Всякий раз при наступлении зимы, когда над Копенгагеном толстым слоем зависали свинцовые тучи, а постоянно налетавший с Северного моря холодный ветер готов был сбивать все на своем пути, Андерсен погружался в мрачное расположение духа. Его и в благоприятной обстановке нельзя было назвать улыбчивым, а уж тем более весельчаком, но в зимние дни Андерсен всякий раз становился еще более угрюмым, уходя в себя.
        Он не любил это время года, оно с неизбежностью вовлекало его в состояние неопределенности и даже печали. Правда, он не мог объяснить себе, почему это происходило, что именно угнетало его. И с началом зимы Андерсен окончательно начинал вести затворническую жизнь. Он теперь редко выходил на улицу, а если это случалось, то совсем ненадолго, в лучшем случае в соседнюю лавку за едой.
       Андерсен жил один, и покупки не отнимали много времени. А после того, как мальчишка, прислуживавший в лавке, возвращал ему в мешке приобретенные продукты, спешил поскорее вновь вернуться в свою маленькую квартиру на втором этаже и сидеть там, не видя никого. Это чувство уединения целиком подчиняло его себе и рождало в нем состояние абсолютного покоя, к которому Андерсен особенно стремился в эту пору.
       В глубине души Ханс-Христиан Андерсен понимал, что его едва ли не полная растворенность в стенах этой маленькой съемной квартирки выглядит, по меньшей мере, странной с точки зрения привычного восприятия. В Копенгагене было немало мест для увеселения, а зимой к ним добавлялись многочисленные катки, где проводили свободное время горожане. Как было весело в такой обстановке! Играла музыка, беспрерывно зажигались бенгальские огни. Но Андерсен словно не ощущал всего этого.
       Нет-нет, он еще не потерял здравый смысл, не утратил умения наблюдать не только за большим миром, но и за своими чувствами. Но отлично понимая все происходящее с ним, Андерсен решительно не хотел ничего менять в своем образе жизни, гнал от себя эти мысли. Если уж жизнь не сделала его по-настоящему счастливым, не дала семьи и детского смеха в доме, то пусть и повседневность на склоне лет оказывается органичной этому. И тогда не надо будет упрекать себя в лицемерии и показухе, заслоняющей реальность.
       Эти невеселые чувства, которые приходили к Андерсену в последние годы не раз, вдруг опять навязчиво проступили в его сознании – настолько, что он осязаемо поежился от них и вжался сильнее в кресло, в котором сидел закутанным в шерстяной плед. Ему вдруг стало отчетливо понятным, что иной жизни у него не предвидится, что впереди его ждет лишь давящая пустота, выносящая приговор  всей его неустроенности.
       Им уже были написаны и – что немаловажно – опубликованы две с лишним тысячи рассказов, поэм, пьес и, конечно, сказок, сделавшим его, Андерсена, известным чуть ли всей читающей Европе. Но что толку со всех этих произведений, пусть даже и получивших большое признание, если повседневная жизнь приносит только разочарование?!
       Он привстал с кресла, чтобы заварить себе чаю. Вкупе с несколькими каплями рома тот непременно взбодрит его, придаст силы, в которых так нуждался Андерсен. Он уже было направился на кухню, но во входную дверь неожиданно позвонили. «Кто бы это мог быть?», - подумал Андерсен. Он не ждал, да и не хотел видеть никого. Но дверь все-таки открыл.
       На пороге стоял Сванте Йохансон, живший за соседней дверью.
       Как и у Андерсена, у него уже никого не было – ни родных, ни близких. Поговаривали, что когда-то Йохансон был женат и даже имел детей. Но к тому времени, когда судьба свела его с Андерсеном, все это осталось в прошлом. Жена много лет как умерла, дети разъехались неизвестно куда и об отце не вспоминали, продовольственная лавка, которую Йохансон держал неподалеку от дома, прогорела. Сам он напоминал сейчас старого и неустроенного человека.
     Йохансон и был одет в один и тот же сюртук, давно потерявший форму и нечищеный бог знает сколько времени. В нем он ходил и зимой, и летом и тем самым был похож на Андерсена.
