Известная мысль о том, что в России боготворят прошлое, ненавидят настоящее и страшатся будущего, кажется все более верной. Вот и пресса советского периода уже оценивается как серьезная, качественная, несмотря даже на очевидную пропагандистскую составляющую (подобное можно наблюдать и в отношении советской литературы, кино, театра, эстрады и др.). Почему такое происходит? Не создается ли в очередной раз миф, не переписывается ли, как это уже не раз у нас бывало, та же история журналистики?..

Ф. Шелов-Коведяев пишет в «Литературной газете»: «Бытует хлёсткий и плоский журналистский штамп: «Россия – страна с непредсказуемым прошлым». Якобы он даже принадлежит кому-то из зарубежных политиков. Мол, русские так часто переоценивают былое, что совершенно невозможно понять, что же с ними происходило в действительности». Соглашаясь с тем, что в «непредсказуемости» русской истории нет ничего патологического («Её постоянный пересмотр как раз абсолютно нормален и стандартен в рамках общеевропейского наследия»), все же заметим: нередко новые поколения не просто ищут в минувшем «своё, иное», но реконструируют старину до неузнаваемости. Колумнист, открывая рубрику «Сны разума», призвал читателей включиться в дискуссию «о призраках, наветах, заблуждениях, суевериях, домыслах и предрассудках, связанных в умах современников с историей России». Ведь «…наваждений за 20 лет – и леволиберальных, и большевистских, и демографических, и охранительных, и западнических, и почвеннических, и евразийских, и демократических, и византийских, и антивизантийских, и сусально-православных, и агрессивно-веберианских, и монархических, и прогрессистских, и народнических, и реформистских, и технологических, и геополитических, и искажающих русскую идею… – появилась масса» («Литературная газета», № 1, 18-24 января 2006 г.).

Но в данной статье нас интересует не история как таковая, а история культуры, массовой культуры, прежде всего, и ее современное бытование.

Известный историк и авторитетный критик театра и балета Вадим Гаевский на вопрос слабого, но амбициозного актера «Где сейчас Марковы и Алперсы?» ответил «Там же, где сейчас Михаилы Чеховы и Хмелевы. Они гуляют всегда рядом. Вас туда не пустят. <…> Когда московский режиссер, за последние годы обогатившая наш театр спектаклем «Зайка-зазнайка», заявила по радио, что нет сейчас театральной критики, я хотел сказать: «Есть театральная критика. Вот вашего театра нет, и очень давно». И далее: «Мы грешили против истины, не позволяя себе сказать слов правды об Эфросе и Любимове, потому что с ними было связано будущее. Потому что любая критика немедленно использовалась бы против них. У Георгия Александровича Товстоногова были спектакли замечательные, а были не замечательные, кто-нибудь, когда-нибудь сказал о незамечательных спектаклях в ситуации, когда его преследовал Ленинградский обком? Поэтому наша профессиональная добросовестность довольно сомнительна! Иначе и быть не могло. В данном случае друг в искусстве дороже, чем истина, а истина пусть выяснится потом. <…> Современная критика, передовая, которая мне так нравится, поддерживает только то, что она считает авангардным. И считает своим профессиональным и даже нравственным долгом дезавуировать то, что авангардом не является, что поддерживает связь с прошлым нашего театра. Даже Любимова, даже Фоменко. Самая фундаментальная и репрезентативная книга Марины Давыдовой «Конец театральной эпохи» подводит черту и ставит точку. Это жесткий призыв: то время прошло, пришло время деятельных людей, которым не до нашей ностальгии, хватит нам рассказывать все эти легенды. Я считаю, что это неправильно. Никакая эпоха не кончилась, пока она хотя бы в нашей памяти. Меня пугает, что из моей жизни исчезли классики предыдущей эпохи…» (Вязовкина В. Вадим Гаевский «Наша профессиональная добросовестность сомнительна» // Новая газета, 19-22.01 2006, с. 21).

То, что сегодня не только мастера культуры, но и читающая, слушающая, смотрящая аудитория все чаще обращается к классике, в том числе к классике ХХ века, на наш взгляд, объясняется также и обостренной реакцией на дурновкусие. Именно дурновкусие охватило сегодня культуру – если понимать это явление широко. И здесь опять возникает вопрос: почему? Почему в «самой читающей стране» стремительно выросли рейтинги «бульварного чтива»? Почему в стране, где до сих пор царит культ образования, такой популярностью пользуются «желтые» газеты и журналы, «мыльные оперы» и низкопробный юмор на ТВ, пресловутая и всепроникающая попса? Есть мнение, что и это – реакция, только на диктат «высокого вкуса», своего рода освобождение обывателя, позволяющего себе расслабиться, протестующего против «насаждения культуры»: «В героях «Бабок», персонажах Елены Степаненко и Петросяна новый зритель видит себя – и радуется, узнав. «Сегодня доминантный социальный тип – мещанин. Это его герои. Это его монологи, – считает Тихвинская (Людмила Тихвинская, доктор искусствоведения, профессор, основатель Лаборатории новой эстрады ГИТИСа – В.Т.). – Советского человека душили «высоким искусством», и теперь он берет реванш, отстаивая свое право быть простым мещанином» (Железнова М. Архипелаг Аншлаг // Русский Newsweek, № 2, 2006, с. 48-51).

Возможно, это и верно, но что-то процесс затянулся. Во-вторых, налицо явное нарушение баланса: сегодня уже попираются права истинных ценителей классической музыки, литературы, театра, качественной журналистики.

