СОЧИНИТЕЛЬ СНОВ

Мне снится сочинитель снов, который
творит, не просыпаясь ни на миг, −
дома не строит и не пишет книг,
а просто спит, как семена и споры.
Но попадая в почву, семена
растут и обретают имена.

Одно из них моё − сюжет не нов:
я дерево в саду его фантазий,
порою же, когда творец в экстазе,
я сам сновидец, сочинитель снов,
и на моих ветвях растут плоды,
в которых скрыты новые сады.

Мне без труда даётся новизна,
поскольку я во сне ничем не связан
и только своему творцу обязан
не покидать его в пространстве сна, −
но не тревожить, ран не бередить,
чтоб не вспугнуть и сон не повредить.

А истина, как водится, в вине,
вино же в бочке, бочка спит в подвале...
Я дерево − познанья ли? − едва ли,
но яблоки сгибают ветви мне.
Их рвать нельзя и подавать на стол,
однако змей уже обвил мой ствол.

Обоим нам неплохо бы поддать,
однако я будить его не смею:
не знаю я, что может сниться змею,
и даже не пытаюсь угадать.
Нет в планах сотрясения основ, −
я сплю, мне снится сочинитель снов.

НА КОНЦЕРТЕ
(Памяти жертв Холокоста)

Веди меня в танце к своей красоте
под звуки пылающей скрипки.

Леонард Коэн

В печи сгорают не скрипки − еврейские скрипачи.
А скрипки утилизируют рачительные палачи.
Их детки в концертных залах срывают аплодисменты,
освоив спасённые добрыми папами инструменты.

А музыкант сожжённый своих убийц извинит,
ведь музыка не убита − она же всегда права.
Летит над домами пепел, сер и незнаменит,
и удобряет почву, чтоб снова взошла трава.

Душа уплывает с дымом, истаивает в облаках,
музыка же, как птица, может на ветку сесть.
Но кажется исполнителю, что скрипка горит в руках.
И это ему не кажется − именно так и есть.

СОТВОРИ  – НЕ СОТВОРИ

Когда заигранная лира
скрипит, как старая карга,
не сотвори себе кумира,
а сотвори себе врага.

Не бойся, он не влепит сдачи,
коль ты ему, подняв на щит,
свои припишешь неудачи
и то, что лира не звучит.

К суицидальному клавиру
припасть сумеет тот, кто смел…
Ты не сумел настроить лиру,
зато врага создать сумел.

Он спутник твой в дороге дальней
и безупречный аргумент,
чтоб позабыть, как всё фатальней
скрипит твой старый инструмент.

Живи замедленною миной,
гаси в душе своей раздрай.
Пусть дирижёр взмахнёт дубиной –
тут и не можешь, но играй.

Величья прежнего объедок,
готовься выплатить долги,
успев услышать напоследок,
как аплодируют враги.

А если нет врага в реале,
крутись, как гайка на резьбе, −
играй на лире и рояле

и аплодируй сам себе.

ЧЕРТА

Я начертил черту не ту,
хотя другим и не чета,
и ощутил страстей тщету, −
но на черта мне та черта?

Мне записаться бы к врачу,
жить сообразно чертежу,

но я опять черту черчу
и сам её перехожу.

Ни к обороне, ни к труду…
И брать не рад под козырёк…

Как видно, я давно в бреду
бреду не вброд, а поперёк.

И спотыкаясь о черту,
я говорю себе: − Да ну! −
Но нет цензурных слов во рту −
одна вода и в ней тону.

А мне бы рому, конопли,
дабы пополнить свой ресурс,

и отсидеться на мели,
но я избрал текущий курс.

Без випиэна интернет
сбои́т, а с ним буксует речь.
Плыву дырявый, как кларнет,
чтоб просто музыку сберечь. 

Но нет спасателей в порту,
а я, из гривы вырвав клок,
ещё цепляюсь за черту −
мой допотопный поплавок!

ДУЭЛИ

Напитков повысилась крепость,
но души покрылись жирком.
Дуэли − какая нелепость!
Ведь мог обратиться в партком!

Ведь мог же − какие вопросы! −
семьи охраняя покой, 
писать Бенкендорфу доносы
то левой, то правой рукой!

Милей на диване валяться,
чем глупого ваньку валять.

Зачем же так сразу стреляться,
под пулю себя подставлять?

Крутить барабан револьверу −
какой безрассудный каприз!

Но если уж вышел к барьеру,
то лучше, поэт, промахнись!

Окрась своей кровью снега ли,
усни под Летейской водой…
Да так они и поступали −
и Пушкин, и тот − молодой! 