       Что же касается Андерсена, то у него было три сюртука. Однако их внешний вид казался ничуть не лучше костюмов Йохансона, и это совсем не сочеталось с его писательской известностью.
       Впрочем, кто сказал, что популярный поэт и сказочник непременно должен выглядеть модником? Свой внешний вид Андерсон, как и Йохансон, совсем не замечал. Его не волновало, как он выглядит. Если что и беспокоило сейчас по-настоящему Андерсена, то это возможность завершить в срок все начатое им на бумаге. Завершить и предстать перед Всевышним достойно.
       Йохансон нечасто, но все же заходил к Андерсену – просто так, поболтать.  Оба они жили одиноко, и именно поэтому, видя родство душ, Андерсен не чурался соседа. Даже наоборот, неизменно привечал его, ведя с ним долгие беседы о том мире, который окружал их двоих. В неустроенном жилье Йохансона царил полный разор. И поэтому тот чаще сам заходил к Андерсену. И засиживался, подолгу.
       Они неизменно обращались друг к другу по фамилии. Во второй половине XIX веке так было принято во всей Скандинавии. Вот и Андерсен с Йохансоном общались точно так же.
       Обычно их неспешные беседы продолжались по вечерам, когда дневной свет на улицах постепенно сменялся на сумеречный, а жизнь за окном все больше погружала обоих в некое странное таинство, позволявшее им приоткрывать друг другу свои души. И они вели эти неторопливые диалоги, забывая о времени и повседневных заботах.
       В этот раз Йохансона почему-то живо интересовал сам Андерсен, и он все допытывался у него, какой именно смысл тот хотел вложить в некоторые из созданных им сказок. 
       - Я часто вижу в них тебя, Андерсен, - попыхивая трубкой, неспеша говорил ему Йохансон. – Я читал твою сказку о гадком утенке. Это же ты, тот самый утенок. Ну, признайся, что ты, тысяча чертей! Я увидел в жизни этого существа твои, Андерсен, боль и страдания. Тебя нещадно била жизнь, ты сам мне об этом говорил. Но ты, слава Творцу, не озлобился после этого.
       - Да, меня била жизнь, - приглушенным голосом, согласился Ганс-Христиан. – Я рассказывал тебе, что в свое время так и не закончил учебу. В той школе, куда меня поначалу определили, учителя все время держали при себе розги. Меня часто стегали ими перед всем классом – если я не мог правильно ответить. А потом… Потом меня перевели в другую школу - в Эльсиноре. Там уже не было розог, но жизнь моя не стала легче. Я был отстающим и сидел в окружении тех, кто был младше меня. Многие из них смеялись надо мной – что я плохо знаю математику, пишу с ошибками. Это очень тяжело, Йохансон, когда над тобой смеются. Но сказка о гадком утенке – вовсе не об этом, - закончил Андерсен.
       - Не об этом? – удивленно посмотрел на него Йохансон. – А о чем же? Может ли быть что-то страшнее страхов, живущих в нас с детства? Разве не ты говорил, что они мерещатся тебе по сей день? Мои страхи того времени по-прежнему продолжают жить во мне. Ты единственный, Андерсен, кому я могу сказать об этом. Вокруг меня больше нет близких мне людей.
       Йохансон нахмурился, словно перебирая в памяти картинки прошлого. Потом он вновь затянул свою трубку, выпустив в комнату большое облако табачного дыма, и вопросительно взглянул на Андерсена.
       - Ты прав, Йохансон, - ответил Андерсен, взглянув на него. – И хорошо помнишь все то, о чем мы когда-то говорили. Но сказка о гадком утенке – это совсем о другом. Просто я никогда не рассказывал тебе об этом.
       И поймав на себе вопросительный взгляд Йохансона, добавил:
       - Эта история о том, что я чувствовал, влюбившись когда -то в девушку, первую в своей жизни.
       - Ты говоришь о девушке? – недоуменно посмотрел на него Йохансон. – Но в сказке об утенке нет ни одной из них.
