Попутно переизданию сочинений Ф.В. Булгарина в периодике выходили статьи (В. Золотарев и др.), написанные с целью ближе познакомить сегодняшних читателей с достаточно колоритной фигурой русской «торговой журналистики» 1830–1840-х гг. Одна из статей, «Булгарин и его читатели» [Рейтблат: 98–107], особо выделилась требованием «сломать схему сложившихся представлений». Ее автор настаивал на том, что роль «премьера» этой эпохи должна принадлежать человеку, имевшему сенсационный успех в качестве издателя «Северной пчелы» и «Северного архива», романы которого были раскуплены в два года громадным тиражом. По мысли Рейтблата, нужна новая история литературы, написанная «с точки зрения читателя». Подход по важности намерений заслуживает интереса. Тем более, что по методу он отчасти напоминает предпринятую в 1840-х гг. попытку создать «критическую историю литературы» (ее В.Г. Белинский писал с позиций критики – «движущейся эстетики»). Так как подобные пути пересмотра истории национальной литературы затрагивают вопрос о национальной модели журналистики, остановимся на намерении Рейтблата поменять местами центральную / периферийную фигуры означенной эпохи.
Начнем, конечно, не с Булгарина, а с того, кто пока, слава Богу, не разжалован из центральных героев мифа русской национальной культуры. Пушкин полагал, что периодикой должны распоряжаться талантливые мастера слова. В его статье «Обозрение обозрений» (1831) сказано: в Европе «великий конкурс» не позволит посредственности овладеть монополией на журналы: « Кто во Франции, кто в Англии издает <...> журналы? Здесь Шатобриан, Мартиньяк, Перонет, там Гиффорд, Джефри, Питт. Что ж тут общего с нашими журналами и журналистами...» [Пушкин: 7:162].

В России первой трети XIX века разнообразной прессы еще не было. Периодические издания распространялись по подписке аналогично книгам и собраниям сочинений. Это представляло собой, как отмечает и сам Рейтблат, «форму коллективного меценатства», осуществляемую «самыми состоятельными из числа покупателей». Естественно, идеальный тип мецената-читателя был сформирован дворянской усадебной культурой, по примеру вельмож, которые были наиболее активными из подписчиков на книги и журналы, а идеальный тип аудитории – по образцу салона, кружка ценителей прекрасного, объединенных изящным вкусом и творческими потребностями. Как составляющие отношения к книге и журналу это оказывало воздействие на письменный язык и формы общения, «приличные для размена мнений». В таких обстоятельствах поначалу шло формирование отечественной журналистики.
Наметившиеся тогда черты «журнала русского» вобрали в себя и следующее: «В XVIII в. наметилась тенденция к секуляризации русской книги, а фольклор постепенно становился исключительной принадлежностью низших общественных слоев; однако жизнь русского поместного дворянства <...> была столь глубоко погружена в крепостную народную стихию, что соответствующие художественные стимулы сохраняли силу» [Якобсон: 206]. Поэтому журналистам приходилось примеривать к «телосложению» живой речи все, что «выкраивается» из материала речи письменной. Стимул органичного развития действовал, пока отечественная журналистика была частью феноменов просвещенной традиции и не устранялась от работы над созданием классически свершенного национального литературного языка. Он показал свои истинные возможности в десятилетие (1826–1836), когда Пушкин стоял во главе просвещенных реформ отечественного книжно-журнального процесса.

К концу 1820-х гг. разразился кризис, угрожавший остановкой культурного развития: периодика, этот доходный «промысел», стала предметом войны за монополию. Некоторые участники культурного процесса стремились сдержать напор захватнического эгоизма, реализуя журнальные проекты, исключавшие нещадную эксплуатацию литературного труда. Конечно, решался не только вопрос о гонорарах, о том, чтобы профессиональные отношения вошли в справедливо организованное, выгодное для авторов, а не для журнальных магнатов русло. Кризис затронул все, от чего зависит баланс книжных / некнижных культурных практик. Меркантильный эгоизм перечеркивал настоящую и будущую широту общенациональных культурных горизонтов, ставя на первый план амбиции тех, кто богатеет, издавая периодику. Чтобы наращивать тиражи торговая журналистика «слишком низко наклонялась» (В.Г. Белинский), потакала безвкусию и невежеству, о чем Пушкин с холодным негодованием писал как о главном пороке французской печати времен Реставрации: «Все признаки невежества – презрение к чужому, une morgue pétulante et tranchante etc. Девиз России: Suum cuiqe» [Пушкин: 7: 273].

