 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
В фонтане перед театром «Колесо» мы, дети из соседнего двора, когда-то ловили жуков-плавунцов и пускали кораблики. Тогда, в начале 1970-х, еще не было ни театра, ни скульптурной композиции «Молодежь», украсившей источник много позднее и призванной, наверное, олицетворять молодость и нерастраченные силы влюбленных. Пару лет спустя оба персонажа – и парень, и его подруга – напоминали скорее юных инвалидов, потерявших руки (хорошо хоть не головы!) при неудачном взрыве какой-нибудь самопальной бомбочки.
А незадолго до начала нового тысячелетия в истории нашей цивилизации их и вовсе демонтировали: городская экспертная комиссия по историко-культурному наследию признала памятник «физически утраченным» и не подлежащим восстановлению. Скульптуру решили не резать уж совсем, а оставить «фрагментарно»: более-менее «сохранную» голову юноши передать в музей местной службы охраны памятников, остальной металл пустить на реставрацию других городских монументов. Не пропадать же добру…
Три года назад музей историко-культурного наследия (по-старому – служба охраны памятников) подготовил, а городская дума утвердила «Реестр памятников истории и культуры г. Тольятти» – в общей сложности 167 зданий, скульптур, мозаичных панно, указателей улиц и прочих объектов, которые предписывается охранять. Появись подобная «охранная грамота» хотя бы пятилетием раньше, в нее вполне могли бы попасть с десяток памятников, в последние годы исчезнувших «с лица» города. Проще говоря, ставших жертвами наших доморощенных вандалов. Сдается мне: самое время садиться и писать ностальгическую серию о городских памятниках, утраченных навсегда, и не только за несколько последних лет. К примеру, на днях Тольятти – бывший волжский Ставрополь – мог бы отметить одну знаменательную дату. И отметил бы, пожалуй, не будь дата столь постыдной. 75 лет назад, 29 января 1930 года, как записано в документах, горожане «единогласно и единодушно» проголосовали за то, чтобы снять колокола с Троицкого собора – и положить их на алтарь индустриализации. Не прошло и месяца, как «приговоренных», в том числе главный 400-пудовый колокол, десятилетиями окутывавший малиновым звоном город и окрестности, безжалостно «свергли» с 55-метровой высоты и разбили кувалдами. А еще четверть века спустя, 31 мая 1955-го, пришла очередь самого собора. Храм взорвали, решив, что он помешает судоходству по просторам будущего Куйбышевского водохранилища – детища «великой стройки коммунизма». Как рассказывали очевидцы, ставропольским бронзовым черепкам не суждено было превратиться в тракторы для советских полей: крутой берег, на котором они ожидали погрузки на баржу, обвалился, и все, что осталось от колоколов, ушло под воду. А иначе и быть, наверное, не могло. Не было еще такого в истории, чтобы вандализм пошел впрок.
Призрак вандализма С тем, что принято называть вандализмом, я столкнулся еще в глубоком детстве. Лицом к лицу. Случилось это жуткое для неокрепшего сознания столкновение в маленьком курортном поселке (к слову, излюбленном месте отдыха будущего генсека Черненко) в самый разгар сезона. Только представьте: цветут акации, народ далек от судьбоносных решений съездов и пленумов, облучается на солнышке и пьет водичку – и вдруг такое... В одно прекрасное утро курортный памятник вождю мирового пролетариата находят обезглавленным. Как раз в год столетия со дня рождения человека, который облек в плоть неприкаянный марксов призрак коммунизма. Что скрывать: я любил этого покрашенного серебрянкой Ильича с добрыми лучистыми глазами. Он сидел в тихом скверике на скамейке, положив руку на спинку, и по очереди обнимал всех, кто норовил присоседиться. В жару это было сущее удовольствие: сидеть бок о бок с первым другом всех детей. Цыплячьей шеей чувствовать леденящее прикосновение его рукава и украдкой изучать знакомые по репродукциям черты (ну вылитый «Ленин в Горках»!). Наконец, просто наслаждаться близостью с тем, кто, по преданию, дал советским детям все: и жизнь, и солнце, и акации, и целебную грязь. Вот почему я побоялся увидеть соседа по скамье безголовым. Да и не пускали к нему после той роковой ночи. Словом, мое знакомство со скульптурой началось с тяжелой утраты. И продолжилось в том же духе. Переиначивая братьев Стругацких, трудно быть памятником. Вот с тех-то пор я и бросил бездумно влюбляться в них. Зато с пущей аккуратностью стал платить копеечные взносы на их охрану (памятуя о той злосчастной голове). Утешая себя надеждой, что деньги не пошли прахом: может, на мои скромные пожертвования кому-то из сотен и тысяч расставленных по стране Лениных, Дзержинских и Свердловых сваяли новую голову. Только в Тольятти три скульптурных изваяния Ильича (См.: «Собрание Ильичей» ). Мне и сегодня до сердечных колик жаль этих калек, пострадавших от рукоприкладства: безруких, безносых, одноглазых, не говоря уже о безголовых. Даже целых, «все при себе», но до неузнаваемости облупленных, пообносившихся, засиженных некультурными птицами, исписанных