       - Ты плохо понимаешь сказки, - грустно усмехнулся Андерсен. – Тебе, наверное, кажется, что они слепо копируют жизнь…
       - Бог с тобой, Андерсен, - тотчас отреагировал Йохансон. – Я хотя и стар, но еще не потерял рассудок. Сказка не идет вслед за жизнью, она опережает ее. И поэтому всегда заканчивается хорошо.
       - Но история о гадком утенке так и заканчивается. Хотя прежде, чем он обрел счастье, ему пришлось совсем нелегко. Я тоже счастлив, Йохансон. После стольких бед, которые я испытал в жизни, Всевышний дал мне возможность писать. И моя судьба чем-то схожа с судьбой гадкого утенка.
       - Но причем тут девушка? – вновь недоуменно посмотрел на него Йохансон.
       - Я расскажу тебе о ней. Мы встретились в тот год, когда мне исполнилось 25 лет. Я был молод, полон надежд и совсем не сомневался в успехе…

2.
        Андерсену тогда действительно только что исполнилось двадцать пять.
       На календаре было лето 1830 года. В его жизни все шло обыденно, хотя и совсем невесело. За несколько лет до этого Андерсен закончил ненавистную им школу в Эльсиноре, и, продолжая жить в родительском доме, занимал себя переписыванием деловых бумаг.
       Многие сверстники Андерсена уже имели подружек, а некоторые даже подумывали о женитьбе. Но эти увлечения совсем не занимали его воображение. Что толку размышлять о них, строить планы на будущее, если он настолько беден, что не может сшить себе даже костюма, не говоря уже о других свадебных приготовлениях. И родители не могут помочь ему деньгами.  Они, похоже, сами спят и видят, чтобы он поскорее оперился и начал жить самостоятельно.
       Эти мысли бродили в андерсеновской голове все время, пока он ехал в маленький датский городок Фоборг в гости к своему школьному приятелю Кристиану Войту.
       Войт был единственным, с кем Ганс-Христиан продолжал дружить после школы. Сколько он помнил, Войт, в отличие от других одноклассников, никогда не смеялся над ним за его неспособность решить очередную задачку по математике. Наоборот, всегда старался помочь Андерсену. Правда, делал это уже за пределами школы, боясь получить подзатыльники от других мальчишек. Но все равно он был добрее многих, этот Кристиан Войт, и Андерсен тогда по-настоящему привязался к нему.
       Эта симпатия оказалась взаимной. После школы они обменивались короткими письмами. В них не было ничего особенного – так, скорее дань вежливости. Однако в последнем письме Войт впервые пригласил Андерсена к себе - погостить. Он не сказал своему однокашнику, что его отец, купец и судовладелец, сам захотел посмотреть на Ганса-Христиана, о котором так много рассказывал за семейными обедами Кристиан Войт.
       - Он что, пишет стихи? И даже издается? – сидевший за обеденным столом Войт-старший удивленно посмотрел на сына. При этом его лицо скорчило надменную гримасу. – Интересно взглянуть на того, кто думает о поэзии, не имея в кармане на приличный обед.
       Сидевшая тут же сестра Войта-младшего, Риборг, наоборот, с интересом посмотрела на брата:
       - А он не женат? Ну, хоть какое-то развлечение на те несколько дней, что он будет гостить у нас.
       И осеклась, увидев лицо отца, устремленное на нее:
       - Помолчи, Риборг, еще не хватало тебе порочить нашу семью в глазах черт знает кого!
       - Ты любого испугаешь своими мыслями, - бросила она отцу. – Я прочитала стихи Андерсена. Он недурственно пишет. А в нашем доме можно, видимо, разговаривать только о торговле, да?
       И она демонстративно встала из-за стола, с шумом задев стул, на котором сидела, и вышла.
       Приглашая Андерсена к себе, Войт-младший, конечно же, умолчал о реакции на его приезд со стороны своих домочадцев. И Андерсен появился в доме Войтов, ничего не подозревая о том разговоре.
