Всякий, кто возьмется изучать историю Риги не саму по себе, а в связи с историей Европы и России, вскоре обратит внимание на такой феномен: в Риге побывало великое множество государственных деятелей и творческих личностей, но никто в ней надолго не задержался. От нескольких часов ожидания на постоялом дворе, пока перепрягают лошадей и подают обед, до нескольких месяцев – в лучшем случае.
Начиная с конца семнадцатого века Ригу можно считать столицей культурно-дипломатического транзита. В Санкт-Петербург из Европы и в Европу из Санкт-Петербурга добирались уже не через Псков или Смоленск, не морским путем через Архангельск, а через Ригу. Кого здесь только не повидали! Не нужно быть выдающимся историком, чтобы вспомнить эти имена, а кое-кого даже двоечник узнает в лицо.
И, хотя на рижских зданиях нет памятных досок, давайте соберем понемногу из фрагментов свою виртуальную Ригу, в которой найдется место для всех несправедливо позабытых гостей.

1. Петр: Не стреляйте с бастионов!

История о том, как Петр Первый прибыл в Ригу инкогнито, провел в ней неделю и... сбежал, достойна пера Дюма-отца.

К тому времени, как юный царь собрался прорубать окно в Европу, в Риге русских порядком забыли. Еще в начале семнадцатого века здесь вовсю торговали русские купцы. Но в двадцатые годы семнадцатого века и Ригу, и всю Видземе с порядочной частью Латгале захватили шведы. В середине семнадцатого века выяснилось, что России с Швецией есть что делить. В 1656 году началась русско-шведская война. Динабург (теперь – Даугавпилс) войску царя Алексея Михайловича взять удалось, но под Ригой он застрял. 30 декабря 1658 года было заключено Валиесарское перемирие, по которому за русскими сохранялись все занятые их войсками территории. Но Россия одновременно воевала и с Польшей. Ухудшение обстановки на польском фронте сказалось и на судьбе лифлядских завоеваний. По условиям Кардисского мира со Швецией обе страны возвращались к довоенным границам.
Но в результате противостояния двух государств сильно пострадала торговля. Российские негоцианты стали в Риге персонами нон грата. Противостояние было достаточно серьезным, шведы годами ждали новых военных действий со стороны России и укрепляли Ригу, особенно активно этим занимался в конце семнадцатого века ее губернатор Эрик Дальберг. В начале восемнадцатого века Рига считалась одной из сильнейших в Европе крепостей.

Если пройти вокруг Старой Риги берегом городского канала, то фактически переходишь от бастиона к бастиону – каждый угол канала соответствует бастиону. Они были насыпные, облицованные камнем, и их «математика» была последним писком фортификации семнадцатого века. Парк Эспланада сохранил название, которое эта территория получила примерно в то же время – просто так называлось пустое пространство вокруг крепости, которое нельзя было застраивать. Одноэтажные предместья начинались уже за эспланадой.
Естественно, шведы побаивались российских разведчиков, которых тут тогда, кстати, и не было.
Но в 1697 году укрепления только строились. И окружавшие знакомую нам Старую Ригу, и грозная Цитадель – фактически отдельное укрепление, самостоятельная крепость, примыкавшая к городу (помните Шведские ворота? Так они соединяли Старушку с Цитаделью). Строительство не прекращалось даже зимой. И нетрудно представить себе легкую растерянность Дальберга, когда ему донесли: русское посольство, следующее в Европу, которое он был обязан красиво принять в Риге, уже прибыло к пограничному пункту – Псково-Печерскому монастырю, но в его составе замечен молодой человек подозрительно высокого роста и сильно смахивающий лицом на те гравированные портреты царя, которые уже появились в этой самой Европе...
По документам этот незнакомец числился десятником Петром Михайловым.

Формально «Великое посольство» возглавляли три дипломата – женевец Франц Лефорт, главный любимчик русского царя в Немецкой слободе Москвы (она же – Кукуй-слобода), возведенный в чин генерала и адмирала (при том, что флот еще только зарождался); генерал и сибирский наместник Федор Голицин и думный дьяк Прокофий Возницын. Лефорт имел за границей разнообразные связи и умел хорошо себя вести в светском обществе, но был в посольстве таким же первым послом, как во флоте – адмиралом. Он представлял фигуру скорее декоративную. Зато Головин считался опытным и одаренным дипломатом. Профессиональным дипломатом был и Возницын. Они-то и тащили на себе весь тяжкий воз посольских обязанностей, но таковы уж шутки истории – блестящий бездельник Лефорт в учебники попал, а труженики дипломатического фронта забыты.
Причина того, что царь выбрал псевдоним, была, с психологической точки зрения, проста – он, неопытный пока по части европейского этикета и дипломатических тонкостей, не хотел рисковать престижем державы и тратить на реверансы время, которое хотел потратить на учебу. А с точки зрения разведки – русский царь затеял нечто крайнее подозрительное.
Поэтому в Риге решено было строго присматривать за посольством.