Красноречивым резюме: каждому свое – поэт подчеркнул, что не стоит повторять чужие ошибки. Литераторы «аристократического направления» делали ставку на хороший слог (проявление гармонии в речи), качество письменных текстов, на которое живо откликается развитое сердечное воображение читателя. «Не в том беда, Видок Фиглярин, <...> Что на Парнасе ты цыган, / Беда, что скушен твой роман», – в эпиграмме подмечено слабое место Булгарина-литератора: «приглуховатый слог» (И.В. Киреевский). О причине, никогда бы не позволившей этому удачливому дельцу сделаться центральной фигурой литературного процесса эпохи, В. А. Жуковский сказал: «У него есть что-то похожее на слог, однако нет слога, есть что-то похожее на талант, хотя нет таланта, есть что-то похожее на сведения, но сведений нет; одним словом, это какой-то восковой человек, на которого разные обстоятельства жизни наложили несколько разных печатей, разных гербов, и он носится с ними, не имея ничего своего»[Жуковский: 356–357]. А. Н. Вульф записал в дневник по прочтении «Ивана Выжигина»: «Нет ни живости, ни остроты, ни разнообразия рассказа», это не «нравственно-сатирический роман», поскольку в нем отсутствуют «качества слога, требуемые от сатирика» [Цит. по: Рейтблат: 102].

На каком же основании можно заменить «памфлетное» отношение к Булгарину на отношение апологетическое? И верно ли заключение Рейтблата о том, что этот деятель «выразил наступление нового типа взаимоотношений между писателем и читателем»? Продолжим выписку из работы ученого: «Ранее структурообразующим фактором литературной жизни был салон <...> Булгарин представляет совсем иную литературу, в основе которой лежат книжный рынок и журнал. <...> Здесь роли четко разделены: есть профессиональные литераторы (они выступают как журналисты, регулярно пишущие для журналов и газет), и публика, своего рода “профессиональные читатели” <...> Репутация теперь определяется не в узком кружке, а публично – отзывами критики и особенно коммерческим успехом – продажей книги и подпиской на журнал» [Рейтблат: 103]. По этим замечаниям можно видеть, что исследователь не сообщил чего-то сенсационно нового о Булгарине, только выразил недоверие к культуре русского дворянского салона, положительный потенциал которой остался за рамками его «социологического метода». Выведенные таким образом заключения не адекватны наполнению проблемы, которое явствует из строк того же П. А. Вяземского, чье стихотворение «Литературная исповедь» ученый сравнивает с программными заявлениями Ф. В. Булгарина («публика наша любит только тогда политику, когда в политике таскают друг друга за волосы и бьют по рылу <...> лучше писать, что немецкий сапожник расквасил себе рыло, чем догадки и рассуждения о судьбах царств!»).
Итак, зададим два вопроса. Можно ли назвать «историей читателя пушкинской эпохи» очерк, заведомо обедняющий портрет русской публики и не раскрывший ментальность наиболее талантливых участников книжно-журнального процесса, начавших золотой век отечественной культуры? Может ли такая «ломка представлений» оздоровить сегодняшнюю культурно-языковую ситуацию, когда мы тоже переживаем кризис, опасный для судеб просвещенного развития? Ответы понятны. Как ясно и то, что постмодернистские авторы «сенсационных» пересмотров истории устраивают «бег на месте», увенчивая Булгарина лаврами за то, что он писал лучше нынешнего Пелевина и получал от издания своих романов большую прибыль, чем наша прима Дарья Донцова.

Литература

1. Жуковский, В.А. Эстетика и критика. М., 1985.
2. Пушкин, А.С. Собрание сочинений: в 10 т. М.-Л., 1978–1979.
3. Рейтблат, А.И. «Как Пушкин вышел в гении: историко-социологические очерки о книжной культуре пушкинской эпохи». М., 2001. С. 98–107.
4. Якобсон, Р.О. Работы по поэтике. М., 1983.
____________________
© Третьякова Елена Юрьевна