КОСМОНАВТЫ

Молочный путь летит дымко́м из трубки,
как будто кто-то курит в звёздной мгле.
А чуть пониже мы плывём на шлюпке −
дырявой шестивёсельной Земле.

Нет никакой добычи на примете,
хоть в телескоп всё небо прошерстить.

И всё же мы забрасываем сети,

чтобы самих себя не упустить.

Как уцелеть под тонкой оболочкой
прозрачной атмосферы и воды?

Нам не дадут отсрочки, проволочкой −
и той мы, как наградою, горды. 

Так сколько всё же времени в запасе?
Нам это неизвестно наперёд.
Но ясно, без взрывателя в фугасе
едва ли обойдётся наш народ.

А это потому, что жизнь мелеет,
но режиссёр давно включил рапид.

В тумане парус порванный белеет,
под ветром мачта гнётся и скрипит.

Попеременно адом или раем
сердца смущает ангельская рать.

Однако мы надежды не теряем,
и вёсла не намерены терять.

Мы верим, как пространство ни дробите,
сумеет ускользнуть из схем и схим
отвязанная шлюпка на орбите −
Земля, как шестикрылый серафим.

РЕЛЬСА

Я иду по ржавой рельсе

в дециметре от земли

и поэтому под ноги 

не особенно смотрю. 

Но на уровне второго,

предположим, этажа,

опасаясь оступиться,

я веду себя скромней.

Ничего не изменилось,

кроме этой высоты.

Рельса та же, ну а страхи 

исключительно в мозгу.

Я всё это понимаю

и со страхами борюсь.

Но хожу по рельсе смело

лишь на уровне земли.

ВЕЩЬ

В трубы медные трубя,
я зависну на трубе,

вещь в себе и вне себя,
то есть, в общем, не в себе.

Что же, ржавою водой
из трубы я протеку,

а потом, сыграв отбой,
сам себе скажу: − Ку-ку.

Знаю, что ещё огнём
проверять начнут меня.

Мне бы сделать ход конём,

чтобы скрыться от огня.

Но труба дана, как дар,
и хотя она узка,
из огня с водою пар

сотворю я для свистка.

И свистая, и трубя,
прикажу себе: − Не трусь! −
просто выйду из себя
и обратно не вернусь.

КАК ЗАЯЦ

Кричит предательская сура,
как заяц, пойманный в капкан.
В моих стихах всё больше сюра,
но это всё же не Коран.

Я с теми, кто пришёл не строить,
а совершать святую месть,
чем и похож на астероид
скорей, чем на Благую весть.

Во мне дымит горючий сланец,
но нет открытого огня.
Такой вот я Небес посланец,
отдавший царство за коня.

Извлечь бы из словесной груды
мне смысл в награду за труды,
чтоб созерцать с улыбкой Будды
жрецов торговые ряды.

Но нет словесной джиу джитсы –
лишь никудышных мыслей нал. 
Едва ли я смогу разжиться
крупицей смысла у менял.

Да и они давно смекнули,
как бесполезен этот стих.
А что кручу в кармане дули –
так кто в кармане видит их?

Что ж, на костях моих цензура
плясать не станет свой канкан...
Кричит предательская сура,
как заяц, пойманный в капкан.

ОРАТОР

Порою я вздыхаю тяжко
и говорю с запинкой: – Э-э-э…
Но, как коварная растяжка,
моя запинка − в голове.

На лбу, смотрите, нету рожек,
но разминуться не могу
и спотыкаюсь о порожек,

расположившийся в мозгу.

Он мне не оставляет шанса,
его снесу я, дайте срок.
Но могут мысли разбежаться,
а так − споткнутся о порог.

Вот в этом всё, ребята, дело,
вот потому я и тяну,
хоть вам, наверно, надоело
терпеть мои ни тпру, ни ну.

Когда ж в башке лишь шелест трав, но
ещё не кончились слова,
я говорю легко и плавно  −

без смысла, но без э-э-э и а-а-а!

МЕМОРИАЛЬНАЯ ДОСКА

У здания этого повремени ты −
взгляни, на фасаде прибита доска:

здесь жил и работал поэт знаменитый, −

никто и не помнит, такая тоска!

Как видно, доска здесь напрасно прибита,
и зря в эмпиреи поэт воспарял,
ведь всё, что писал он, успешно забыто:
слова ненадёжный, увы, матерьял.

В квартире его из трёх маленьких комнат
хранятся не книги, а шубы снохи.
Хозяина ж бывшего, может, и помнят,
но вряд ли когда-то читают стихи.

А он сочинял их и нощно и денно,
но слава мирская – дворец из песка.

И всё же ему повезло несомненно:

на доме поэта прибита доска.