Встретили его на подступах к Риге 31 марта 1697 года очень торжественно – предоставили роскошные кареты, выставили гордость рижского купечества – Братство черноголовых в роскошных костюмах. И... началась традиция рижского транзита! Гремели пушки, завывали трубы оркестра, и посольство, сопровождаемое бюргерами и шведской пехотой, проследовало сквозь Ригу и далее – в предместье Ластадия (район Центрального рынка), где ему были отведены квартиры. То есть, как писал Петр в Москву, дьяку Андрею Виниусу, «в замок вошли и вышли». К тому же, к посольству был приставлен вего лишь капитан шведской армии, хотя по этикету полагался бы генерал.
Особо тут задерживаться царь не собирался. Он спешил в Европу. Но помешала Даугава. Начинался ледоход. Петр с посольством опоздал на пару дней – пешком через реку еще можно было перебежать, а переправить на санях обоз – уже нет. А обоз был основательный – 250 человек и тысяча саней. Одних мехов для подарков везли на колоссальную сумму в 70 000 рублей (корову тогда можно было купить за рубль).

Если Дальберг дипломатично притворился больным и всю ту неделю, что Петр провел в Риге, исправно лежал в постели, то рижские купцы сочли, что 31 марта они свою годовую норму политкорректности выполнили, и вернулись к бизнесу. Вот что написал Петр Виниусу в последний день пребывания в Риге: «Здесь мы рабским обычаем жили и сыты были только зрением. Торговые люди здесь ходят в мантелях и кажется, что зело правдивые, а с ямщиками нашими, как стали сани продавать, за копейку матерно лаются и клянутся, а продают втрое». Ничего удивительного – купцы сообразили, что посольству обязательно придется менять сани на телеги, и воспользовались его безвыходным положением.
Кроме этой мелкой неприятности случилась и крупная. Петр впервые в жизни увидел настоящую крепость со всеми новинками фортификации, он отправился осматривать строящиеся бастионы, и там ему не только пригрозили, что по любопытствующим будут стрелять, но даже пальнули со стены для острастки.

Наконец ночью 8 апреля случилось что-то загадочное. До сих пор неизвестно, что именно напугало Петра до такой степени, что он в самый ледоход на баркасе переправился через Даугаву, добрался до резиденции герцога Курляндского в Митаве и там уж дождался остального посольства. Возможно, он решил, что вслед за предупредительным выстрелом может последовать далеко не предупредительный арест. Хотя меньше всего Дальберг собирался арестовывать русского царя – что бы он стал делать дальше с таким узником?
Визит Петра имел неожиданное последствие – шведы сообразили, что с Кубского холма, который был неподалеку от Песочных ворот, слишком хорошо просматриваются укрепления, и Дальберг распорядился его срыть.
В Митаве Петра приняли прекрасно. Выслушали все его жалобы на шведов и поняли, что он не из тех, кто прощает. Сам же Петр в дальнейшей переписке называл Ригу не иначе, как «сие проклятое место».
Интересно, что в Митаве он сделал символичную покупку – приобрел и тут же отправил в Москву топор городского палача, уже проверенный в деле – им удачно обезглавили двух преступников. Как будто знал, что из Европы придется спешно возвращаться, чтобы гасить очередной стрелецкий бунт и карать виновных...

Немногим позже Петр использовал тот выстрел с бастиона в качестве одного из поводов для объявления войны Швеции. И вот одно из его неожиданных последствий: выезжая из Москвы, Петр намеревался привлечь западных государей к созданию антиосманской коалиции – на повестке дня у него была война с Турцией. Но в первые же недели своего путешествия у него возникла мысль о переориентации внешнеполитического курса России. В итоге «Великое посольство» более занималось созданием антишведского союза.
Кроме Петра, в Риге провели вышеупомянутую неделю Франц Лефорт и Александр Меншиков. Их-то знают все, а вот имя еще одного путешественника, оказавшегося в свите Петра, увы, забыто. Это Петр Васильевич Постников. Он ехал в Европу не впервые – весной 1692 года он был отправлен в Италию, в Падуанский университет, в 1694 году защитил там докторскую диссертацию и стал первым русским человеком, получившим ученую степень доктора медицины и философии.