Четверть века назад я редактировал информационно-рекламное приложение к вечерней газете. Типология этого издания диктовала специфический (облегченный, «семейный») набор тем и рубрик: «Смотрите», «Слушайте», «Читайте», «Отведайте», «Улыбнитесь», «Спрашивали – отвечаем», «О том, о сем» и т.п. Подборки информационно-справочных заметок плюс телепрограмма, объявления частных лиц («Меняю», «Куплю», «Продаю», «Познакомлюсь») и бытовая реклама сделали «Уфимскую неделю» самой тиражной газетой в республике. Порой в киоске ее можно было купить не иначе чем «с нагрузкой» – тираж расходился моментально. Безобидный по нынешним временам анекдот вызывал массу подбадривающих телефонных звонков… Позднее я понял, что это так население отвечало на засилье официоза и пропаганды. Люди стосковались по обычной житейской информации. Неслучайно в начале девяностых годов прошлого века именно такого рода периодические издания стали возникать в городах и городках, как грибы после дождя. Аналогичные процессы охватили телевидение, радио, кино, театр, литературу. То, что было под гласным и негласным запретом, мощным потоком стало вливаться в масс-медиа. Мещанин голосовал рублем за право диктовать новые, свои вкусы. Тем временем попса охватила и политику, и экономику: дилетантское, упрощенное выдвигалось вперед; самомнение новоявленных «творцов» и «деятелей», неуважение к авторитетам стало тенденцией. Более того, именно приверженцы «новых подходов» постепенно захватывали власть, становились владельцами, учредителями, издателями, продюсерами и т.д.

На критические замечания ответ был простой: люди же читают (смотрят, слушают, покупают), а кому не нравится – могут не читать (не смотреть, не слушать, не покупать)… Такие доводы срабатывали, пока предлагался выбор. Но вскоре его не стало: попса заполонила все! Культуру загнали в резервацию – на один телевизионный канал, в очень дорогие театры, в малочисленные издания, не распространяемые в розницу…

Серьезные публицистические телепрограммы показывают в неудобное ночное время. Недавно Госдума заинтересовалась судьбой документального сериала «Лицо российской национальности», премьеру которого «Первый канал» запланировал в 4-5 утра (!..) Фильм, рассказывающий о двенадцати народностях, живущих в России (каждая серия – это портреты 5-7 знаменитых людей и их размышления о национальных проблемах; всего 75 человек), был каналом принят, но почти два года ждал своей очереди в эфире. Между тем благодаря актуальной теме на съемку фильма было выделено 12 миллионов рублей из госбюджета. То есть фактически фильм является госзаказом. Депутат Г. Селезнев направил поручение думским комитетам по делам национальностей, а также по информационной политике и связи добиться показа фильма в удобное для большинства зрителей время: «Я знал об идее фильма и всегда поддерживал ее. Сейчас, когда без конца происходят драки и убийства на почве межнациональной неграмотности, очень важно и полезно показать малочисленные народы, живущие в России, причем через людей, которых знает весь мир. К сожалению, в 4 утра эти фильмы не сделают своего дела» («Известия», 24.01.06, с. 5).

Так культура перестает быть доступной, оказывается в дефиците. Надежды на то, что рынок все выправит, не оправдались, поскольку покупательской способностью в России обладают жители всего лишь нескольких столичных городов. Цензура идеологическая сменилась цензурой экономической. «Богатые» не испытывают желания подписываться на толстые журналы, «бедные», среди которых и те, кому это необходимо «по профессии и по душе», просто не в состоянии потратить сразу немалые суммы на подписку или же купить билет (от двух тысяч рублей в Москве) на театральную премьеру. Если условно поделить аудиторию (публику) на «духовную», ищущую в масс-медиа смыслы, идеалы, ориентиры, и «прагматическую», удовлетворяющую через СМИ «простые», «земные» информационные потребности, то очевидно: первая группа находится сегодня в явном проигрыше…

Есть, правда, и светлые моменты: растет количество книжных магазинов, в которых продаются великолепно изданные, в том числе классические произведения; рейтинги низкопробных юмористических телепередач неуклонно снижаются; руководители СМИ стали обращать серьезное внимание на новостные и публицистические передачи; возрождается теле- и киноклассика… Но этого мало, возрождение происходит медленно, а время уходит… Немало же взрослых людей, не по своей воле оказавшихся вне истинной культуры («добирать» всегда трудно, если не невозможно, когда испорчен вкус)…

А культурное наследие прошлого века необходимо изучать и изучать. Потому что оно возникало (и возникает), как правило, вопреки – вопреки диктату власти и конъюнктуры. Подлинная культура не исчезала, прорастая сквозь чугунную почву агитпропа, выявляясь в контексте, подтексте, в системе тончайших художественных средств. Это относится и к советской журналистике, «в борьбе обретшей право свое». В своих лучших образцах она стремилась к правде, хотя читателям и приходилось порой выуживать эту правду между строк... Но имена добровольных «пламенных проводников линии партии» забыты, а публицистический опыт Валентина Овечкина, Ефима Дороша, Георгия Радова, Анатолия Аграновского, Татьяны Тэсс, Аркадия Ваксберга, Анатолия Рубинова и десятков других талантливых и честных публицистов (см. книгу «Журналисты XX века: люди судьбы») остался.

В нем – наша надежда и опора.