нелитературными проклятьями и клятвами на сугубо мирские темы. Всех покалеченных жалко, а когда говорит одна жалость – какая уж тут любовь? Сердце кровью обливается при взгляде на изувеченных истуканов, грубо сляпанных «по партийной линии». Но особенно – при взгляде на изваяния, не оскверненные политикой, а в самом деле призванные сеять разумное и вечное, олицетворять свободу, достоинство или просто красоту. Скажем, знаменитую копенгагенскую Русалочку, которой регулярно отрывают голову, мне жаль во сто крат больше, чем Ильича моего октябрятского детства. Уж она-то точно сама невинность, не ухитрившаяся забеременеть даже революцией. При этом меня ничуть не утешает, что с памятниками не церемонятся не только у нас. Да, призрак вандализма бродит и по Европе, объявляясь то тут, то там. Но в отличие от нас, годами не замечающих нехватку конечностей у статуй, – оторванная русалочья голова вмиг становится достоянием всего мира. Потому что там вандализм – сенсация, патология, у нас – наоборот. Ничего не поделаешь: мы привыкли к тому, что в нашей стране головы летят почем зря. Так почему памятники должны быть исключением? За власть вандалов Чтобы понять, почему люди неравнодушны к памятникам, не обязательно читать Фрейда, Фромма и Камю. Можно взять русских философов и социологов, «упраздненных» в 1920-е годы первыми друзьями детей и статуй. Уж Бердяев-то с Флоренским лучше иноземных психоаналитиков знали, на что способны кремлевские мечтатели, взявшиеся драить палубу «корабля истории». А то и вовсе не стоит лезть в философские дебри. Есть тексты попроще. Я цитировал как-то «Записки коменданта Кремля» П. Малькова, фиксирующие похождения первых советских вандалов, решивших провести первомайский субботник на кремлевском дворе (См.: «Дважды убитый» ). Средневековая радость Ильича, собственноручно накинувшего петлю на памятник убитому террористом Великому князю Сергею Александровичу работы великого Васнецова (бронзовый крест с изображением Богородицы, припадающей к ногам распятого Христа, и надписью: «Прости им, Господи, не ведают бо, что творят»), – не могла не передаться потомкам. И стала, как говаривали наши отечественные пропагандисты и агитаторы, неотъемлемой частью образа строителя коммунизма. Исторический склероз, которым страдали и продолжают страдать все «бронзовые» вожди, – болезнь тяжелая, обычному лечению не поддается. И к тому же заразная. Сегодня не так остро воспринимаются десятилетиями скрываемые от народа откровения Хрущева из его знаменитой речи на ХХ съезде КПСС. Сам изрядно потрудившийся на почве репрессий и собственного культа, творец «оттепели» упрекнул Сталина за то, что слишком уж невоздержан был тот в увековечении своего имени и образа: «Когда наши люди… после войны еще жили в землянках», подписал постановление об отпуске 33 тонн меди на сооружение скульптуры себе же, любимому, на Волго-Доне.... «Вместе с тем Сталин проявлял неуважение к памяти Ленина, – бичевал Никита Сергеевич своего предшественника. – Не случайно Дворец Советов, как памятник Владимиру Ильичу, решение о строительстве которого было принято более 30 лет тому назад, не был построен, и вопрос о его сооружении постоянно откладывался и предавался забвению. Надо исправить это положение и памятник Владимиру Ильичу Ленину соорудить». Не соорудили. И слава Богу. Хрущев словно забыл о том, что Дворец Советов – чудовищных размеров сооружение, которое должно было олицетворять мощь нашего социализма, – планировалось воздвигнуть на месте храма Христа-Спасителя. Хорошо бы смотрелся там суперпамятник супервандалу! Не соорудили громадную, чуть пониже Жигулей, статую Ильича и у здания нашей Волжской ГЭС имени Ленина: дескать, поплывут мимо пароходы – «привет мальчишу», пройдут пионеры – салют. Но и к концу 1950-х, когда голосовали за это сумасбродство, народ еще не успел перебраться из землянок в хрущевки… Что и говорить, славно пошутила ленинская гвардия. А семьдесят три года спустя пришло время отшучиваться. И снова нашлись рабочие руки: ломать – не строить. Так же гулко, как некогда по кремлевским булыжникам шедевр Васнецова, гремел по мостовой Лубянки памятник Дзержинскому. Одну за другой демонтировали и бесчисленные копии самого распорядителя первомайских авралов. Знаю, многие их за это осуждают. Но на Страшном суде им будет на что сослаться: на завет шутливого Ильича. Бронзовые и Деревянные Кто читал «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями» Сельмы Лагерлеф, наверняка помнит главу о Бронзовом и Деревянном. Пока гуси отсыпались на крыше ратуши, в поисках развлечений скверный мальчишка шатался по улицам. И словесно обидел бронзовое изваяние, которое оказалось памятником какому-то королю. А потом долго скрывался, пока ни нашел убежище в шляпе другой статуи, деревянной. За что бывший королевский солдат был обращен в труху тяжелой бронзовой рукой. Меня в этой сказке поразило даже не то, что сами памятники так легко и непринужденно убивают друг друга (чего же тогда требовать от людей?). Больше запомнились бронзовые слезы, полившиеся