2. Шереметев: Туда и обратно

После отъезда «Великого посольства» шведы вздохнули с облегчением.

А в это самое время собирался ехать в Европу человек, который вскоре доставил им немало огорчений. Это был Борис Петрович Шереметев – тогда еще не фельдмаршал, а просто боярин, причем особым расположением царя Петра не пользовавшийся. Но он был известным военачальником и дипломатом, возможно, единственным, кто мог бы самостоятельно справиться с поставленной задачей.
Его маршрут был другим – он направлялся в Италию через Польшу и Австрию, но задача та же, что у дипломатов «Великого посольства», - подготовить союз Варшавы, Вены и Рима против Турции. Побывал Шереметев и на Мальте. Но на Петра, с которым он встретился уже в 1698 году, Шереметев произвел впечатление не столько своими дипломатическими успехами, сколько нарядом – он отказался от бороды, носил «немецкое платье», а на груди – крест мальтийского рыцаря. Так и вошел к царю в милость.
С крестом была особая история – он, видно, во всей России только у Шереметева и имелся. Неоднократно, намекая царю на свое бедственное материальное положение (Борис Петрович был в своих вотчинах довольно прижимистым хозяином), боярин плакался: безденежье таково, что впору закладывать пресловутый мальтийский крест. И обычно это действовало.

В 1699 году был создан так называемый Северный союз. Россия объединилась с Данией и Саксонией против Швеции. Вместо борьбы за выход к Черному морю ей предстояла война за выход к Балтике и за возвращение исконно принадлежащей ей части Балтийского побережья – Ижорской земли, захваченной шведами еще в начале семнадцатого века.
Началась Северная война. Лично для Шереметева она началась крайне неудачно – он успешно воевал против турок и крымцев, но не мог устоять против прекрасно обученной и вооруженной шведской армии. Под Нарвой он вместе со своей конницей и вовсе в панике бежал с поля боя. Казалось бы, тут и конец карьере. Но Петр потерял под Нарвой почти весь офицерский корпус и не мог разбрасываться уцелевшими опытными командирами. Шереметев опять возглавляет конницу и на ходу учится сражаться с сильными противниками. В результате именно он одержал в сентябре 1701 года первую скромную российскую победу над шведами при мызе Ряпнино. И подкрепил ее основательной победой 29 декабря у мызы Эрестфер (обе – на территории современной Эстонии). Результат – орден Андрея Первозванного и звание фельдмаршала. Оно пока было для России в диковинку – Борис Петрович стал первым русским фельдмаршалом.

Летом 1702 года Шереметев захватил при взятии Мариенбурга (теперь – Алуксне) удивительный трофей. Это была то ли воспитанница, то ли служанка пастора Глюка – Марта. Сперва фельдмаршал оставил ее себе, потом ее выпросил Меншиков, у Меншикова ее забрал Петр и сделал своей фавориткой. В 1712 году они повенчались. Марта стала русской императрицей Екатериной Первой.
Далее на шереметевском горизонте впервые возникает Рига. Правда до нее он не добрался – сперва неудачно пытался отрезать от Риги корпус шведского генерала Левенгаупта, затем со своими кавалеристами разместился между Ригой и Митавой (Елгавой) на случай, если бы прорвавшийся в Ригу Левенгаупт попытался выйти на помощь осажденным войсками Петра Митаве и Бауску.
Как известно, переломным сражением Северной войны была битва под Полтавой 27 июня 1709 года. Как она завершилась – знают даже малые дети. Упустив шведского короля Карла XII ( в плен взяли только носилки, на которых вынесли к солдатам раненого короля), Петр первым делом приказал Шереметеву двигаться на север – добывать Прибалтику. И начать с Риги.

Рассудительный и неторопливый Шереметев добрался до места назначения только к началу октября 1709 года. В его распоряжении было 6 тысяч пехотинцев и тысяча всадников – по теперешним меркам, очень мало. 9 ноября по пути из-за границы в Россию к Риге подъехал Петр. Он сделал три первый выстрела из пушки по городу и отбыл. Осада продолжалась. Обстрел города сильно перепугал почтенных бюргеров. А в декабре осаждавшим удалось взорвать пороховой погреб рижан.
Ближе к Рождеству Шереметев рассудил, что активных боевых действий не предвидится, и поехал в Москву. Там он убедил царя, что русское войско снабжено провиантом до июня. Впоследствии выяснилось, что это не так, и Петр, крепко рассердившись, отправил брать Ригу своего любимца Меншикова, а Шереметеву приказал во всем ему повиноваться. Тогда под Ригой уже было 24 пехотных полка, 8 кавалерийских полков, да еще две тысячи казаков.

