[Окончание. Ч. 1 см. в № 19(141); Ч. 2 – в №21(143)]

СЛОЖИТЬ ПЕЧКУ

Двое печников, один лет двадцати семи, высокий, худой и черный, другой лет сорока, белый, пышный, гладко выбритый, имевший привычку после бритья пудриться, вошли в котельную. Худого и черного звали Валька Длинный, белого и пышного Владленом Петровичем.
-     Кочегар, на что жалуешься? - закричал Валька Длинный, останавливаясь в дверях мрачного грязного полуподвала с отопительным котлом марки "стреля" посередине. Впрочем, котельная была хоть и грязная, но просторная, а для тех, кому в ней работать, достоинство это самое важное.
Старый кочегар еле передвигал ногами. Он долго вглядывался в лица пришедших.
-     Ишь ты, паралич, что ли? - успел заметить Валька.
-     Новые? Здесь впервые?.. - сказал, наконец, кочегар. - Дело, ребята, пустяковое. Откройте и выгребите из-под котла, потом вон там и на выходе...
-     Значит, из-под котла, из борова и из-под трубы, - уточнил Валька.
В углу котельной стояли продавленный диван и стол. Печники направились туда, открыли сумки, с которыми пришли, вынули из них рабочую одежду и начали переодеваться. Кочегар подошел к ним.
-     Ребята, а кто у вас старший?
-     У нас, дед, уже давно демократия процветает, - засмеялся Валька.
-     Может, котел тушить не будем, так обойдется? - продолжал кочегар.
-     Положено тушить. Сам знаешь, люки вскроем, тяги не станет, котельная газом наполнится...
-     Сейчас лето, не холодно: окна, двери откроем - вытянет...
-     Говори... Ладно, потерпим. Как, Владик, потерпим? Дедушка старенький, заново разжигать котел ему трудно...
-     Потерпим, - сказал Владлен Петрович, с великим усилием натягивая на себя комбинезон и от этих усилий начиная потеть.
-     Ну и прет тебя! - не мог удержаться Валька. Кочегар между тем обрадовался.
-     Сорок лет кочегарю. В этой котельной шестой год. Заболел вот. Черный грипп какой-то. Месяц лежал. Ноги теперь как деревянные: не болят, но и не слушаются.
-     Ладно, потерпим...
Они начали. Валька, стоя по пояс в люке, выбрасывал из-под котла сажу. Люк был устроен на уровне пола, сажа, легкая, черная, облаком подымалась над валькиной головой. Владлен Петрович нагружал эту сажу в старые выварки с проволочными ручками, приспособленные у кочегаров под шлак, и выносил из котельной. Он, нагружая, оказывался в черном облаке лишь по грудь, но чихал, кашлял, фукал. "Заткнись!" - коротко сказал ему Валька, которому действительно было худо - и ноги припекало в горячем борове, и дышать нечем. Впрочем, лишь до какого-то момента ему было хуже и хуже, а потом стало ясно, что как есть, так это уже и все - наступило рабочее состояние... Котельная постепенно наполнялась дымом, воздух стал сизым. Не обращая внимания на сизый едкий дым, на стелющееся по полу облако из сажи, старый кочегар присел у стола и принялся завтракать... Потом он уходил, возвращался. Печникам при этом ни слова. Даже не смотрел в их сторону.
-     Хороший старик, - сказал Валька.
Часа через два печники закончили. Валька позвал:
-     Батя, принимай работу.
- Нет, - сказал кочегар, - я так верю. Закрывай люки.
-     Вот это правильно! Включай дутье, а то потухнет. Кочегар приоткрыл дверцу котла, посмотрел.
-     Ничего. Жару ещё много. Умывайтесь. Мыло берите, полотенце.
Владлен Петрович начал стаскивать с себя комбинезон, а Валька, грязный, весь обсыпанный сажей, с размаху сел на стол, ему было весело, ему хотелось поговорить. И старому кочегару хотелось.
- Ну, батя, рассказывай...
-     А чего рассказывать? - улыбаясь, спросил кочегар.
-     Ну, как Берлин брал? Сколько жен имел? Сколько раз в вытрезвителе ночевал?..
Старик рассмеялся.
-     Ага, значит, было, - закивал головой Валька, и при этом сажа сыпалась у него с ушей и кепочки. - Ладно, на страшном суде признаешься. Скажи лучше, сколько ты здесь получаешь?