***

Они друг с другом срослись, как тени...
Райнер Мария Рильке  

Когда тела сближаются, их тени
срастаются, но жаркие тела
не могут стать подобием растений,
которые сжигает свет дотла.

Их отделяют шаткие ступени,
пройти бы по которым не смогла
душа, но свет преображает тени,
когда почти срастаются тела. 

Единое и странное растенье,
оно обзавелось единой тенью,
которая сама рождает свет.

А души бестелесны и незримы,
они летят, как лёгкие нейтрино,
и на земле не оставляют след.

ДОЖДЬ

Дождь льёт вторую тысячу минут −
сегодня не придёшь, как видно, ты.

Кругом вода, и за окном плывут
прозрачные медузы и киты.

А дождь не собирается стихать,
да у него и нет других идей.

Поверх воды я настелил бы гать,
но не хватает брёвен и гвоздей.

Мочало отсырело на колу,

на дне лежит ненужный ватерпас.

Дождь льёт, и хлещут струи по стеклу,
и воздуха кончается запас.

Ты не придёшь − ни жить, ни погостить,

как будто я тебе и не знаком.

Пора, как видно, жабры отрастить
и помахать прощально плавником.

А время ждёт, когда ногою пнут,
и тут же дождь навеки смоет след. 

Он льёт вторую тысячу минут,
но кажется, что не минут, а лет.

Я перешёл с эпохою на ты
и растопил арктические льды.

Плывут в окне медузы и киты,
и вечный дождь смывает все следы.

ЖИЗНЬ

Жизнь как машина, нами взятая внаём,
пока вернуть её не требует хозяин.
Смысл жизни в том, что мы её осознаём,
хотя источник смысла наглухо задраен.

Да нет же, жизнь скорее мутный водоём,
в котором трудно отыскать крупицы сути.
Как камень брошенный, её осознаём
мы в миг касания, до растворенья в мути.

А может, нужно принимать её другой:
подобна звонким бубенцам, что под дугой
бренчат, заполнив переливами пустыни,

жизнь нам откроется как этот перезвон,
а смысл иной искать в ней вовсе не резон, −
на миг покажется − и тут же след простынет.  

ОСЕННИЕ ЛИСТЬЯ 

Осенние листья как флаги на реях −

цветные, а есть золотой, как икона. 

Их в кучи сгребают на сонных аллеях,

сжигая потом в нарушенье закона.

В то время, когда школярам на уроках

программу осваивать необходимо,

деревья дрожат в восходящих потоках

горячего воздуха, света и дыма.

Вчера ещё здесь была первая завязь,

а нынче пожары, как после сражений.

И лето летит, как душа растворяясь,

в прозрачных дымках незаконных сожжений. 

А в классе внушает закон математик,

старательно тянут отличники руки.

Но кашляет в парке несчастный астматик

от едкого дыма и горя разлуки.

Коту хорошо: он пригрелся на крыше 

и здесь остаётся, − но в облачном граде 

летят журавли, поднимаясь всё выше,

и клин их похож на пометку в тетради.

КОЛЬЦО

Я к темноте посватался
и крикнул в ночь: – Виват!
А если кто не спрятался,
то я не виноват.

Выходят звёзды главные
назло пустым речам.
Днём все они неявные,
не то что по ночам.

Укрыться б им за облако,
ан нет, как фонари,
менять не станут облика, −
но только до зари.

Одни лишь междометия,
слов не сыскать окрест.
Забуду на рассвете я
своих ночных невест.

А ночь опять спускается,
и звёздную родню
я, коль не отрекается,
колечком поманю.

По жёрдочке, по плиточке
ночь выйдет на крыльцо.
Качается на ниточке,
заветное кольцо.

ЛЮДИ И БОГИ

Ну, и что же случится в итоге?
Огласите-ка список идей!
Смотрят косо бессмертные боги
на нелепые игры людей.

Обстоятельств текущих стеченье –
чтоб и зрелища были, и хлеб.
Для богов это лишь развлеченье,
так себе – самодельный вертеп.

Копошатся ничтожные люди,
на какие-то лезут рожны.
Им еду не приносят на блюде,
и они никому не должны.

Ни по слову, ни даже по фразе,
не освоив ни букв, ни слогов,
завелись они сами – из грязи,
чем в себе повторили богов.

Ну а боги не нюхают клея,
им втыкать ещё души в тела,
чтоб потом наблюдать, сожалея,
как творятся мирские дела.

Обойдутся они без оваций,
фимиама простят недолив
и к людишкам не станут соваться,

даже пальцем не пошевелив.

Знают, что в мироздании шатком,

разворачиваясь по кольцу,

жизнь идёт заведённым порядком,

как всегда, от начала к концу.

