 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
«...Начифирился, тружусь-корячусь,
и вдруг слышу: клац, клац. Что такое? Думал, крысы. Смотрю — нет, ничего. Опять: клац, клац — будто птицы разговаривают. Посмотрел я туда… и всё поплыло, поплыло… бр-р... Внутри чувство распирающее. И будто вдруг лопнуло что-то. Будто извилины в голове лежали себе спокойно, упакованные как килограмм сосисек, — а тут их развернули — и в кипяток! И после такая слабость, ничтожность такая…» «Тинто ретто» Д. Гуцко
ТУТ И ТАМ С одним из таких удачливых писателей – ростовчанином Денисом Гуцко, выросшим на холмах Грузии, естественно, мы могли поговорить о его жизни вне и внутри литературного процесса, только после того, как его роман «Без пути-следа» удостоился «Русского Букера» в предновогодний месяц 2005 года. Конечно, я, может, и встречала Дениса не так давно, когда он работал охранником в большом банке, или чуть позже - на пресс-конференциях, где он появлялся уже в роли журналиста еженедельника «Город N». Но сейчас, когда он стоит около своей машины, ищет ключ то в одном, то другом кармане, смотрит на часы, соображая, кому и во сколько давать следующее интервью, - совсем другая встреча. Через вздох, Денис спрашивает: - Нельзя ли в статье дать понять ростовчанам, что я никаких плохих чувств к Ростову не питаю? Мои слова журналисты переврали. Я ведь женат на ростовчанке, и этот город меня вполне устраивает... - А какой он, Ростов-на-Дону? В романе этот город не улыбается ни себе, ни своим жителям? - Большой город, с характером. Он оценивает и принимает лишь успех. Ростов человека ставит перед жестким выбором: либо ты вгрызаешься в реальность, и из последних сил добиваешься своих целей, либо ты ныряешь с головой в водку. Он умеет улыбаться и гладить по головке только первых. В этом смысле Ростов – мегаполис, а не провинция. Ты либо в нем состоишься, либо сильно будешь его не любить. Пару лет назад, приглашенный к участию во франкфрутской книжной ярмарке, Денис Гуцко впервые рассказывал о себе публично: -Я вырос в Тбилиси и уехал оттуда в 16 лет. Там я был русским, это было четко определено. Приехав сюда, русским я себя уже не чувствовал. Здесь все по-другому устроено. Сейчас я уже вжился, сейчас я уже "свой в доску". Но этот путь, который мне пришлось пройти... Было очень больно: приехал на Родину, а она тебя не принимает. Там нас гнали, стали называть русскими оккупантами, хотя кто и когда оккупировал Грузию?! Мой дедушка приехал туда в 1924 году, и третье поколение нашей семьи проживало там... А сюда приехал - здесь я уже нерусский! Да где же ты тогда - русский? В Гватемале?! Нынче - после «Букера» - Денис вынужден тиражировать этот автобиографический экскурс в прессе. Правда, уже с другим акцентом – уверенного в себе 36-летнего ростовчанина. «Русский Букер» русскоговорящего Дениса Гуцко превратил в русского. Обидный статус «русскоговорящего» остался за Митей, - героем «Без пути-следа». Ростов, где разворачивается бездействие романа, довел его до состояния лоха без пути-следа. «Мчит, несет меня без пути-следа мой Мерани...» - строка-река из стихотворения Нико Бараташвили «Мерани», оттуда название романа. - Митя – ваш alter-ego, попав в поток беженцев, так и не смог из него выбраться. А вам удалось житейские трудности преодолеть. Как? - Я понял, что если не начну писать, стану таким, как Митя: бездействующим, сломанным. Написав про Митю, я в некотором смысле совершил суд над самим собой. Бездействие – самый большой грех русского человека. И самый частый. МОСКОВСКОВСКОЕ ПОХМЕЛЬЕ Ценность золота от твоего незнания, какой оно пробы, не зависит. Так и с «Букером»*. Несмотря на существование более двухсот российских литературных премий (существуют, например, 6 премий М. Шолохова, 2 - Л.Толстого, 2 - И. Бунина), Букеровская премия удерживает статус самой престижной. Ставка «Букера» не на терапевтическую литературу, которую читают перед сном для умиротворения, а на серьезные произведения, которые не успокаивают, а будоражат. В разные годы букеровских 15 тысяч долларов удостоились романы Окуджавы, Петрушевской, Астафьева, Сорокина, Толстой, Улицкой, Аксенова и др. Как видите, «Букер» лишил этих людей инициалов и превратил их фамилии в литературные брэнды. То же самое ожидает и Дениса Гуцко, и он это отлично понимает. Хотя, написав, опубликовав в толстых журналах рассказы («Лю», «Тинто ретто»), повести («Апсны абукет», «Орлы над трупом»), романы («Там при реках Вавилона» и «Без пути-следа», объединенные в издательстве «Вагриус» под одним переплетом «Русскоговорящий») и получив менее известную, чем «Букер», премию им. Соколова, он как писатель уже состоялся. К неожиданному решению жюри отдать «Букер» роману «Без пути-следа» Денис Гуцко не готовился.
