Более всего Феликс Мендельсон любил приезжать в Италию. Она казалась ему куда менее строгой и чопорной на фоне его родной Германии. После промозглых зимних месяцев в Гамбурге, небо которого по весне почти всегда было покрыто свинцовыми тучами, а налетавший как будто бы из ниоткуда арктический ветер пронизывал насквозь, Италия всегда встречала Мендельсона бурным цветением природы и обилием тепла.
     Эта страна была для Мендельсона воплощением подлинного многоцветья красок и звуков, которым он неустанно внимал, возбуждая тем самым свое пытливое воображение. Соседние Франция и Швейцария были, казалось бы, ничуть не хуже, неустанно освещаемые солнцем. Италия, однако, привлекала Мендельсона куда больше. Ему нравились ее временами чуть сумасбродный облик, мелодичный, слегка грассирующий язык и те молодые франты, которые не спеша прохаживались под вечер по мостовым здешних городов.
     Ему необычайно нравились Ватикан с его истинно классической архитектурой и воздушная, благодаря своему ажурному каменному кружеву, Венеция, словно парящая над морскими каналами. Его не оставляли равнодушным и маленькие, удивительно ухоженные итальянские деревеньки, и тосканские вечно зеленые виноградники, бесконечно тянущиеся вдоль деревенских дорог, и альпийские лужайки с их неутомимым цветением фиалок и горных тюльпанов. Весь этот естественный мир неустанно влек за собой, окуная Мендельсона в какую-то необыкновенную ауру, где всё выглядело живо и даже весело.
     Когда после нескольких месяцев работы у Мендельсона выдавались свободные от музыкальных занятий дни, он предпочитал проводить свое время именно здесь, в Италии, чувствуя для себя удивительное притяжение этой страны, ее природы и самого духа.
     До поры до времени Мендельсон путешествовал в Италию вместе с родителями. Его отец Авраам, известный во Франкфурте банкир, не мог позволить себе на долгий срок оставлять свои служебные дела, но в летнее время года, когда наплыв клиентов чуть стихал, непременно делал для себя исключение из этого правила. И тогда семья Мендельсонов устремлялась в путешествие на несколько дней.
    Поселившись в гостинице, облюбованной чаще всего вдали от больших городов, глава семейства первым делом осведомлялся у хозяина, есть ли в округе фортепьяно или, по крайней мере, клавесин. И получив утвердительный ответ, лично брал Феликса за руку и сам шел с ним к инструменту.
     Авраам и представить себе не мог, чтобы его сын даже на какое-то время остался без музыкальных уроков, давно ставших неотъемлемой, но важной составляющей жизни всего семейства Мендельсонов. Когда-то юный Феликс брал эти уроки у Карла Цельтера, одного из самых известных немецких музыкантов того времени. Позже Цельтера сменили другие педагоги, а вот привычка начинать день с музыкальных экзерсисов у Феликса оказывалась неизменной.
     Так что после приезда на новое место в сопровождении родителей он всякий раз без какого-либо нажима возобновлял занятия музыкой. Они продолжались ежедневно и по многу часов. Впрочем, мальчик не роптал от этого, даже наоборот, отдавался игре со свойственной для него прилежностью. Ему нравилось разучивать фортепианные и скрипичные пьесы, а потом исполнять их на небольших семейных концертах, а то и в каких-нибудь аристократических гостиных, где все привечали богатого банкира Авраама Мендельсона. 