Меншиков прибыл в середине апреля 1710 года и, дождавшись конца ледохода, перегородил Даугаву бревнами, скрепленными цепями, так что оказать помощь Риге с моря шведы уже не могли. Но он покинул лагерь, когда там обнаружилась чума.
Собственно, она и ускорила сдачу Риги. Досталось от нее и осаждавшим, и осажденным. В конце июня в ставке Шереметева, в Дрейлини, начались переговоры. Капитуляция рижского гарнизона (так называемые «Аккордные пункты») была подписана 4 июля 1710 года, а через десять дней состоялся торжественный въезд Шереметева в Ригу. Надо отдать должное рижскому магистрату – шествие, невзирая на чуму, он организовал красочное, торжественное и вполне верноподданническое: в составе процессии, которую замыкала раззолоченная фельдмаршальская карета, были как русские офицеры, так и принаряженные рижские бюргеры. Шереметеву вручили два увесистых золотых ключа от Риги – они потянули на 3 фунта. Сейчас эти ключи хранятся в Москве, в Оружейной палате.

10 июля шведский гарнизон покинул Ригу. 14 июля военачальник Аникита Иванович Репнин принял присягу рижского магистрата и горожан. Он и остался в Риге генерал-губернатором
Фельдмаршал задержался у нас ненадолго. Из Риги он руководил штурмом крепости Динаминде. А вскоре прибыл царский указ: Шереметева отправляли в Польшу.
Вот там его ждал привычный враг – турки. В Москве получили известие, что к вторжению в Польшу готовится сорокатысячная османо-крымская армия, цель которой – вернуть на королевский престол шведского ставленника Станислава Лещинского.
Фельдмаршалу предстояло ехать по территории, где еще вовсю свирепствовала чума. И он отъехал от Риги довольно далеко, когда получил очередной приказ: возвращаться обратно. Петр сообразил, что новый рижский гарнизон не имеет провианта, и велел Шереметеву остаться в Риге на время, чтобы снабдить гарнизон запасами на семь месяцев.
Окончательно Шереметев отбыл из Риги 11 февраля 1711 года.
Он принял участие в неудачном Прутском походе, где наконец-то наладились у него хорошие отношения с царем Петром. Когда с большим трудом удалось спасти русскую армию, царь принялся раздавать награды. Шереметеву, кроме всего прочего, достался дом в Риге. Любопытно бы узнать, какой именно. Кроме дома он попросил царя пожаловать его «старостством Пебалг» в Лифляндии. Отказа не получил и стал прибалтийским помещиком.
Но в полную меру царская благодарность проявилась год спустя. Фельдмаршал, которому уже исполнилось шестьдесят лет, устал от беспокойных царских поручений и решил от них укрыться в монастыре. Он просил у царя разрешения принять постриг в Киево-Печерской лавре, но Петр всегда любил сюрпризы. Вместо монашеского клобука он преподнес Шереметеву красавицу-невесту. Это была Анна Петровна Нарышкина, вдова его любимого дяди Льва Кирилловича. Таким образом Петр предложил Шереметеву породниться со своей семьей. Фельдмаршал отказываться не стал. И так же честно, как военный, принялся выполнять супружеский долг. Молодая жена родила ему пятерых детей.


3. Петр: По дороге на курорт

После недолгого визита в 1697 году, царь Петр во второй раз прибыл в Ригу в 1711 году. Произошло это после неудачного Прутского похода в котором не только еле удалось спасти армию, но и сам Петр чудом не попал в плен к туркам. После таких событий он чувствовал себя разбитым и нуждался в отдыхе. Конечно, не обошлось без приключений.
Петр хотел жить в доме с видом на Даугаву. И такой дом он себе присмотрел. Красивое здание с висячим садом находилось поблизости от Новых ворот, возле городских укреплений. Хозяева померли во время чумы, так что магистрат с чистой совестью подарил дом Петру, после чего это здание стали называть дворцом, а улицу – Дворцовой (по-немецки – Palaisstrasse, от чего позднее образовалось латышское название – Паласта иела). Подарить-то подарил, но вскоре объявились наследники покойных владельцев, и магистрату пришлось от них откупаться. Петр этот дворец полюбил и о нем заботился. Еще двадцать лет назад на террасе висячего сада росли два каштана – потомки тех каштанов, которые Петр распорядился привезти в Ригу из Голландии.

