 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
НИТОЧКА-ИГОЛОЧКА
Под грохот непрерывных канонад нет времени перебирать пожитки. Какой уж там верблюд или канат − в игольное ушко не лезут нитки.
Переведён неправильно догмат, но в Царство Божье вход, как прежде, узкий. И не верблюд, и даже не канат, а просто глаз не выдержит нагрузки.
В конце концов, какой-нибудь шпагат проник бы, но не я за ним по следу. Не потому, конечно, что богат, а потому, что без билета еду.
Ну что же, ничего не изменить, но, чтобы сшить разорванное время, я сквозь ушко продёргиваю нить, противореча древней теореме.
Я твёрдо говорю себе: «Не трусь − и нить твоя однажды выйдет в люди!» Но сам я сквозь ушко не проберусь, в особенности, сидя на верблюде.
ВЕРА И РИТУАЛ не стоит соваться в реал. Там вера была философией жизни, а здесь лишь пустой ритуал.
но так повелось испокон: тебя растерзают голодные звери, как только нарушишь канон.
каноны вольны нарушать. Привыкли они обходиться без веры, но сами должны не плошать.
не смогут сказать они: «Боже, прости!»
***
Учу детей математике, смеюсь и смотрю в окно, пробую жизнь на вкус – знал ли что-либо слаще я? Но понимаю: всё это просто такое кино − раскрашенная картинка, постыдно ненастоящая.
Между ветками дерева паук свои сети свил, вызрела вишня, солнце работает без неполадок… Всё как всегда, как прежде − просто утрачен смысл. А картинка вполне приличная и вкус удивительно сладок.
***
У рыцарей ни грамма куража, не готовы к битве рыцарские кони. И отрастают головы драконьи, поскольку очень просят горожане.
СОМНЕНИЕ
Мой мир разбит и разворован, как будто в дом прокрался тать. Реальностью разочарован, я обращаю взгляды вспять.
Туда, где были мы нетленны, кипели, как весной вода, и молодые наши члены не уставали никогда.
Я возвращаю день вчерашний, он обретает прежний вид, как образ падающей башни, которая ещё стоит.
Меня впитав, он приголубит, как перекрашенный лубок, и паста, вдавленная в тюбик, и свитер, смотанный в клубок.
Я снова молод, худ и звонок, и вижу свет в конце пути, и может смело мой потомок за мной когдатошним идти.
Мы с ним отбросим модный гаджет, вдали увидев город-сад… Вот только что он мне расскажет, поняв, что мы идём назад?
Он поглядит на смутный берег и в этот роковой момент неужто прошлое похерит и мой предаст ресантимент?
РАУТ
Как футболист, забивший против правил, как Аладдин, забывший о Сезаме, Бог Землю попечением оставил: мол, вы не дети, управляйтесь сами.
Сей постулат суров, но непреложен для тех, кто бьёт, и тех, кто выпал в аут. Вот мы и управляемся, как можем, покуда Бог не пригласит на раут.
На этой встрече, за последней гранью, Бог спросит: − Ну, и как же век ваш прожит? Мы упрекнём его за невниманье, а Он свои претензии изложит.
При внешнем сходстве, мы не в Божьем вкусе − хоть в смокингах, хоть в юбочках из ситца. А Божий Рай не место для дискуссий. Но время есть − Он слушать согласится.
СТАРАЯ ИСТОРИЯ
Добро упорно пребывает в стрессе, но справиться со злом оно не в силах. На этом затянувшемся процессе свидетели давно лежат в могилах.
Добро себя напрасно утруждает, его ветра истории остудят: зло неподсудно, если побеждает, поскольку победителей не судят.
Об этом никогда не пишут в прессе: добро бредёт пешком, зло прёт на танках. К тому ж добро и зло в неравном весе − зло в сапогах, добро в балетных тапках.
Но ясно, кто кого перетанцует, коль зло в добро себя перелицует.
ТРОЯ
Десять лет миновало, и греки ушли от брега, их паруса наполнил лёгкий попутный бриз. Возликовали троянцы − на пляже теперь ни грека, только конь деревянный − как видно, прощальный приз.
За оборону Трои Приам раздавал медали, даже Кассандре вручили яркий трёхцветный бант. А греки за горизонтом бросили якорь и ждали, когда своё дело сделает засевший в коне десант.
Господи, хоть немного разума ниспошли нам, − нет, не судьба, как видно, проклял наш град Зевес, чтобы спустя три тыщи лет докопался Шлиман до обгорелых статуй − их здесь остался лес.
Оплакивает Париса состарившаяся Елена, трудно поверить, что греки потратили столько дней, чтоб эту домохозяйку освободить из плена, и Менелай не знает, что теперь делать с ней.
А на Олимпе боги всё позабыли вскоре, из золочёной чаши пьёт Аполлон абсент, лишь Менелай, как призрак, бродит по кромке моря и никого не хочет, царственный импотент.
Над пепелищем кружит бабочка-однодневка, хлещет холодный ветер, как в наши дни, свинцом. А чтобы воспеть Ахилла, Кастора и Полидевка, мало таланта, надо попросту быть слепцом.
СТАРИК
Старик не помнит, что сегодня ел на завтрак, однако может описать во всех деталях цвет глаз подруги, шорох юбки, лёгкий запах, и эти ножки в детских стоптанных сандалях.
