Если ориентироваться на теорию пассионарности, придуманную Л. Гумилевым, то можно будет сказать, что Оттепель для Ч. стала началом благодатной золотой осени. 

Конечно, – напоминает Л. Чуковская, – и в эти годы «К. И., рожденный критик, вынужден был этот главный свой талант закопать в землю».  Однако его книги для детей уже не называли, как еще совсем недавно, «пошлой и вредной стряпней»,  «пошлыми вывертами» или «явным бредом».  Одни только их переиздания шли неостановимым потоком, и на гонорары можно было не только жить безбедно,  но и щедро помогать нуждающимся собратьям. 

Так что успокойся, казалось бы, собирай восторги, благо со временем подошли и знаки официального признания: орден Ленина в 1957-м, Трудового Красного Знамени и почти одновременно степень доктора honoris causa Оксфордского университета в марте и Ленинская премия в апреле 1962-го. 

Но не тот человек был Ч., чтобы удовлетвориться покоем. На его письменном столе, как и прежде, лежало сразу несколько работ, и, рассказывает Е. Шварц, - «он переходил от одной к другой – таков был его способ отдыхать».  

Очередные, всякий раз дополненные и поправленные издания «От двух до пяти» и «Высокого искусства», книга о русском языке «Живой как жизнь», работа о Чехове, мемуарные сборники «Люди и книги», «Современники», «Из воспоминаний», повесть о собственном гимназическом детстве «Серебряный герб», составление сборника библейских преданий «Вавилонская башня», забота о легендарной «Чукоккале», а еще предисловия, послесловия, внутренние отзывы, а еще газетные и журнальные статьи, а еще корректуры новых изданий Некрасова, других русских классиков… 

А еще – не забыть бы – удивительная в таком возрасте общительность Ч.: и дом в Переделкине он держал открытым, и, либо изредка выбираясь в свет, либо, что чаще, попадая в больницы, в санатории, даже там находил новых собеседников, всегда ему интересных – окажется, например, что К. Ворошилов – «светский человек, очень находчивый, остроумный и по-своему блестящий»,  да и Ю. Андропов – «умнейший человек. Любит венгерскую поэзию, с огромным уважением говорит о венгерской культуре». 

И это отнюдь не всеядность, тем более не чмоканье власть имеющих в плечико, но умение даже у безусловно чужих находить что-то человеческое, не окостеневшее. Как, равным образом, привычка ловить безусловно своих на предосудительном или просто смешном; «под улыбкой его, – говорит А. Вознесенский, – порой проглядывала сладострастная издевка». 

На Ч. обижались, и не без основания, но, войдя в мафусаилов возраст, он позволял себе… нет, вернее, чувствовал уже свое право не обращать внимания на кривотолки. И вел себя с потрясающей независимостью. Сразу же, например, после известия о Нобелевской премии пришел на дачу Б. Пастернака и от своего друга не отрекся, даже когда Корнея Ивановича, - процитируем дневник, - «принудили написать письмо с объяснениями – как это я осмелился поздравить “преступника”!» 

На просьбу А. Твардовского поддержать намеченную «Новым миром» публикацию повести «Щ-854» откликнулся тоже первым статьей «Литературное чудо», а когда у А. Солженицына со временем отняли почти всё, дал ему приют в своем доме. 

Естественный для русского интеллигента рефлекс – сражаться с кривдой и воевать за правду – срабатывал у Ч. всегда безотказно, так что в 1950-е он хлопотал о реабилитации безвинно пострадавших, помогал М. Зощенко, Е. Тагер, много кому еще, в феврале 1966-го поставил свою подпись под заявлением 25-ти о недопустимости частичного или косвенного оправдания Сталина, выступил со специальной статьей в защиту И. Грековой, над которой сгустились вдруг тучи. 

Особенно выразительна история с И. Бродским. Его, сказать по правде, Ч. почти не знал и вчуже недолюбливал, называл «развязным», а стихи ценил не слишком высоко,  но  - и сразу после ареста, и уже выцарапывая из Норинской, слал защитные телеграммы в ЦК, Генеральную прокуратуру и Верховный суд, предлагал передать И. Бродского на поруки, досадовал, что власть пренебрегает даже его авторитетом патриарха русской литературы.  

Хлопотал однако же с прежней неутомимостью, давно вошедшей в легенду. И лучшим подтверждением этой неутомимости, этой ответственности перед будущим нам остались дневники, которые Ч. вел с 1901 года едва не до своего смертного часа. 

Соответствующие тома собрания сочинений Ч. – в поисках, например, нужной детали или нужной цитаты – лучше не открывать: уйдешь с головой, зачитаешься.  И возникает вопрос: как он не боялся чужого, сыщицкого глаза? Конечно, боялся – о чем-то, особенно опасном, умалчивая, что-то, возможно, вымарывая, а некоторые записи сопровождая позднейшей пометой: «Это написано для показа властям». 

Власти его не любили, но в последние десятилетия без особой нужды не трогали. Побаивались, должно быть, и, – вспоминает Ю. Оксман, – на траурной церемонии в Центральном доме литераторов была «тьма» надсмотрщиков и соглядатаев: «кроме мундирных, множество "мальчиков" в штатском, с угрюмыми, презрительными физиономиями. <…> Дошло до скандала».

Да и как не дойти, – если продолжим цитату, – действительно «умер последний человек, которого еще сколько-нибудь стеснялись».  

Соч.: Собрание сочинений в 15 тт. М.: Терра – Книжный клуб, 2001; Оксман Ю. – Чуковский К. Переписка. 1949-1969. М.: Языки славянской культуры, 2001; Чуковский К. – Чуковская Л. Переписка. 1912-1969. М.: НЛО, 2003.

Лит.: Петровский М. Книга о Корнее Чуковском. М.: Сов. писатель, 1966; Воспоминания о Корнее Чуковском. М.: Сов. писатель, 1977, 1983; Чуковский Н. О том, что видел: Воспоминания, письма. М.: Молодая гвардия, 2005; Лукьянова И. Корней Чуковский. М.: Молодая гвардия // Жизнь замечательных людей, 2006; Воспоминания о Корнее Чуковском. М.: Никея, 2012.

_______________________

©️ Чупринин Сергей Иванович

Опубликовано в фейсбуке 18.12.2022