Еще до того, как по условиям Ништадского мира со Швецией Россия окончательно закрепила за собой Лифляндию и Ригу, Петр навещал наш город едва ли не каждый год. Конечно, можно радоваться тому, как он полюбил свое новое приобретение. Он действительно заботился о Риге, но причина частых визитов была куда прозаичнее – он через Лифляндию ездил за границу на лечение. Лечение главным образом состояло в питье целебных вод. И дело не в том, что русскому царю не по карману было выписать себе несколько бочек заграничной воды. Тогда считалось, что наибольшую пользу они приносят, если употреблять их «на месте». Иногда Петра сопровождала супруга Екатерина. Итак, в 1711 м 1712 годах он направлялся в Карлсбад, в 1716 году – в Бад-Пирмонт, в 1717 году – на знаменитый бельгийский курорт Спа. В память о своем успешном лечении в Спа Петр позднее прислал туда памятную доску из черного мрамора с латинской надписью. Его именем были названы главная городская площадь и один из источников.
С легкой руки Петра стали ездить за границу к минеральным источникам и его сестры-царевны, что раньше было делом немыслимым – когда женщина царского рода выезжала из Кремля, на окнах карет были кожаные занавески, а слуги тащили с собой особые суконные завесы, с которыми и выстраивались живым коридором, чтобы ни одна душа не увидела ее лица.

Любопытен дальнейший маршрут Петра в 1711 году. Сперва по дороге к минеральным водам он осмотрел серебряные рудники в Фрейберге – сам спускался в шахту и при свете факелов наблюдал за работой рудокопов. Потом он провел три недели в Карлсбаде, поправился и окреп. А тогда уж поспешил в Торгау, где его ждал сын, царевич Алексей. Там должно было совершиться бракосочетание наследника российского трона с принцессой Вольфенбюттельской Шарлоттой-Софией. На этот брак Петр возлагал большие надежды – полагал, что сын, женившись на умной, начитанной, благовоспитанной иностранке, сам заинтересуется западной культурой и наконец возьмется за свое образование.
19 февраля 1721 года Петр прибыл в Ригу в последний раз и провел тут около трех месяцев. Отсюда он подготавливал российско-шведские переговоры о мире, начавшиеся в июне. И, очевидно, именно тогда он разбирался с принадлежавшими городу имениями.
Когда в 1621 году Ригу взяли шведские войска, король Густав-Адольф, чтобы обеспечить себе лояльность рижских бюргеров, подарил городу старостства Икшкиле, Саласпилс и Лимбажи – разумеется, вместе с крепостным населением. Город таким образом стал и землевладельцем, и фактически рабовладельцем. Но позднее наследники короля наложили на эти владения лапу, и городские имения отошли в казну. Естественно, дети и внуки тех, кто неплохо кормился с королевского подарка, прекрасно помнили те золотые времена и здраво рассудили: раз уж от русского царя никуда не деться, нужно хоть извлечь из его визитов побольше пользы. Петр оказался благосклонен к просьбе горожан, и в 1724 году имения Риге вернули.

Так вышло, что последний визит Петра совпал с большой неприятностью – загорелась деревянная башня Петровской церкви. Природная активность не позволила царю любоваться пожаром с безопасного места – его видели с ведрами воды и отдающим приказания. Башню спасти не удалось, и ее пришлось возводить заново.
В этом же году Петр всерьез взялся за озеленение Риги. Раньше о нем и говорить-то было нелепо – кто и для чего возьмется озеленять крепость, которой постоянно угрожает осада? Но когда военная опасность ушла в прошлое, можно было и парки разбивать. Петр сам принял участие в разработке плана рижского «Царского сада» («Кейзардарзс», теперь – парк Праздников песни). До сих пор там сохраняются останки посаженного царем вяза.