2.
     Впрочем, сейчас путешествия Феликса Мендельсона под приглядом отца и матери давно остались в прошлом. Уже несколько лет он передвигался по Европе в одиночку. Между тем повседневный распорядок, когда-то привнесенный в его жизнь, так и оставался неизменным.  Мендельсон по-прежнему много занимался музыкой – не только как исполнитель, но и уже пробуя себя в качестве композитора. Для уверенного овладения музыкальным ремеслом он за несколько лет до этого поступил даже в парижскую консерваторию, дав слово родителям, что непременно закончит ее.
     Учеба действительно дала свои плоды, и к прожитым двадцати с небольшим годам своей жизни Мендельсон, сочинивший уже несколько симфонических произведений, сделался весьма известным у почитателей классической музыки. Между собой они называли ее «недурственной», что было сродни самой высокой оценки. Особой популярностью пользовалась его музыкальная увертюра к шекспировской комедии «Сон в летнюю ночь», сочиненная за несколько лет до этого.
     Мендельсон писал в письме к своей матери о том, что, слушая эту музыку, «наполняешься любовным теплом, который источает она». «Ты верно влюблен?» – поинтересовалась она у сына в ответном письме. Мендельсон ничего не ответил.
     В глубине души и впрямь мечтал встретить ту, которая бы отнеслась к нему если не с любовью, то хотя бы с должным интересом. У него уже было несколько попыток обрести семейное счастье, но все они оказались безуспешными. Сам Мендельсон сравнивал эти возникавшие время от времени отношения с небесными звездами, которые вдруг загораются на небе, но спустя неделю-другую гаснут, оставляя после себя темень, не способную ни вдохновить, ни обогреть. К чему тогда нужны звезды, размышлял он про себя, если они не могут изменить ничего в этом мире…  
     Знакомые его отца, прознав об уединенности Мендельсона, спешили познакомить его с молоденькими барышнями из хороших семей – то немецких, то французских, благо последних в Германии оказывалось в те годы немало. Но эти отношения быстро заканчивались, почти не начавшись.
     Едва ли не все барышни, с которыми сходился Феликс, поначалу проявляли к нему интерес, однако совсем скоро становились равнодушными к этим отношениям. С каждым новым знакомством сам Мендельсон становился всё нерешительнее. Поначалу он еще гадал, отчего на любовном поприще его не покидают неудачи, но потом как-то само собой пришел к однозначному выводу, что причиной всему была его родословная.
     Глядя на Мендельсона, и впрямь не оставалось никаких сомнений в его еврейском происхождении. Обращали на себя внимание его глубоко посаженные и внимательные глаза, будто насквозь пронизывающие собеседника, нос с небольшой горбинкой. Мендельсон однозначно решил для себя, что именно внешность, которой с рождения наделил его господь, и вызывала неприятие у многих девушек, с которыми он пытался сблизиться. 
     Так это было или нет, он с точностью сказать не мог, поскольку стеснялся задавать этот вопрос вслух. В свои двадцать лет Мендельсон, однако, с толикой горечи записал в своем дневнике: «Я не представляю интереса для юных особ. Девушкам требуются сильные личности, которым по силам перевернуть мир, но их мало интересуют те, которые живут музыкой, бесконечно мечтая о внутренней гармонии». 
     Это было правдой: Мендельсон к тому времени жил исключительно музыкой. В его воображении бесконечно рождалась мелодичная мозаика, увлекавшая его за собой и создававшая новые неизведанные прежде для него чувства. 
     Вместе с тем во время знакомства с очередной барышней Феликс иногда даже не знал, о чем говорить с ней. Рассуждать вслух о гармонии звуков – это казалось ему самому каким-то нелепым. Поначалу он пытался это делать, но вскоре осознал, что эти слова, оказываются какими-то безвкусными и абстрактными для понимания тех, с кем он пытался сблизиться. 
     И он прекратил эти ненужные попытки казаться интересным в глазах тех, кто как будто бы подходил для того, чтобы составить ему семейную партию. В других же темах Мендельсон чувствовал себя не то, чтобы неуверенно, но как-то уединенно и даже замкнуто. И все оказывалось в новых для него отношениях не тем, что рисовала его душа. Он столкнулся с отстраненным для себя миром, и это терзало его, не давало успокоиться и сосредоточиться на любимой им музыке.