ИМЕНА

Мы не яркие звёзды, а горсточка пыли,
чуть заметной на фоне космической ночи.
А свои имена мы давно позабыли –
вместо букв сохранились ряды многоточий.

Разбежавшись по небу, как капельки ртути,
и себя даже с веником не обнаружив,
пустоту заполняя, мы сами, по сути,
пустота – и внутри, и при взгляде снаружи.

Пустота, пустоты, пустотою толчёной
разместившись по краю и даже за краем,
скоро станем мы частью материи чёрной
и тогда уже вовсе себя потеряем.

И найдём, и летя предначертанным кругом,
раз за разом, без отпуска и перерыва,
мы сближаться начнём и слипаться друг с другом
накануне творящего будущность взрыва.

И опять обретём мы какой-нибудь вид, но
не сейчас, в ожиданье команды «готовься».
А имён своих так и не вспомним, как видно,
нам они не нужны, их и не было вовсе.

КУЛЬТУРА

Волна штормовая корабль накренила,
а туча накрыла предательской тенью…

Да нет же, культура себя отменила
сама и сама обрекла на забвенье.

Безвольно сложив отсыревшие крылья,
ушла с головою в кровавую бездну.
Вдруг стало понятно, что тщетны усилья,

что незачем плыть и летать бесполезно.

Сама себе мачту со скрипом согнула,
не выдержав натиск девятого вала.

Так что же случилось? Она утонула.
Бывает, такое и прежде бывало.

Ей сил не хватило, любви и доверья,
поэтому и утеряла плавучесть.

Качает волна бесполезные перья,
но нет никого, чтоб оплакать их участь.

ЗВЕЗДА

Когда кумир народный был в ударе,
он собирал поклонников стада.
А нынче стал звездой на тротуаре −
и ими же затоптан без стыда!

СОН ДУШИ

К реальности не прикасается,
не трогает веретено,
душа, хотя и не красавица,
однако спит давным-давно.

Так от самой себя спасается,
от одичавшей новизны,
душа, не спящая красавица,
а просто видящая сны.

Взбодрить её пытался в душе я,
врубал на плеере Big Beat.
Не упрекай меня в бездушии, −
душа в наличии, но спит.

Её, покуда не потеряна,
сжимаю бережно в горсти.
Я сам не сонная тетеря, но
мне сон души моей прости.

Хотя не проливаю кровь ещё,
с душою спящей я живу.
А что рождаются чудовища,
так это чаще наяву.

Ей не втыкаю пробки в уши я,
как недовыдавленный раб.
Но сам не сплю, будильник слушаю –
моей души тяжёлый храп.

РУЖЬЁ НА СЦЕНЕ

Духу времени я не перечу,
но отсюда едва ли уеду.
Отличать не умея, я встречу
пораженье своё как победу.

Посмотрю с удивленьем на сцену
из шестого, как водится, ряда:
для чего, объясните, на стену
прикрепили ружьё без заряда?

Ни шрапнелью оно, ни картечью
не подаст мне сигнала к обеду.
На голодный желудок я встречу
пораженье своё как победу.

Что ж, такие бывают сближенья,

и томления, и упованья.
Как победу приму пораженье,
будто вышел случайно за грань я.

Я отнюдь не сочту за обиду,
что остался без места и с краю.
Но театр этот только для вида
я колонной шестой подпираю, −

или пятой − сбиваюсь со счёта, −
но, продолжив былую беседу,

я повешу на доску почёта
пораженье своё как победу.

И сдувая со времени пенки,
пораженье приветствуя стоя,
я ружьишко снимаю со стенки −
пригодится, хотя холостое.

ОНА

Её кожа нежна, как китайский шёлк,

а коса янтарной волны теплей.

До сих пор никак не возьму я в толк,

для чего пригодился ей.

У неё смеющиеся глаза,
и вздымают блузку два острия.

Мне б нажать пораньше на тормоза,
но зачем-то ей нужен я.

А она легка, будто лунный свет,
и тягуча, будто айвовый джем.
С нею я непременно слечу в кювет.
Ей со мною лететь зачем?

Наяву я вижу цветные сны
и едва касаюсь её руки.

Но слова её, как всегда, нежны,
а мои, как всегда, горьки.

Нет, со мной всё ясно: под вечер так
на фонарь нацелена мошкара.

Но ведь я и целиться не мастак −
ей меня заменить пора.

Как дыханье сада, её духи,
а движенье пальцев – полёт пчелы.

Я у ног её бормочу стихи, −
говорит, что они милы.

______________________

© Борис Ильич Вольфсон
27 января − 21 марта 2023 г.