-     Шестьдесят. Котел ведь маленький, здоровому человеку делать нечего. Я раньше старуху сюда оформлял. За нее дежурил, сто двадцать получалось.
-     И пенсия идет?
-     Обязательно. Старухе тоже.
-     Дети есть?
-     Дети? Сын был. На войну вместе призывались. Я вот жив, а его нет. Еще дочка есть. Замужем. Муж - хороший человек. Мы здесь неподалеку жили. Теперь дом снесли, нам в микрорайоне квартиры отдельные дали. И бегаем: мы со старухой к внукам, внуки - к нам. Сказать по правде, так пенсии нам бы хватало, да внуков мы балуем. Ну и работа - это ведь развлечение. Если все дома да дома, так я бы давно уж помер. Ну а вы как?
-     А мы, дед, в придурков вырождаемся. Скоро таких, как ты, кочегаров и таких, как я, печников, уже не будет.
-     А что же будет?
-     А Владя вон будет! Придет, пару спичек сожжет, акт выпишет, что дымоходы чистые, и до свиданья. Котельные под газ переводятся. И везде газ, газ... От газа обмуровка не разваливается, сажи не бывает.
-     Да, - согласился старый кочегар, - газ теперь всюду.
И оживился: «А по мне уголь лучше! В смысле работы. Я понимаю, что газ дешевле. Но это уже для государства. А для меня лично уголь лучше... Газом топить нудно. Работают эти самые операторы по восемь часов, в три смены, из котельной им выходить нельзя, потому что все время за приборами надо следить. А здесь я сутки отдежурил - трое суток вольный казак. И на самой работе вольно себя чувствую: почистил колосники, засыпал новым углем и часа два могу хоть спать. Одно с этим газом хорошо, что чисто. Так опять же, совсем это ерунда. Мыло есть. Вымылся, и снова ты человек…»
Валька начал собираться, умылся, переоделся.
-     Ну, будь здоров, батя! На следующий год думаешь кочегарить?
-     Нет, ребята. Откочегарился. Мне управляющую жалко, топить некому, я бы сейчас ушел...
Когда они вышли на улицу, Владлен Петрович рассмеялся.
-     Вот темнота! Уголь ему нравится... В грязи сидеть нравится.
-     Сам ты темнота, - сказал Валька. И добавил строго: - Хороший старик. Жаль, умрет скоро.
-     Он еще нас с тобой переживет.
Валька даже приостановился.
-     Ты смотри!.. Как в котельную спускаемся, так от него слова не услышишь: пусть Валя идет вперед, он все знает, все может. Как на улицу - Владя опять самый грамотный.
-     Ну ладно, ладно, - сказал Владлен Петрович.
Следующая заявка была у них от обувной фабрики. На обувной фабрике завхоз объяснил, что в помещении для сторожевых собак надо сделать печь под уголь. На этой печи сторожа будут собакам еду готовить.
-     Опять под уголь! - воскликнул Валька. - Сегодня какой-то угольный день. А ведь это, Владя, будет в этом году первая наша угольная печь. Веди, начальник, поскорее!
Служба для собак помещалась на задворках фабрики. Завхоз, провожая туда печников, объяснил:
-     Через год здесь все снесут и собак вообще не будет. Но пока приходится их держать.
Сторож, присматривавший за собаками, был сморщенный, с подозрением глядевший старичок. Когда Валька начал работать, этот очень живой старичок все лез ему под руки, мешая и пророча:
-     Нее... как ты начал, так уже видно, что гореть она не будет. В вашем городе печек делать не умеют. Вот у нас в Жмеринке! В Жмеринке они аж гудят...
-     Дед, а ведь ты мне мешаешь, - говорил Валька. Но старика изнутри распирало что-то.
-     А ты кому делаешь? Мне на ней работать. Ты тяп-ляп и пошел... Знаю я вас.
Валька оставил работу, выпрямился.
-     Ты уймешься?..
Старичок и не думал униматься.
-     Теперь ты понял, что такое темнота? - сказал Валька Владлену Петровичу и вдруг рявкнул: - А ну пошел вон! Гад... нервы мотаешь...
Старичок от неожиданности присел перед Валькой, лицо его сморщилось до невозможных размеров. Потом он подхалимски захихикал.
-     Не видишь, ведро пустое? Принеси раствору! - приказал ему Валька.
Продолжая хихикать, старичок и раствору, и кирпича принес Вальке.
-     А ты часом Нерубэна не знаешь? - спросил он у Вальки.