3.
     Разочарованный в личных отношениях Мендельсон в октябре 1830 года решил вновь побывать в любимой его сердцу Италии.
     Он опять – в который уже раз! – приезжает в Венецию, затем следует в Рим и с упоением предается прогулкам вокруг «вечного города», любуясь на окрестные пейзажи и радуя себя новым мимолетным знакомством. Он не перестает обращать внимание на юных итальянок, а в один из дней непринужденно записывает в своем дневнике: «Как гармонично вписываются в колорит природы итальянские женщины в ярких нарядах с цветами в волосах».
     Он тотчас отходит от письменного стола и начинает вглядываться в себя в зеркало: неужели это написал он? А ведь еще недавно окружающий мир казался ему мрачным, готовым принести одни лишь огорчения. Нет-нет, Италия определенно благостно влияет на него, заставляя задуматься о том, что любой личный кризис рано или поздно непременно проходит.
     Для лучшего понимания себя в такие периоды жизни Мендельсон всегда старался насладиться прекрасным. Чаще всего он выбирал для этого природу, но иногда ноги непроизвольно вели его в музеи классического искусства. Так было и в этот раз. Он вдруг решил вновь побывать в Ватикане, чтобы постоять подле полотен Рафаэля, Джотто, рисунков Кваренги. Мендельсон чувствовал, что они непременно, как и прежде, приведут его в чувство, дающее возможность писать музыку, строить планы на жизнь…
     В Ватикан он отправился на следующее утро. В этот час в его музейных зданиях еще почти никого не было. Мендельсон в полном одиночестве бродил по залам одного из них, всматривался в творения мастеров живописи, пока, наконец, не остановился возле картины Николы Пуссена «Святая Сесилия». Сесилия, покровительница музыки в древнеримской мифологии, была изображена сидящей за клавикордом. Рядом стояли девочка и мальчик, внимающие этим звукам. Чуть оторвавшись от земли, в такт мелодии танцевали два купидона, а третий буквально парил над ними, создавая ощущение вездесущей благости.
     Мендельсон задержался возле этой картины. Вглядываясь в нее, он поймал себя на том, что в жизни ему явно недоставало той гармонии, которой было проникнут этот сюжет. Ему вдруг захотелось, чтобы рядом с ним оказалась именно такая Сесилия – благородная, женственная, внимательно внимающая всему тому, что окружает ее.

При возникновении этого чувства Мендельсон вздохнул: откуда же в его жизни вдруг появится какая-то неизвестная Сесилия. Имя это давно вышло из моды, да и в Италии он бывает только наездами. Нет, надобно как можно скорее отбросить от себя все эти несуразные мысли и побыстрее закончить свою «Итальянскую симфонию», за которую он взялся совсем недавно, уже находясь в поездке. Иначе что скажет ему отец, узнав, что начатое дело осталось незавершенным? «Дела, как и деньги, любят счет», – вспомнил    Мендельсон поговорку, звучавшую в родительском доме.

     Он еще немного постоял у картины, всматриваясь в черты лица Сесилии, а потом решительно вышел из зала. Проходя по балюстраде площади Святого Марка, Феликс Мендельсон продолжал держать в памяти образ Сесилии, не очень отдавая себе отчета в том, почему та не отпускает его. В этом было что-то необъяснимо магическое для самого Феликса.
     В последующие дни он пытался избавиться от её образа, но безуспешно. Мендельсон чувствовал, что этот образ подчинил его себе, делая то напряженным, то, наоборот, излишне чувственным. С этими противоречивыми чувствами он завершил, наконец, свою «Итальянскую симфонию», а сделав это, мгновенно почувствовал необычайное облегчение. Ему даже показалось, что образ Сесилии с картины Пуссена вдруг стал вполне реалистичным, жизненным и что рано или поздно он непременно встретит такую девушку. Он пока еще не знает, где произойдет эта долгожданная встреча, но она непременно рано или поздно случится.