4. Алексей: Рывок на свободу

Царю Петру Первому везло во всем – и войны он выигрывал, и настоящую любовь нашел, и собрал вокруг себя талантливых людей – полководцев, администраторов, дипломатов. Только с наследником ему не повезло. Сын Алексей не оправдал надежд.
И тут существуют две противоположные версии.
Первая – более старая. Она возникла еще при жизни царевича Алексея. Он рос и воспитывался практически без отца, под сильным влиянием матери, царицы Евдокии, и ее окружения. То есть, с детства ребенку привили вражду ко всему новому, прогрессивному, западному. И впоследствии мечтал он лишь об одном – чтобы Господь поскорее прибрал к себе батюшку, а тогда можно будет прогнать иноземцев и все завести на прежний лад. Личные качества царевича особого доверия не внушали: ленив, труслив, не слишком умен, да еще пристрастился к выпивке. Сколько Петр ни пытался пристроить его к делу, царевич не поддавался. А потом и вовсе устроил глупейший заговор, удрал за границу, был с большим трудом возвращен, судим и... умер.

Вторая – ревизионистская. Дело в том, что историю регулярно переписывают, без особого труда меняя черное на белое и наоборот. Когда Россия лишь начинала осознавать себя державой мирового значения, ей был необходим миф о Петре – гениальном преобразователе. То, что мифу противоречило, или выбрасывалось напрочь, или выворачивалось наизнанку. История с царевичем Алексеем нуждалась в сильной коррекции, чтобы не повредить образу великого царя. А когда в конце восьмидесятых пустить страну ко дну не старался только ленивый, началось повальное развенчивание имперских мифов. Историки занялись биографией царевича Алексея, и оказалось, что все было не так уж плохо. И учился он прилично, и поручения отца выполнял более или менее толково, и был вполне пригоден к должности государя, вот только... помешал. Самим фактом своего существования сильно помешал родному отцу.
Дело в том, что у Петра появилась любимая жена, которая принялась рожать детей. И он, конечно же, предпочел бы видеть на троне ребенка от любимой женщины, а не от брошенной им законной супруги Евдокии. Царевича стали планомерно загонять в угол. И он не выдержал – сбежал. Когда его вернули и стали разбираться в подробностях побега, допросы проводили с пристрастием. И царевич Алексей просто не выдержал пыток...

Правда, скорее всего, где-то посередине. Вот факты. В 1711 году Алексея женили на принцессе Шарлотте-Софии Бланкенбург-Вольфенбюттельской. У них родилось двое детей, после чего принцесса скончалась. А Алексей к тому времени завел себе зазнобу – крепостную девушку Ефросинью Федорову, принадлежавшую его приятелю – бывшему денщику Петра Кикину. Петр поймал этого господина на казнокрадстве, удалил от своей особы, после чего Кикин сделал ставку на наследника престола и стал мутить воду. Он втолковал царевичу, что европейские монархи рады будут оказать ему покровительство и помогут ему взойти на престол. А чтобы избежать опасности, исходящей от Петра Алексеевича, уже имеющего любимого маленького сына Петрушу, нужно спрятаться в монастыре, принят постриг, помня при этом, что монашеский клобук к голове гвоздями не приколочен.
Царю Петру надоели отговорки сына, постоянные ссылки на хворобы, просьбы отпустить в монастырь, и он решительно потребовал: или Алексей немедленно покидает Петербург и спешит к отцу в Копенгаген для участия в военно-морских операциях против шведов, или он безотлагательно постригается в монахи. Алексей крепко перепугался. Он догадывался, что расстриженный монах – плохой кандидат на престол, и Россия таких эскапад не понимает. Поэтому царевич стал готовить побег. Осталось только выбрать – в Вену или в Рим.
Он сообщил Меншикову, что едет к отцу в Копенгаген, но кое-кому проговорился, что уезжает насовсем.

Из Петербурга Алексей выехал 26 сентября 1716 года. С ним была Ефросинья, к которой он сильно привязался, ее брат Иван и трое слуг. Через несколько дней он был в Риге, а потом, не задерживаясь, отправился в сторону Либавы (Лиепаи). По дороге он встретил свою тетку, сестру Петра царевну Марью Алексеевну, которая как раз ехала в Ригу. Она возвращалась из Карлсбада, где, по примеру брата, прошла курс лечения минеральными водами.
Царевна Марья поддерживала отношения с первой женой Петра Евдокией, сосланной в монастырь, и много чего наговорила царевичу о предсказаниях и видениях, в которых Петра ждала скорая кончина, а Евдокию – престол. В Либаве же его встретил Кикин, напугал тем, что царь Петр сильно на него злится, а условия походной жизни царя таковы, что слабое здоровье царевича их не вынесет. В итоге Алексей из Либавы под чужой фамилией отправился в Вену – просить помощи у австрийского цесаря. Там его спрятали в замке Эренберг.
Петр, не дождавшись сына, стал его искать. Изучили весь его маршрут и поняли, где исчез царевич Алексей, зато появился никому не ведомый московский подполковник Коханский с супругой и поручиком. Дальше маскарад получил продолжение – полковник Коханский стал регистрироваться на почтовых станциях польским кавалером Кременецким, а Ефросинья переоделась в мужской костюм и сопровождала его в качестве пажа. Были пущены в ход также фальшивые усы и бороды.