       …Каждый день он теперь гулял по дорожкам, ведущим от дома Войтов к центру Фоборга. Он был совсем крохотным – несколько десятков домов, примыкающих друг к другу и окружающих большим кольцом центральную площадь, в центре которого стояла ратуша. Андерсен всякий раз преодолевал это расстояние довольно быстро и, оказавшись на площади, с любопытством глядел на окружающую жизнь. Она была ему привычна – по родному городку Оденсе, который мало чем отличался от Фоборга. Иногда Андерсен мог подолгу стоять на одном месте, углубившись в свои мысли.
       Он бы и дальше, возможно, никуда не двигался, если бы не Риборг, которая часто сопровождала его в ходе таких прогулок. Это началось с первого дня пребывания Андерсена в гостях. За обеденным столом Риборг, между прочим, предложила ему себя в качестве сопровождающей. Девушке, судя по всему, было лестно находиться рядом с «настоящим поэтом», как она окрестила Андерсена.
       Услышав это, Войт-старший вновь недружелюбно посмотрел на нее.
       - Да-да, папа, мы должны радоваться, что в наш богом забытый Фоборг приехал Андерсен, - решительно сказала Риборг и вдруг добавила: «Боже, как же здесь тоскливо жить!»
       - Не смей так говорить о нашем Фоборге, - резко возразил Войт-старший. – Я запрещаю тебе это делать.
       - А дышать ты не хочешь мне запретить? – выкликнула девушка и вновь бросилась вон из комнаты.
       Андерсену в этот момент стало неуютно. Когда же обед закончился и все отправились по своим комнатам, Риборг, как ни в чем ни бывало, подошла к гостю.
       - Вы не хотите погулять? - обратилась она к нему как ни в чем не бывало.
       Андерсен ощутил в этот момент блеск ее глаз. Она смотрела на него, как смотрят на незнакомцев девушки, желающие познакомиться с ними, но не могущие быстро подобрать правильные слова.
       Андерсен мотнул головой в знак согласия. И они пошли по дорожке, ведущей на ратушную площадь Фоборга.
       А на следующий день все повторилось. И двумя днями позже тоже. Иногда они шли молча. Но чаще Андерсен начинал что-то рассказывать, а Риборг, не перебивая, слушала, время от времени бросая на него свой взгляд. В нем не было никакой хитрости, но царило прямодушие, которое подкупало Андерсена.
       Через некоторое время они уже не довольствовались в ходе прогулок лишь ратушной площадью, но уходили подальше – туда, где начинались бескрайние поля, покрытые сочной зеленой травой. И шли по этим полям, продолжая вести друг с другом непрекращающийся разговор.
       Андерсен в эти моменты очень воодушевлялся, а Риборг, наоборот, становилась задумчивой и даже грустной. Она часто хотела что-то сказать, но не решалась.

3.
        Во время таких прогулок Андерсен все больше ловил себя на мысли, что ему нравится Риборг.
       Она была на год моложе его, но при этом лишь считанное число раз выезжала за пределы родного городка. Вместе с тем оказывалась необычайно пытливой в своем стремлении вникнуть в то, о чем ей рассказывал Андерсен. А он все более осознанно проникался к ней интересом, вначале просто житейским, но потом растущим у него словно изнутри. С каждым днем этот интерес наполнялся каким-то неизведанным прежде чувством, которое сам Андерсен не в силах был объяснить.

А Риборг, как и прежде, была сама простота. Она иногда безыскусно просила Андерсена почитать сочиненную им лирику. Тот же отчетливо ощущал неловкость и потому отнекивался: дескать, запамятовал строчки… В этом состоянии он неизменно сердился в душе на самого себя.

        Девушка же, словно не замечая его настроения, продолжая донимать новыми вопросами. Когда однажды он начал отнекиваться, что не может вспомнить содержание стихотворения «Розы и звезды», ответила с плохо скрываемой иронией:
        - Забыли? Но разве у поэта есть еще что-то, кроме роз и звезд?
        Высказанная реплика вывела Андерсена из себя. Риборг тем самым намекает на его бедность? И это та, к которой он окончательно почувствовал ни с чем не сопоставимое влечение. Что ему тогда ждать от мира, если даже любимая им не испытывает к нему никакой привязанности?