4.
     С этими чувствами Мендельсон возвращался домой, в Германию. Расположившись в фаэтоне, он вдруг вспомнил семейную историю – о том, как искал себе жену его дедушка Мозес, еврейский философ-каббалист.  
     Наверное, всё могло быть в жизни этого Мозеса иначе, если бы не одно обстоятельство: он был горбуном. Мозес родился с этим неуклюже-массивным выступом на спине, отчего на улице его сторонились многие, а дети даже боялись подходить к нему. До того уродливо выглядела фигура Мозеса. Злые языки говорили, что Мозес несет в себе дурную энергию. Известное дело, чего только не наболтают они. 
  Впрочем, это ощущение стремительно улетучивалось, как только уродливый Мозес, которому лишь недавно исполнилось тридцать, начинал говорить. Его голос невидимым образом проникал в подсознание каждого, кто так или иначе оказывался рядом с ним. Находившиеся рядом подпадали под обаяние Мозеса Мендельсона, вслушиваясь в каждое его слово и напрочь забывая об его физическом недостатке. 
     Ощущение возникло тогда и в сознании Фромет Гугенхейм, дочери богатого торговца из Гамбурга. Что же касается Мозеса, то он зримо почувствовал свое неуемное влечение к ней. В Гамбург он приехал по религиозным делам, а Фромет оказалась в числе тех, кто пришел к нему на встречу. И он был очарован ее еврейской красотой.
     Через несколько дней Мозес уже стоял перед отцом Фромет и просил у него ее руки.  
     – Я слышал о тебе немало лестного, – произнес после короткого монолога Мозеса отец Фромет. – Говорят, что ты умен и начитан, а мы знаем, что книга в руках еврея это серьезное оружие. Но после первой встречи с тобой моя дочь вернулась домой со сложными чувствами. Она оценила твои знания, но испугалась твоей внешности.
     – Позвольте мне самому спросить у нее, – тихо, но решительно произнес Мозес.
     И получив от отца Фромет согласие, вошел в комнату Фромет. Она сидела у окна и вышивала. Увидев Мозеса, удивленно посмотрела на него: «Что, ребе, привело вас к нам?».
    – Веришь ли ты, Фромет, что браки заключаются на небесах? – спросил Мозес без предисловий.
     Та кивнула головой: «Конечно, верю, так учит еврейская традиция, а всевышний велел нам почитать ее».
     – А если так, то ты знаешь, что уже при рождении каждого мальчика Господь точно знает, какую женщину впоследствии тот получит в жены. При моем рождении прозвучало твое имя, как будущей избранницы. Однако на спине этой женщины должен был вырасти большой горб. И тогда я, бессловесный, взмолился: «Господи, отдай ее горб мне, и пусть она сама вырастет милой и красивой». Так и случилось, хвала Всевышнему.
   Воцарилось молчание. Мозес продолжал стоять перед Фромет, ожидая ее реакции на сказанное. А Фромет молча встала и обняла Мозеса. Через некоторое время между ними был заключен союз.
     Отчего вдруг именно в этот момент в памяти Феликса Мендельсона возникла эта история, он, сидя в коляске, отвозящей его в Германию, объяснить не мог. Может потому, что всегда хотел найти жену, характером похожую на бабушку, о которой так много рассказывал отец. Но при этом в его сознании отчего-то вновь возник образ картинной Сесилии. Она даже улыбнулась ему краешками губ. Но улыбнуться в ответ Феликс не успел. Под стук копыт фаэтона он вдруг провалился в сон, охвативший его столь плотно, что мысли тотчас исчезли из его головы.
     Ему снилась бабушка Фромет, а потом рядом с ней вдруг появилась Сесилия, будто сошедшая с полотна всё того же Николы Пуссена. Женщины даже пошептались о чем-то друг с другом. Мендельсон услышал их приглушенные голоса, которые стихли через какое-то время. Стоявшие фигуры все больше накрывал невесть откуда появившийся туман, они уходили на задний план, пока, наконец, не оказались совсем сокрытыми от взора Феликса Мендельсона…