ДВОЙНОЙ ПИАР Не готовился Денис и к тому, что его роман попадет в водоворот скандала, что выступит председатель жюри Аксенов и публично объяснит всем СМИ, что ему роман Гуцко не нравится. Дальше как водится, литературный мир в лице газет, журналов, радио и телевидения, устроил месячник обсуждения «букеровской кухни», в которой имя Гуцко едва не стало нарицательным. Сейчас полемика поутихла, остановленная резюме маститых критиков, что может «Без пути-следа» и повезло, и даже очень, но не зря. Выяснилось, что Аксенова, как «Остапа понесло», в связи с тем, что хитроумная дорожка, которую он вымостил к пьедесталу «Букера» роману «Каблуков» своего друга А. Наймана, завела его в тупик общения с четырьмя другими членами жюри, которые фактически протестным голосованием «против Наймана» проголосовали «за Гуцко». Получается, судьба подыграла Гуцко дважды, одарив его «Букером», а его роман двойным пиаром. СЛОВО ЗА СЛОВО - Закончив геолого-географический факультет РГУ, когда Вы попробовали писать? - Язык – для меня религия, каждая неправильная запятая кажется мне надругательством над его естеством. Я всегда знал, что буду писать, хотя на филологический факультет или в литинститут поступать не хотел. Литература зарождалась, вызревала внутри меня. Это интимнейшая вещь, и мне страшно и странно было представить, что кто-нибудь когда-нибудь будет ее обсуждать, расчленять, трогать, дергать за какие-то ее сокровенные ниточки. В школе я стихами исписывал тетради. Но со стихами все закончилось в одночасье: мне попался томик Цветаевой, я проглотил его за два дня и понял, что так я не смогу. Цветаева убила во мне поэта – скорее всего посредственного. Прозу я пытался писать давно, но получались жутко графоманские штучки. Потом я начал себя учить писать, тупо делал тексты под кого-нибудь. - Кто был в числе этих авторов? Бунин, Хемингуэй, Булгаков, Набокову не решился подражать. Потому что, мне кажется, если переломить себя и научиться писать как он, от этого потом не избавишься. - Набоков отлично учит играть языком. Этим, по-моему, он глушит живую реальность, сам от нее убегает и читателя уводит. - Не согласен. Для меня литература начинается со слова, там, где звучит музыка словесная. Все остальное – не то. То есть, конечно, это может быть интереснейшая книга, страницы которой усыпаны глубочайшими идеями, но это будет выглядеть так: один мудрый человек поделился с тобой своей мудростью. Пример – позднее творчество Льва Толстого, когда он почувствовал себя учителем народным. Та же «Крейцерова соната», которую Толстой, кстати, послал, как известно, под псевдонимом и получил от своего же издателя ответ: поучиться бы вам писать,- ну, или что-то в этом духе... Я не верю в то, что сейчас нужна проза, которая учит. По-то-му что... говоря коммерческим утилитарным языком, этот брэнд себя плохо продавал. Эта затея ни к чему не привела. Все порывы учителей народа ушли в пустоту. А вот Пушкин, который никогда не учительствовал, нарочито не бронзовея заживо, он остался «нашим всем» навечно. У меня ощущение от сегодняшней реальности, что она настолько неопределенна, мутна, что рано чему-то учить. Нужно, скорее, искать пути, спрашивая себя, спрашивая читателя. Поэтому для меня литература – бинарное оружие. По мне, конечный продукт возникает не тогда, когда поставлена последняя точка, а когда тебя прочитали. Некоторая незаконченность в прозе необходима, не нужно расставлять все точки, думая, что вот сейчас я поделюсь с читателем, объясню ему постигшее меня откровение. Завтра мир изменится, и окажется, что ты был не совсем прав или вовсе не прав. - Правда, она у каждого – своя... - Важен сам поиск правды... - Но разница существует – между правдой и истиной... - Как сказать, есть историческая правда, и я не играю фактами, которые составляют