Все эти авантюры по приказу Петра принялись распутывать сперва один из чиновников Петра Авраам Веселовский, потом гвардии капитан Александр Румянцев. Он и обнаружил царевича в Эренберге.
Австрийский двор делал вид, будто ничего о царевиче зать не знает, а между тем Алексей с переодетой Ефросиньей были переправлены в Неаполь. Туда Петр послал опытного дипломата Петра Андреевича Толстого, и тот уговорил Алексея вернуться домой. Одним из аргументов было якобы разрешение царя жениться на Ефросинье, к тому времени беременной.
Алексей чудом не успел стать игрушкой в руках европейских дипломатов. Им могли воспользоваться, чтобы заключить более выгодный для Швеции мир с Россией.
Царевича привезли в Москву, и тут понемногу начали распутывать все это дело. Немало компрометирующих царевича сведений получили от Ефросиньи Федоровой – и, похоже, она давала показания добровольно и за неплохое вознаграждение. Петр справедливо полагал, что у Алексея были союзники среди недовольных бояр и даже в его собственном семействе. Добрались и до Суздали, где содержалась в монастыре царица Евдокия. Тут неожиданно обнаружилось, что она не только состояла в переписке с сыном, но и завела любовника...

...В свое время, когда Алексей Толстой писал замечательный с литературной точки зрения и малость сомнительный с исторической точки зрения роман «Петр Первый», его спросили: чем этот роман должен завершиться? Толстой ответил: Полтавской битвой. И объяснил, что дальше ему возиться с персонажами будет уже неинтересно: что, мол, он с ними, со старыми, будет делать? Но причина была иной – даже социально ангажированный Толстой не смол бы продолжать лепить образ положительного царя Петра на таком материале, как дело царевича Алексея, уж больно много там было и грязи, и пыток, и ничем не оправданной жестокости.
А как было бы полезно для Алексея задержаться в Риге и разминуться с царевной Марьей Алексеевной, не встретиться с перехитрившим самого себя Кикиным! Он не знал, что все сыновья Петра от Екатерины умрут во младенчестве, что к концу дней своих царь останется без наследника, не оставит завещания, и престол перейдет к его супруге Екатерине, а потом вокруг трона заплетется множество интриг... Он не знал, что через несколько лет останется единственным, кому этот трон полагается по праву.


5. Меншиков: В погоне за короной

Александр Данилович Меншиков оказался в Риге много времени спустя после того, как недолго руководил ее осадой. И примчался он сюда, чтобы осуществить свою давнюю мечту – разжиться настоящей короной. Хотя он и числился князем Священной Римской империи, но это был, в сущности, только красивый титул. А сыну бывшего придворного конюха хотелось занять хоть какой-нибудь реальный трон.
И такой трон в то время в Европе имелся. Более того – трон ждал, пока им кто-нибудь всерьез займется.
Петр Первый, как оно в то время полагалось, старался политические союзы подкреплять брачными. Кстати, фактически он был первым русским царем, кому это удалось. Попытки Бориса Годунова выдать замуж дочь Ксению и поиски заграничных женихов для царевен – дочерей Михаила Федоровича и Алексея Михайловича, ни к чему не привели. У Петра же были на выданье три племянницы – дочери его старшего брата и соправителя Иоанна Алексеевича. Одну из них, Анну, удалось в ноябре 1710 года успешно выдать замуж за юного герцога Курляндского Фридриха-Вильгельма.