       Риборг интуитивно почувствовала неловкость ситуации. Она подошла к Андерсену совсем близко.
        - Не обижайтесь на меня, - произнесла она проникновенно, глядя ему в глаза. - Мне совсем не хотелось вас обижать, поверьте.
       А потом вдруг спросила резко, без всяких предисловий: «Скажите, вы любите меня?»
       В этот момент Андерсен вдруг забыл, что еще мгновенье назад сердился на Риборг. Он жадно вдохнул, словно ему не хватало воздуха, и выплеснул на одном дыхании: «Да, да, я люблю вас!»
       Ее лицо вдруг помрачнело. «Так что же вы медлите?» – бросила она.
       Андерсен тогда совсем не понял смысл сказанного Риборг. И начал читать стихотворение, о котором она просила его.

«Я знаю две звезды – лучистей звезд небесных,
Две розы видел я – прекрасней роз земных.
Упала чистая слеза с тех звезд прелестных,
Рассыпавших росой на розах молодых.
И сердцем полюбил я их красу живую,
Она дороже мне и неба, и земли…»

       Читая, Андерсен будто не замечал, как мрачнело лицо Риборг. «Прекрасные стихи, - промолвила она, когда Андерсен остановился. – Пойдемте назад».
       И она решительно направилась к дому. Андерсен хотел тотчас взять ее за руку, как это уже было ни раз, но Риборг отстранилась от него, словно между ними за последние дни не возникло никакой привязанности.
       Так они молча дошли до дома, и Андерсен интуитивно понимал, что поступил с Риборг неуклюже и даже грубо и что прежних отношений уже, наверное, не будет. Но в чем заключался его просчет, ответить себе не мог.
       Он задавался этим вопросом на протяжении всего вечера, и ночью, когда, сколько не пытался, не мог заснуть. Его мучала неопределенность. Он без конца спрашивал себя, что ему делать в создавшейся ситуации, и не находил ответа.
       До встречи с Риборг у Андерсена совсем не было опыта общения с женщинами. Он очень  хотел ощутить чувства со стороны хотя бы от одной из них, и вот теперь, казалось, эта возможность ему представилась. Но боже мой, как непросто дается ему эта наука!
       Он вдруг осознал, что все минувшие дни были наполнены для него и радостью, и мукой одновременно. Риборг то становилась ближе к нему, то вдруг удалялась, не чувствуя при этом за собой никакой вины. «Но разве ж можно так?», - без конца спрашивал себя в ту ночь Андерсен. – И разве нормально ввергать другого в бесконечные унижения?»
       Под утро он пришел к окончательному выводу, что продолжать отношения с Риборг не стоит. «Зачем жить мучаясь? – спрашивал он себя. – И как всецело посвятить себя литературе, если сердце так гулко откликается на любую несправедливость?»
       Андерсен понял для себя, что надо уезжать из Фоборга.
       Наутро, за завтраком, он заявил семейству Войтов, что вынужден покинуть их гостеприимный дом, поскольку родителям без него трудно вести домашнее хозяйство. Кристиан Войт попытался убедить Андерсена в необходимости еще немного погостить, но тот был непреклонен.
       Все это время Риборг сидела молча, не отрывая глаз от своей кружки с налитым кофе.
       Если бы она вступила в разговор, возможно, это бы изменило намерение Андерсена. В глубине души он знал, что мог бы остаться еще хотя бы на пару дней, но молчание Риборг воспринял как ее полное безразличие к нему. Он бросил на нее последний взгляд и покинул гостиную.
       Через полчаса Андерсен уже сидел в дилижансе, увозящим его в свой родной городок Оденсе. Риборг так и не вышла попрощаться с ним.

4.
        Обо всем этом Андерсен, не спеша, рассказывал в тот зимний вечер Йохансону.
       Йохансон слушал, не перебивая, и лишь привычно попыхивал своей трубкой.
       - И что, Андерсен, ты никогда более не встречал эту Риборг? – спросил он, наконец.