Им счастье выдали с запасом по талону, которым пользоваться можно без оглядки. Они к воде бежали весело по склону и на бегу срывали жалкие манатки.
И лист, кружась, слетал с ольхи, с календаря ли, и пахло йодом, как в лечебном кабинете. Кто лучше плавает, они не проверяли, когда плескались и дурачились, как дети.
Они тогда принадлежали к высшей касте, парить способной без крыла и без мотора. И в мире не было несокрушимей власти, чем синева их растворившего простора.
И даже дождь косой нисколько не пугал их, и даже гром, гремящий колесницей древней… Как Цезарь некогда сказал о гордых галлах: − Я лучше буду первым парнем в их деревне.
Их Рубикон летел со скал по вертикали, но им, беспечным, открывал стезю любую. Они друг в друга так легко перетекали, как два ручья, сливаясь в речку голубую.
Жизнь пролетела, как весёлый детский мячик, и не спеша на свет из полутёмных комнат бредёт старик, в душе всё тот же летний мальчик. Но что на завтрак было, он, увы, не помнит.
МУЗА
Эта птичка − фить-фьюить и щёлк-пощёлк − ножки лёгкие пуститься рады в пляс. А на ощупь она нежная, как шёлк, и почти неразличимая для глаз.
Вот на жёрдочке сидит она тишком и заглядывает вниз из-под стрехи, а потом слегка щекочет за ушко́м острым пёрышком, чтоб я писал стихи.
Я бы в поисках обшарил интернет, растеряв все рифмы лучшие со сна. Только с нею и стараться смысла нет: всё напомнит и насвищет мне она.
Как сундук, моя набита голова, но в былом остались молодость и стать. Ей же музыка знакома и слова, до которых мне теперь и не достать.
Не даётся в руки – явью или сном, огибая все силки, срывая нить… Вот вспорхнула и щебечет за окном, − тут уж важно ничего не изменить!
НА СМЕРТЬ ГОРБАЧЁВА
крепил болты под гордым флагом перестройки, и на дорожки подсыпал песок для тренья, и шить хотел, но только так, чтобы без кройки.
учил не пить и вырубал под корень лозы, и, как король, гулять однажды вышел голым, − такой вот смех, хотя, в конце концов, сквозь слёзы.
спасти пытавшихся дряхлеющие чресла, он не был злобен, деспотичен, кровожаден, не стал цепляться за начальственное кресло.
Он, как предшественник, не супил строго брови, но верил, что определяет выбор галса. Он не сумел спасти империю от крови, но всё же, всё же он хотя бы попытался!
МОЛИТВА
О, Господи, когда б на небесах и впрямь царил ты, мудрый и всеблагий, в трёх копиях на гербовой бумаге не стал бы я просить о чудесах.
Ты должен нам внимать по-одному, хотя, возможно, чувства притупились, – а тут ведь каждый молится, чтоб милость ты даровал конкретному ему.
Выслушивать на разных языках готов ты просьбы и следить за речью. Однако разрешить противоречья порой не получается никак.
А мне не нужен персональный дар, – не тратя зря казённую бумагу, к тебе я обращаюсь как к завмагу, в подсобке придержавшему товар.
Сам для себя давно уж не кумир, но царство не деля, подобно Лиру, дай нам в желаньях скромности, а миру даруй всего лишь затрапезный мир.
Лишь мир, и чтобы были мы вольны по-человечьи жить под небесами. И царствуй в небе, ну а здесь мы сами, всё сами – лишь бы не было войны!
МОНЕТА
Достав из кармана монету, не мешкай − подбрось и накрой её той же рукой. А как она ляжет − орлом или решкой − и разницы, в сущности, нет никакой.
А разница будет, когда ты уронишь, и встанет монета твоя на ребро, как будто с утра разбомбили Воронеж, а ночью под сердце воткнули перо.
Но в том-то и дело, что входит без стука, как камень, на дне взбаламутивший муть. А игры с судьбой – бесполезная штука, едва ли ты сможешь её обмануть.
Хоть в долгую, хоть наподобие блица, − не думай, что сам выбираешь пути… Вот разве что всё же ребром приземлится, но это ведь как же должно повезти!
***
Вот чёрная дыра, а рядом голубая, а там, вдали, дыра, чей непонятен цвет. Как паутинки нить, сомнения со лба я смахну, чтоб отыскать единственный ответ.
Зачем непрочен мир, и почему житья нет тому, кто сшить его хотел бы, но не смог? Из голубой дыры дымко́м осенним тянет, а в чёрную течёт сырой осенний смог.
Их надо б залатать, да золота нехватка, − к тому ж к зиянью дыр привыкла молодёжь. Но в чёрную дыру, как жёлтая заплатка, слетит кленовый лист − и щёлки не найдёшь.
А ты себе плывёшь на лодочке, но с тем ли, кто рук не опустил и взгляд нацелил вверх? Он отложил иглу, чтоб выпасть смог на Землю из разноцветных дыр небесный фейерверк.
Метеоритный дождь, − зачем, скажи на милость, в попутчики себе ещё кого-то звать? Распалась связь времён, пространство прохудилось, − и нечего уже, и некому сшивать. ___________________ © Борис Ильич Вольфсон 26 июля − 14 сентября 2022 г. |
       
|
