женских Курсах греческую литературу эпохи независимости и иллюстрирую ее своими образцами. Недели на три лириков хватит, а там хошь не хошь, а Эсхила не миновать, что я стану делать. Пожалуйста, во имя Аполлона и всех девяти, выручайте. Если нового не перевели и перевести не можете, хоть то пришлите, что у Вас есть… ‒ не могу же я своих слушательниц оставить без Эсхила... без вашего Эсхила, ибо другого, когда есть Ваш, читать невозможно…» 

В итоге в книгу Образцов были включены следующие переводы Вяч. Иванова: лирика Алкея, Сафо, Пиндара и Вакхилида, а также отрывки из трагедий Эсхила «Персы» (парод), «Агамемнон» (сцена исступления Кассандры) и «Эвмениды» («вяжущий гимн»).

Вяч. Иванов, со своей стороны, когда его переводческая эпопея все-таки была завершена, посвятил свою работу Зелинскому, чем тот был весьма польщен. Однако в ее изданиях, состоявшихся уже посмертно, указанное посвящение отсутствует.

Впрочем, пиетет к старшему другу и наставнику был проявлен Вяч. Ивановым неоднократно. Так, в 1912 году, когда готовился к печати поэтический сборник «Нежная тайна», сам автор, находясь в Швейцарии, не имел возможности держать корректуру. Доверяя вычитку младшему товарищу А. Скалдину, он подчеркивал: «Последние странички с греческим текстом должны быть непременно прочитаны или мною или Зелинским». В этой же книге ему посвящена одна из «лепт» – писанное на древнегреческом шестистишие, в котором Зелинский сравнивается с Фаустом, вызвавшим из Аида прекрасную Елену.

В 1923 году, когда Вяч. Иванову удалось издать мизерным тиражом свой заветный труд «Дионис и прадионисийство», сочинителю досталось всего 4 экземпляра. Один из них он посылает из Баку через посредство А. Н. Чеботаревской «достойнейшему», а именно Фаддею Францевичу, предупреждая при этом: «но помните, что каждый экземпляр ценится буквально на вес золота и пропажу eго возместить не мoгy».

Наконец, в 1924 году Вяч. Иванову удается добиться разрешения (в получении которого главная роль принадлежала наркому просвещения Луначарскому, в начале века одному из частых гостей ивановской Башни) на длительную зарубежную командировку, причем с дочерью и сыном. 

Без малого четверть века спустя, когда Зелинского уже не будет в живых, Вячеслав Иванович вспомнит об этом моменте в письме С. Л. Франку от 18 мая / 3 июня 1947 года: 

«Оказавшись в 1924 г. с дочерью и сыном в Риме, я не знал, куда деться, и был счастлив, получив, вследствие хлопот Ф. Ф. Зелинского, от Каирского университета предложение занять кафедру истории римской литературы. Начались переговоры об условиях (прямо сказочных) и времени приезда; я принялся упражняться в английском языке, но когда в египетском посольстве было обнаружено, что я проживаю по советскому паспорту, моя сказка из тысячи и одной ночи рассеялась маревом: тамошнее министерство немедленно пресекло затеи наивных гуманистов».  

Тем не менее впереди старых друзей ждала не только активная переписка, но и новые встречи на протяжении почти двух десятилетий. Заканчивая Автобиографию, Зелинский оптимистично заявил: «Я надеюсь прожить еще долго» – и в той мере, в какой это от него зависело, намеченную программу выполнил. 

________________________

© Лукьянченко Олег Алексеевич