       - Никогда, - отрицательно покачал Андерсен головой. – Наверное, это можно было сделать, но меня как отрезало. Я сказал себе, что Фоборг остался в прошлом и перевернул эту страницу.
       - А что было с тобой потом? – спросил Йохансон после некоторого молчания.
       Андерсен не отвечал какое-то время, словно собираясь с мыслями.
       - Да как тебе сказать… Потом жизнь не сильно баловала меня. Я знакомился с девушками: одной, другой. Собственно, их было всего две – с кем я мог создать семью. Их звали Луиза Коллин и Йенни Линд. Вторая была замечательной певицей, до определенного времени у нас с ней было все хорошо. Но между нами ничего не получилось. Теперь я лучше, чем когда-либо понимаю, что женщине от мужчины часто нужна решимость. Да-да, самая обыкновенная решимость - чтобы изменить ее жизнь. У меня этого никогда не доставало…
       Йохансон пристально посмотрел на Андерсена.
       - А почему в самом начале, говоря о своих отношениях с Риборг, ты вспомнил гадкого утенка? Неужели в общении с ней ты ощущал себя им?
       Андерсен вновь помолчал, а потом добавил:
       - Поначалу тогда я чувствовал себя Голиафом. Мне казалось, что я прочитал куда больше книг, чем она, что могу научить ее жизни. Но оказалось, что я совсем не понимал самых простых вещей. Так что я наверняка оказался в ее глазах тем самым утенком, о котором потом написал сказку. Просто это понимание пришло много позже.
        - Дааа, Анденсон, - протянул Йохансон. – Ты хороший человек. Но одновременно ты еще и большой болван. Ну если ты так и не сумел обрести семейное счастье. Прости за прямоту, но твоя умная голова оказалась бессильной осознать простые вещи.
       Андерсену захотелось возразить: дескать, его личная жизнь не касается никого, кроме его самого. Но он тут же подумал, что Йохансон прав, что жизнь вообще мало чему научила его. Ну раз в его гардеробе только три заношенных сюртука, а свою подлинную любовь он так и не обрел. Можно получить большую известность, но так и не разрешить для себя тех вопросов, которые оказываются доступными для куда более ограниченных людей.
       Андерсен вновь погрузился в раздумья, всматриваясь в темноту улицы, и не заметил даже как ушел Йохансон. Андерсен осознавал, что сегодняшняя беседа привнесла в него еще больше сомнений, чем было у него прежде, и это ввергло его в совсем мрачные мысли.
       В полутемной комнате, закутавшись в плед, сидел маленький, если не сказать тщедушный, человек, которому довелось встречаться с выдающимися деятелями культуры и науки своего времени. Когда-то он на равных беседовал с композитором Листом, писателями Диккенсом и Гюго. И все они воспринимали Андерсена как подлинного интеллектуала, уже оставившего заметный след в европейской культуре. А оказалось на поверку, что он совсем плохо понимает мир, и прожитая жизнь, увы, не сделала его мудрее. И ответить себе, отчего это произошло, Андерсон не мог.
       Он прожил все годы погруженным в надежду, но не способным реализовать ее. Это казалось совсем невероятным. Писатель, книгами которого зачитывались миллионы больших и маленьких читателей, так и оказался, по существу, чужим для этой жизни.
       Когда он умер в той самой съемной копенгагенской квартире, всю заботу об его погребении взял на себя все тот же Йохансон. Он извлек из шкафа три поношенных сюртука Андерсена и долго думал, в какой надлежит одеть своего соседа и друга, провожая того в последний путь. А еще гадал, почему Андерсен, еще при жизни испытавший литературную славу, жил так скромно, если не сказать бедно. Куда девались его многочисленные гонорары?
       Йохансон не мог знать, что все полученные деньги Андерсен оставил лишь для той, которая сыграла главную роль в его жизни - для Риборг Войт.  Она давно и удачно вышла замуж, имела детей. Неизвестно, вспоминала ли Риборг Андерсена и, если да, какими словами.  А он оказался навсегда преданным ей в своих чувствах. Только об этом никто не узнал, кроме Йохансона.

_______________________

© Стровский Дмитрий Леонидович