5.
      Через пять лет после этой поездки Мендельсон действительно встретил Сесилию.
    Все эти годы он постоянно воскрешал в памяти тот, картинный образ, увиденный им в музее Ватикана. Реальная Сесилия возникла на его пути совершенно неожиданно, когда Мендельсон уже утратил всякую надежду на то, что такая встреча когда-то состоится.
     Но она случилась – в музыкальном обществе Святой Сесилии во Франкфурте-на-Майне. Мендельсон попал сюда совершенно случайно, откликнувшись на просьбу одного из своих друзей – дирижера местной капеллы – заменить его.
    Музицировать отправились на зеленую лужайку, облюбованную в местном лесочке. Вокруг разместились многочисленные зрители – кто на небольших захваченных из дома стульчиках, а кто и на скошенной траве. Было тепло и уютно.
     Дирижируя капеллой, Мендельсон непроизвольно кидал взгляд на собравшуюся публику.  И вдруг поймал на себе глаза одной из сидящих неподалеку. Мендельсон обратил внимание, сколь правильные черты имело ее молодое лицо, окаймленное локонами светлых волос.
       Было уже совсем темно, и только свечи, горевшие повсюду, освещали каждого сидящего в импровизированном зрительском зале. Благодаря им, Феликс смог разглядеть и эмоции этой девушки. Они были яркими и непринужденными. Особенно тогда, когда капелла начала исполнять «Песню жаворонка», сочиненную Мендельсоном совсем недавно.
     После концерта Мендельсон сам подошел к девушке, по-прежнему сидевшей на траве. Она почему-то никуда не спешила, словно ожидая его. Он представился, сделав непринужденный вид, словно он оказался здесь случайно. А потом, следуя этикету, полюбопытствовал: «А вас как зовут?».
     – Сесиль, – ответила девушка. И увидев поистине изумление на лице Мендельсона, непринужденно спросила: «Вас удивило мое имя?»
     На это Мендельсон не ответил ничего. Он и впрямь был сильно смущен этой встречей. Представлять себе в деталях на протяжении стольких лет, какой она будет, и вот…
   Как часто бывает в таких случаях с людьми эмоциональными, Мендельсон ощутил неровность своего дыхания. Он тотчас же испугался самого себя и даже сделал шаг назад, словно отстранившись от Сесиль. И тем не менее, перед тем как откланяться, выдавил из себя в форме вопроса: не найдет ли мадемуазель возможности встретиться с ним еще раз? На лице Сесилии возникло удивление, но во встрече она не отказала.
     После первого ни к чему не обязывающего свидания они стали видеться часто. Сесиль вела свою родословную из уважаемой семьи, несколько поколений которой жили во Франкфурте. Мендельсон сразу заметил, как недурственно она воспитана, как начитана.
     Через некоторое время Феликс ощутил, что и Сесиль благоволит ему. Это было ощутимо уже в моменты его прихода в дом господина Жорено, отца девушки. Обычно двери открывала служанка, но тотчас к порогу выходила и сама Сесиль. При виде Мендельсона она вспыхивала от волнения, которое охватывала его, а потом приглашала пройти в комнаты.
     Через некоторое время подавали чай с пирожными, и Мендельсон начинал ощущать в душе тот самый покой, о котором мечтал все эти годы.
     Иногда к ним присоединялись мать или отец Сесиль, тотчас переводя разговор на музыкальные сочинения Феликса. Они неплохо ориентировались в музыке, и во время чаепития Сесиль подчас подходила к небольшому роялю, стоявшему тут же, в зале, и тогда комната, а вместе с ней и весь дом семейства Жорено наполнялись какой-либо мелодией.
     – А что же вы нам не сыграете? – временами просила Мендельсона мать Сесиль.
     И он садился за рояль, и играл.

6.
    Как впоследствии много раз вспоминал Мендельсон, это были лучшие минуты в его жизни. Его встречали очень радушно в этом доме, а сам он испытывал здесь непрекращающееся душевное блаженство и гармонию с окружающим миром.
   Он не мог сдерживать нахлынувшие на него чувства и в разговоре с друзьями-музыкантами. Благодаря этому весь Франкфурт вскоре узнал об его любви к Сесиль. А она всегда с нетерпением ждала его возвращения с гастролей, и вновь он приходил к ней, и вместе они пили чай в гостиной.
    Очень непросто воссоздавать на бумаге спокойное течение жизни, когда ничего не омрачает окружающий мир и когда твоя жена, с которой проходят годы совместной жизни, ни единым словом не попрекает тебя. Но жизнь Мендельсона сложилась именно так. И перед тем, как они с Сесиль повенчались в марте 1837 года в протестантской церкви Франкфурта, и спустя год, когда поселились в Лейпциге в собственном доме с видом на поля и лес, и потом, когда каждые два года рождались дети. У Мендельсона их было четверо.
     Как-то он записал для себя: «Я живу так покойно, как только можно мечтать. Жена, дети благополучны, работы полно – чего же лучшего может делать человек. Я ничего другого у неба не прошу».
     Его бытие оказалось действительно исключительно благополучным. И невозможно сказать с точностью, благодаря или вопреки этому появились по-настоящему значимые музыкальные произведения Феликса Мендельсона. Иногда кажется, что именно за лучезарное спокойствие мыслей и чувств композитора его недолюбливали многие из мира искусства. Например, Рихард Вагнер не уставал отзываться дурно о музыке Мендельсона, называя ее «сладеньким дребезжанием без всякой глубины».
     Чего только не бывает на белом свете…
     Сам же Мендельсон никогда не пытался восстановить справедливость. Ему, кажется, даже не было важным, как относятся к его творчеству современники. Мендельсону было достаточно, что его известный сегодня «Свадебный марш» выбрала для своего бракосочетания будущая британская королева Виктория. В самом деле, что может сравниться с этим?

_______________________

© Стровский Дмитрий Леонидович