- Как же не знаю? Вот как тебя... А еще Федю Бычкова и Васю Кабачкова знаю? - отвечал Валька.
После этого старичок потихоньку убрался в уголок похожего на конюшню помещения, занялся какими-то своими делами.
Теперь Вальку стал раздражать собачий лай. Собаки сидели в высоких железных клетках, и как поднялись и начали лаять при появлении печников, так и не умолкали уж больше часу. Особенно бесновался один черный переродок. Пожалуй, если бы не этот переродок, остальные собаки давно бы успокоились.
Валька подошел к его клетке и крикнул:
-     Замолчи!
Пес и в самом деле замолчал, склонил голову набок, глупо взглянул одним глазом на Вальку, и вдруг подскочил к потолку клетки, забесновался сначала молча, а потом залившись лаем сильней прежнего.
-     Эге... Он с рождения на людей натаскан. Даже меня не подпускает. Это будет фрукт, а?.. - незаметно подобравшись к клетке, хитро улыбаясь, сказал сторож Вальке.
-     А спорим, я его сейчас успокою! - загоревшимися глазами Валька победоносно глянул на старичка и Владлена.
Он вытащил из своей рабочей сумки рукавицы, одну бросил назад, другую надел на левую руку и живо открыл засов клетки и вошел к зверю.
Владлен Петрович и старик так и замерли. И собака в клетке замерла, лишь глаза ее полыхали жутким светом.
-     Ко мне, друг! - сказал Валька, встряхивая перед псом рукой в рукавице. Не сводя полыхающих глаз с рукавицы, пес улыбнулся, присел и бросился... Валька не отступил, наоборот, всю левую руку сунул навстречу собаке, поглубже в пасть, а правой, кулаком, ударил в переносицу. Тот взвизгнул, лег, и уже через мгновение Валька отбросил рукавицу, и, приводя в чувство, гладил, трепал пса... И пес лизнул его ботинок, несколько раз ударил хвостом об пол клетки.
А Валька вышел из клетки мрачный и часа три работал как сумасшедший. Владлен и старик пытались с ним заговорить!
-     Вот это ты показал фокус!.. Валька обрывал:
-     Под левую руку кирпич ложи, а не под правую...
Тогда Владлен Петрович и старик вышли во двор фабрики и там всем рассказали про Вальку.
-     Он же мотогонщик! - говорил Владлен Петрович. - Что ты! И ребра ломал, и ногу, все не каялся. Потом радикулит нажил и бросил. Сейчас его в общество хотя бы судьей зовут - не идет. Характер... Он потомственный печник, его дед на купцов работал. И отец год как ушел на пенсию. Вальку начальство при себе хотело держать. Ну там по звонкам разным, кому получше... Послали его на дачу одному деляге камин сделать. Валька ничего, сложил. Но хозяин Вальке не понравился, он взял да вместо чугунных колосников подделал ему деревянные. Деляга гостей зовет, камин разжигает. Сначала хорошо загорелось, да колосники-то деревянные, как ухнуло в поддувало... Скандал был...
К четырем дня Валька печь закончил.
-     Владик, растопи, - сказал он.
В топке пламя сразу же загудело. Валька наконец улыбнулся.
-     Ну, дед, на Жмеринку похоже?..
Потом Валька вымылся в фабричной душевой. Вода смыла с него грязь и усталость. Вернулось почти такое же, как утром, хорошее настроение. К проходной фабрики он шел, веселыми глазами поглядывая на валивших ему навстречу людей второй смены, в основном женщин, среди которых было много молодых и красивых.
А за проходной вдруг стало ясно, что веселитъся-то ему и не стоит, что идти ему некуда. Валька был холост. И куда идти? К дружкам... Но путевые давно обзавелись семьями, а непутевых он и так видел слишком часто.
Ноги сами понесли Вальку в сторону, противоположную от его дома. Он сел в трамвай, проехал несколько остановок и сошел на широкой площади, окруженной высокими новыми домами с магазинами в первых этажах. Там, где было особенно людно, Валька и остановился. Вдруг за спиной у него раздался голос:
-     Молодой человек, вы опять пришли? В конце концов я напишу письмо вашему начальству. Я же ясно сказала вам, что никогда ничего между нами не будет. Потому что я старше вас, потому что у меня муж, который меня вполне устраивает, потому что, наконец, у меня двое детей, и уж это такая преграда, которая и объяснений, по-моему, не требует. Вы что, из чугуна сделаны?..