Что такое Курляндия в хороших руках – известно по примеру знаменитого герцога Екаба. Вроде крошечное государство – а в семнадцатом веке имело свой флот, свои колонии, свою промышленность. Царь Алексей Михайлович даже вел переговоры с герцогом о покупке кораблей и аренде Лиепайского порта. То есть, пытался мирным путем решить проблему «окна в Европу» и транзита, столь популярную в наше время.
Но когда после пышной свадьбы новобрачные наконец поехали из Санкт-Петербурга в Митаву, Фридрих-Вильгельм по дороге заболел оспой и умер. Юная герцогиня одна прибыла в Митаву и, повинуясь приказу родного дяди, провела там пятнадцать очень скучных лет.
Но в 1726 году у нее появилась неплохая возможность выйти замуж. К ней без лишних формальностей посватался красавец, гуляка и любовник всея Европы Морис Саксонский. Ему было тридцать три года, он успел повоевать и созрел для семейного счастья. Происхождение тоже имел изрядное – был хотя и побочным, но признанным сыном польского короля и одновременно саксонского курфюрста Августа Великолепного. Герцогство Курляндское он счел достаточно приличным приданым для немолодой по тогдашним меркам невесты. Да если бы только возраст...

Вот как описывает Анну Иоанновну дочь фельдмаршала Шереметева Наталия Борисовна в «Своеручных записках»: «... престрашнава была взору, отвратное лице имела, так была велика, когда между кавалеров идет, всех галавою выше, и чрезвычайно толста». Такой ее увидела шестнадцатилетняя красавица Наталия примерно три года спустя после сватовства Мориса.
Затея Мориса Саксонского вызвала противодействие и в Польше – поляки мечтали присоединить Курляндию, и в России.
Анна Иоанновна напрасно просила князя Меншикова посодействовать в Санкт-Петербурге ее браку. Он тут же сам помчался разбираться с этим сватовством. Официальный предлог был – инспектирование войск в прибалтийских крепостях. А фактическая цель – отогнать от герцогства Курляндского приблудных женихов...
27 июня Меншиков прибыл в Ригу и навестил смертельно больного генерал-губернатора Лифляндии Аникиту Репнина, который был сподвижником Петра с самых первых его военных походов. Ранним утром следующего дня туда примчалась Анна Иоанновна – умолять, чтобы российская императрица позволила ей выйти замуж за саксонского бастарда. А в это самое время собрался курляндский ландтаг и заявил, что кандидатура Мориса его вполне устраивает. Совсем не считаться с курляндским дворянством Меншиков тоже не мог. Пробыв в Риге ровно два дня, он поскакал в Митаву.

Трудно сказать, как Меншиков представлял свое вступление на курляндский трон – жениться на Анне Иоанновне он никак не мог, потому что имел не просто законную, а горячо любимую супругу. Он полагал, что ландтаг вполне мог бы избрать его герцогом при условии, что Анна Иоанновна сохранит свои права на Курляндию. Но курляндские дворяне отклонили его кандидатуру – они не хотели иметь православного герцога.

В результате, пробыв в Риге ровно два дня, Меншиков поскакал в Митаву – разбираться. Не обошлось без погонь и пальбы. Доразбирался он до того, что заключил сделку с Морисом Саксонским. Тот за «знатную сумму» отступился от сватовства. Кое-как договорившись с дворянством, Меншиков вернулся в Ригу – он собирался пробыть здесь недели две, пока опять не соберется ландтаг и не призовет его править Курляндией.
В Риге тем временем скончался Репнин, и 10 июля Меншиков участвовал в церемонии похорон. (Это – тот редкий случай, когда выдающийся военачальник не просто приехал к нам, но и остался здесь навеки).
Но курляндское дворянство пошло на попятный – оно изъявило покорность, пока Меншиков был в Митаве и грозил, что введет в Курляндию двадцатитысячное войско. А стоило ему уехать в Ригу, как все пошло насмарку и ландтаг не был собран вовсе. Светлейший князь был в ярости и слал из Риги курьеров в Санкт-Петербург: просил несколько полков для наведения порядка. По этому поводу заседал Верховный тайный совет, и было решено, что такая карательная экспедиция сильно обострит отношения с Польшей. Меншикову предложили вернуться в Санкт-Петербург.
Более он в Ригу уже не возвращался.

В воспоминаниях герцога Лирийского, который провел при российском дворе в звании испанского посла три года, есть такой эпизод. Меншиков расстался с соперником после того, как немного погонял его по Курляндии, так что тот даже несколько суток скрывался на острове, который по сей день зовется Морицсала. Потом несостоявшийся жених уехал, а его свита сдалась в плен. Генерал Ласси, командовавший российскими войсками, «велел объявить графским людям, чтобы они сдались без сопротивления, а он велит их проводить до польской границы; но вместо сего отправил их, со всем их и графским имуществом, в Ригу, где и держал их несколько недель».
Ну, коли не сам знаменитый Мориц Саксонский, так хоть его чемоданы у нас побывали...
______________________
© Трускиновская Далия

Начало. Продолжение следует…