историю. Надо излагать события в произведении четко, в согласии с тем, как это было на самом деле. - Я приведу пример. В повести «Апсны абукет», которая построена на дневнике вашего отца, главный герой говорит о правде военного конфликта в Абхазии, увиденной глазами одного человека. И если придерживаться фактов, то в вашей повести они соответствуют тому, что знал ваш отец, но они не точны, с точки зрения того, что реально знаю я о той войне, как ее очевидец. С другой стороны, чувства вашего отца абсолютно правдивы, они задевают за живое. - Что касается фактов, я ходил в библиотеку, сидел в архиве и сверял впечатления своего отца с тем, что документально подтверждено. - Все так, но в том и дело, что, на мой взгляд, историческая правда – миф. Рано или поздно обнаружатся факты, которые ускользнули от историка. И в этом смысле кто, какой человек может быть строгим летописцем реальности? Да никакой. А вот камертоном реальности – да. Переживания человека, то есть «своя» правда, она – субъективная материя, попавшая в объектив искусства. - В этом плане, я думаю, художественное произведение не должно пытаться осмыслять исторические факты, анализировать их. Лучше рассказывать историю и все. Лишь так можно соблюсти важный для литератора, как и для врача, принцип: не навреди. PERPETUM MOBILE - СОВЕСТЬ - Я когда читала «Без пути-следа», ваши повести, мне показалось, что основная тема в них – это тема совести, ее голоса внутри человека, и действующего, как ваш отец, и еще более, бездействующего, как Митя. - Удивительно, но до вас никто на это внимания не обращал. Вы нащупали действительно болевую точку моих произведений. В тот момент, когда я начинал писать, и ничего толком не получалось, мне попал в руки дневник моего отца. И сердце заныло. Мне стало стыдно, что я спокойно жил в Ростове в то самое время, пока он там, в Сухуми, был обречен войной на унижение, боль и страх. А ведь если бы я пожелал, то мог бы не довольствоваться той полуправдой, что сообщали о войне в Абхазии по телевизору, я мог бы поехать туда и понять, что происходит с моим отцом, что происходит там на самом деле, каково ему. Такое в себе жутко осознавать, но именно это состояние, совесть и стыд, подвигли меня к тому, чтобы сесть и написать настоящий живой текст, а не графоманские черновики. - Герои ваших произведений не Герои. «Апсны абукет» документальна, как и «Русскоговорящий» автобиографичен. Не страшно так себя на показ выставлять, свои слабости и недостатки? - Волков бояться в - лес не ходить. Страшно писать, когда выходит пошло или начинаешь заигрывать, кокетничать с самим собой. Как там, по-моему, в «Идиоте» у Достоевского кто-то из героев предлагает: «Давайте рассказывать о своих самых гадких поступках...» А вместо исповеди выходит сладенькая дрянь и ерунда, - тогда, конечно, страшно. ЛЮ - У вас много детских картинок в романе. Что ищет в детстве ваш герой и вы вместе с ним? - Детство – это такой чудесный, щедрый мир, в котором всегда можно найти то, что ищешь. И еще это иллюзия ностальгии, ее исцеляющий обман. Возвращаясь в свое прошлое, вспоминая, что было хорошо, ты пытаешься понять, почему тогда было так, а теперь хуже. Детство любят вспоминать люди, которые не удовлетворены жизнью здесь и сейчас, такие, как Митя. - Что вы сами помните из детства, как нечто яркое, чего и не забыть никогда? - Самое яркое? В Тбилиси у нас был огромный двор. И вот как-то пришел я вечером домой, а там – никого, бабушка выскочила куда-то к соседке. Я побрел по двору, друзья уже все разошлись. Что делать? Лег я на ветхую, растрескавшуюся лавку, просто лежал и смотрел вверх, в голове мыслей никаких, и вдруг в эту внутреннюю пустоту хлынуло небо - с разливом Млечного пути, со звездами, огромными, как яблоки. Странное, необъяснимое чувство – перебирать глазами