В этот раз она была с тяжелой хозяйственной сумкой в руках, усталая, выглядевшая на все тридцать пять, не меньше. И видимо понимала, что выглядит плохо.
- Как вам не стыдно? - сказала она, чуть ли не плача, и пошла от него.
Эту женщину он увидел впервые месяц тому назад. Их с Владленом послали в одну квартиру нового жилого дома, где на кухне не работала вентиляция. Вальку поразила чистота квартиры и красота хозяйки. И уж Валька постарался и удалил завал с блеском, за какой-нибудь час. Хозяйка его ловкости не оценила, так как не знала, что другому здесь пришлось бы повозиться день, а может быть и два... Тогда Валька сам себя похвалил, завел разговор о том, что вообще он парень лихой, а если за любовь, так и на все способный. "Это плохо", - улыбаясь, сказала хозяйка. Владлен между тем кое-что уловил и поддакнул, что, дескать, хозяйка, перед тобой мастер на все руки, даже мастер спорта, отчаянный человек. Хозяйка опять лишь улыбнулась и вежливо их проводила. И тогда Валька в один прекрасный день вырядился в свой лучший костюм, предстал перед ней во всей красе и сказал, что она ему очень понравилась, и он жить без нее не может. Еще потом он два раза перед ней появлялся. И ничего не получилось.
Медленно побрел Валька назад, к центру города. В голове было пусто: нет, так нет, что ж поделаешь. И вдруг увидел выворачивающую из переулка лошадь, везущую дроги с какой-то кладью под брезентом. Лошадью управлял мужичишко вроде того, которому Валька только что сложил печку. Размахивающий кнутом, ругающийся, скверный мужичишко, который, сойди он с дрог на тротуар улицы, был бы как грязное пятно посреди по-летнему яркой, в будний день нарядно разодетой толпы. И глядя на лошадь, на мужичишку, Валька почувствовал себя нелепым, ненужным. Всюду вокруг сносятся кварталы старых домов, лошади на улицах - редкость, и собак во дворе обувной фабрики через год не будет, их заменит электрическая сигнализация, и сам он, Валька, потомственный печник, сделал, по-видимому, одну из своих последних печек под уголь.
У Вальки в самом деле еще дед был печником. На богатых работал. Кафельные, со всякими ангелочками, статуэтками печи делал. О, печи те делались долго! Сначала печь на сухую, без раствора складывалась. Если какие кафели друг к другу не подходили вплотную, их притирали. Раствор готовили за три дня до кладки, чтобы глина раскисла и как следует с песком смешалась. Несколько дней уходило на одну подготовку. И только когда каждая деталь была известна, начиналась кладка. По две недели уходило на одну печь, дымоходы внутри тщательно промазывались раствором и делались гладкими, как яйцо. Так работал дед. Ну а Валькин батя на самую свою лучшую печку не больше двух дней тратил. Время уж наступило другое, не до ангелочков стало, которых после революции и делать-то прекратили. Война, послевоенное время - здесь не до красоты было, не до прилаживания и приглаживания. Лишь бы печь побольше тепла давала и в то же время поменьше угля и дров "съедала". И Валькин отец творил чудеса. Зимой, летом, на работу, на дом шли и шли за батей люди. Это было богатырское существование. Начиная с апреля и вплоть до ноября отец работал без выходных, день допоздна, а случалось что и ночь. Единственным его отдыхом было пьянство. Детство запомнилось Вальке как цепь непрерывных скандалов между отцом и матерью. Такая жизнь до времени свела мать в могилу, а вышедший на пенсию отец, когда-то очень крепкий человек, был глух, руки у него тряслись... Валька успел научиться у отца всем премудростям ремесла. Но город переходил на газовое топливо, от печников никакого особого искусства не требовалось. Валька страдал. Страдал и завидовал отцу. Пусть однобокая жизнь была у отца, а все-таки он был нужен людям...
Вальку, собственно, что угнетало: неужели отныне будет так и только так?
Он зашел в кондитерский магазин, стал в небольшую очередь у кофеварочной машины. Впереди было две парочки. Одна парочка - люди молодые, другая - в возрасте. Сначала Валька смотрел на молодых. Его он немного знал - капитан городской футбольной команды, высокий, стройный, с простодушным, честным лицом. Пожалуй, слишком простодушным и честным. Его девчонку, казалось, ноги не держали. Она висела на капитане. Валька такую и двух минут не потерпел бы. "Эта выжига его окольцует", - подумалось Вальке мрачно. Потом взглянул на немолодых - и эти туда же?.. И сначала удивился. Они были немолодые - морщинки, бородавочки, бледная кожа. Но как же они глядели друг на друга. Что-то тихое, согревающее...
И вдруг Вальке сделалось стыдно за свою силу, грубость, нетерпение. Со стариком-сторожем, с собакой, с незнакомой чужой женщиной плохо он себя вел. И Владлена не имеет права унижать...
Растерянно смотрел он на влюбленных немолодых мужчину и женщину, повторяя про себя: "Вот как надо". А те съели свои пирожные, выпили кофе, вышли из магазина, сели в троллейбус и уехали.
Истомившийся Валька наконец пошел домой. Было жалко себя, в голове вяло клубилась мысль: проглотить бы какой-нибудь отравы, чтобы враз отмучиться. Пусть потом таращатся друг на друга и спрашивают: "Зачем он это сделал?.." А вот захотел - и сделал!
Он пришел домой. Жили они с отцом в новом девятиэтажном доме, построенном на месте старого, двухэтажного.
Отец сварил картофельный суп с уткой. Картофель весь разварился, мясо утки тоже.
-     Ну и фантазер же ты! - сказал Валька отцу.
-     Кушай, - умиротворенно ответил отец.
Валька поел и вышел посидеть на балкон. Сначала он смотрел на небо, потом, с высоты пятого этажа, во двор. И на небе, и на земле все обстояло обыкновенно: на небе догорал закат, во дворе мужички стучали костяшками домино, резвились дети.
И вдруг Валька рассмеялся. Ерунда! Все есть как есть, все правильно! И что вместо угля - газ, и что сносятся старые дома и строятся новые, и что собак заменит сигнализация, а лошадей давно уж заменили автомашины. Все правильно... И работы, между прочим, ему пока хватает. И каждому свое. Одному печки, другому науки. Просто давно пора бросить бестолковую холостяцкую жизнь. И завтра же он начнет действовать. Их, баб этих, которым надо, которые хотят быть осчастливленными, вокруг тысячи...
Спать Валька лег как будто бы уверенный в будущем.
Однако спал плохо. Всю ночь снились сны.
Первый сон был о том, как его, еще совсем маленького, отец решил взять с собой делать печку. Из игрушечных деревянных кирпичиков Валька давно складывал печки. А здесь предстояло помогать отцу делать настоящую. Валька трепетал.
-     Папа! Папа! А во сколько ходов дым пустим?
-     В три, - отвечал отец - в дверь, в окошко, и в трубу немножко...
Ах, как смеялся Валька. И вдруг между отцом и матерью начался яростный спор. Мать не доверяла Вальку отцу.
-     Напьешься там, да упустишь на ребенка кирпич.
-     Дура! Как же это я могу на свое дитя кирпич упуститъ?
Чтобы унизить мать, доказать ее глупость, отец посреди какого-то старого двора начинает класть из неизвестно откуда появляющихся в его руках кирпичей не печь даже, а фабричную трубу. Труба растет с невероятной быстротой, выше и выше, и отец вместе с ней подымается. Потом и мать рядом с отцом появляется. Они грызутся, толкаются. Труба медленно, как ракетоноситель, отрывается от земли, ползет вверх, отец и мать прощально машут Вальке руками...
Он проснулся, задыхаясь. Уже наяву попробовал и так и не смог выжать из себя слез жалости и страха.
Еще была вереница снов. Разные люди, знакомые и незнакомые, что-то советовали Вальке, о чем-то предупреждали. И, наконец, явился и сел у Вальки в ногах два года назад погибший во время соревнований Женька Сырцов и сказал: "А думаешь, тебе много отпущено? Несколько призов, несколько девчонок, несколько печек - вот и все твои дела". Валька пытался возражать. "Да! Да! Скоро убедишься", - твердил на его возражения Женька.
За окном первыми проснулись воробьи. Дж-жив! Дж-жив! То есть, жив, жив… Ну да, ночь им всегда страшна, дождаться света – радость, о которой стоит кричать. Вдруг подумалось: "А мне, чтоб не пропасть, жить надо, как печь строить: чуть схалтурил – она и не горит". Потом послышались голоса дворников. Наконец, по улицам понесся городской транспорт.

____________________________
© Афанасьев Олег Львович