вселенную. - Если говорить о современности, вам не кажется, что сейчас больше пишут, чем читают? - О-о, точно, пишет каждая собака! Отстреливать нас, литераторов, пора! - Похоже, что люди думают прославиться таким образом; уверены в том, что писать легко. - Меня эти мысли миновали. Я был озабочен тем, как писать, а не для кого или для чего. - Нравится вам работать журналистом? - Да. Хорошая профессия. Никто тобой не интересуется, никому ты не нужен, пиши компетентные материалы – и все. А писать мне нравится. Но в журналистику я попал не как в профессию, я искал свою среду обитания, и вроде бы (тьфу-тьфу-тьфу) нашел. - Ходят мифы об особо спартанской обстановке, в которой только и сочиняются великие тексты. Вы как относитесь к комфорту? - Увы, я, нормальный человек, люблю комфорт и стремлюсь, чтобы вокруг все было красиво: квартира, машина, домашний кинотеатр, микроволновка и пр. Но, как человек обстоятельный, я не спешу. Есть приоритеты - дать хорошее образование сыну, например, все остальное оставляю на потом. И еще, признаюсь, я - кавказский человек, и мне немыслимо свою семью не обеспечивать. - Какие профессии сегодня позволяют молодым писателям, не сидеть на хлебе и воде? - На «Форуме молодых писателей» у меня образовался свой круг общения. По нему и сужу. Захар Прилепин из Нижнего Новгорода, чей роман «Патологии» мне очень симпатичен, - пиарщик; Дмитрий Новиков, рассказчик из Петрозаводска, когда-то умудрился профукать заработанный миллион, живет на деньги от аренды тех крох недвижимости, что у него сохранились. Вообще-то, среди писателей, кого только не встретишь. Есть и жуткие истории про то, как человеку дали здесь литературную премию, за границей перевели, растиражировали, - и что? Он решил, что велик и могуч, ничего не делает, пишет и пишет, деньги иссякли, жена вертится, как белка в колесе и ворчит как Баба Яга, а из-под его пера ничего путного не выходит. Это дикий соблазн: лежать на диване и ваять нетленку. - Что вас увлекает, от чего дух захватывает в жизни, помимо литературного творчества? - Кино. Это шаманство. Помню, как смотрел «Полет над гнездом кукушки»: фильм закончился, из кинозала зрители выходят, а я встать не могу – ноги отсидел - во время сеанса я ни разу не пошевелился. Я до сих пор боюсь смотреть его во второй раз. Последний фильм, что видел, - «Мандерлей» Триера. Сначала я думал, он про негров, а к финалу понял – про нас это, про постсоветских русских... Вот - мечта, чтобы меня экранизировали. - И кому бы из режиссеров вы это предложили? - Да хотя бы и Триеру... - А что именно? - А любое. - Так у него очень своеобразный жанр и жестокий талант... - Да, пожалуй, из того, что я написал, ему ничего не подойдет. Наверно, тогда Милошу Форману доверил бы, а еще лучше - снявшему «Три цвета» Кшиштофу Кслевскому. - Среди ваших произведений Вы выделяете какое-нибудь одно, как самое любимое? - «Лю» - рассказ. Чем мне нравится «Лю», - он получился очень ясным и кратким, в две странички текста. «...Алёшка прижимается к мишке щекой. — Лю, — повторяет он и с серьезной нежностью заглядывает в выпуклый чёрный глаз и серую пуговку. — Лю, — и кормит его бананом (ждёт, чтобы тот откусил, и только потом отводит руку). — Лю...» (из «Лю»). __________________ * Премия «Русский Букер» была основана в 1991 году как первая негосударственная премия в России после 1917 года. В 1992 году состоялось первое ее вручение, а с 2002 года она получила название «Букер - Открытая Россия». «Русский Букер» присуждается за лучший роман года, написанный на русском языке, независимо от места его издания. Денис Гуцко стал последним лауреатом «Букера-Открытая Россия», потому что слухи о смене титульного спонсора премии оказались не преувеличены. ____________________________ © Авижас Анжелика Алексеевна |
       
|