из глаз бывшего флотоводца при воспоминании о былых морских сражениях. Бронзовый натурально плакал. Вывод: памятники тоже плачут. Плачут – и убивают друг друга. Но это не лучший пример для людей. Представляю, сколько слез пролили на своем коротком веку наши тольяттинские шедевры-скульптуры. Как натерпелись они от дерзких бродяг, в которых время от времени «просыпается двоюродный дедушка». Как хочется, да не можется им проучить обидчиков. С какой мольбой смотрят они на взрослых, спешащих по своим делам. Как откровенно ловят проникновенными взглядами автомобили городских депутатов и чиновников, пытаясь привлечь внимание к своим скромным особам. Скажем, вон тот железный дяденька, – некогда стоявший у кинотеатра «Октябрь» и перевезенный года четыре назад поближе к зданию РУВД, – который, судя по всему, когда-то был одним из местных чекистов. Никто так и не узнал, куда делась одна из его «чистых рук», оставив в качестве укора осквернителям большую зияющую дыру. Когда дыра эта стала слишком уж очевидной, в городе ребром встал вопрос: кто наконец реанимирует утраченное? По убеждению автора памятника, реставрировать его нужно было по всем правилам, то есть снять чекистов с постамента, отвезти в мастерскую, слепить недостающую руку с маузером в гипсе и глине, сделать отливку в металле – и приварить. Но случилось так, что реставрировать детище одного ваятеля власти доверили совсем другому: «отец» чекистов готовился к ответственной выставке, и за дело взялся профессор кафедры рисунка и живописи местного вуза. А поскольку близился милицейский праздник и сроки, как обычно, поджимали, реставратору пришлось применить нестандартную технологию – изготовить пропавшую деталь чекиста по методу кроеного металла. Другой проблемой стала явная нехватка «иконографического материала» – многое пришлось домысливать. Словом, вскоре рука была изготовлена и присоединена к фигуре жэковским сварщиком. И теперь ее не так-то просто оторвать: маузер приварен к штанам. Единственное, что тревожит сегодня специалистов, – а соответствует ли результат первоисточнику? Сдается им, что изначально рука с маузером была поднята вверх... Ценители исторической правды были в шоке от результата реставрации. Как считают историки и краеведы, спасти городские монументы от подобных авралов и самоуправств со стороны районных властей могла бы единая, четкая политика города в деле охраны и реставрации памятников истории и культуры, при которой все подобные инициативы должны быть согласованы со службой охраны памятников. И то верно – хватит, наверное, «великих» починов. Что говорить: музам из одноименной художественно-декоративной композиции, что стояла некогда у дворца искусств «Юбилейный», повезло больше: когда они окончательно превратились в жалкое подобие Венеры Милосской, а все вместе – в сразившуюся с армией вандалов роту инвалидов, их просто демонтировали и разрезали. И город, и без того не слишком избалованный культурными ценностями, лишился последних муз. Вообще, в Тольятти почти невозможно найти статую или панно, которые бы так или иначе не пострадали от рук незадачливых варваров и прочих вандалов. Разве что воздвигнутый четыре десятилетия назад пролетарий (памятник-аллегория «Рабочая гордость») напротив проходной завода «Волгоцеммаш», вздымающий к небу модель покорения космоса и призванный олицетворять единство труда рабочих и ученых. Ему удалось сохраниться лучше других, несмотря на солидный для наших городских достопримечательностей возраст. Рабочий, в чем секрет твоего долголетия? Может быть, в бдительности заводских вохровцев и чоповцев? Но ведь у каждого памятника человека с ружьем не поставишь. Да и не оружию, как утверждают классики, суждено спасти мир.
Трагедия в письмах Если разобраться, бронзовым все же повольготнее – они, пользуясь специальной терминологией, более антивандальны, нежели деревянные. Такова мертвая статистика – ну а каково живым творцам, для которых законы этого вульгарного «сопромата» вовсе неубедительны и неутешительны? Два года назад мне выпала счастливая роль составителя и автора вступительного очерка при подготовке книги о тольяттинском писателе и скульпторе Викторе Балашове (читатели нашего журнала знакомы с ним по публикации его лагерного дневника ). Галерея уникальных корневых скульптур, созданных этим удивительным мастером, в середине 1970-х не просто украсила городской парк – многие специально, издалека приезжали в Тольятти, чтобы посмотреть на это чудо. Чтобы полюбоваться «парковыми дивами», как любовно называл их сам автор. На сказочный островок в парке стремились толпы паломников.
Балашовская «Лесная сказка» – пожалуй, самое яркое воспоминание моего детства, прошедшего в «образцовом» индустриальном городе, умело и целенаправленно оторванном от своих исторических корней. И не трудно представить, как переживал я и многие мои сверстники каждую новую сводку с фронтов, устроенных вокруг парковых скульптур тольяттинскими вандалами… Сам Виктор Сергеевич оплакивал потери в письмах брату. Значительная часть самых откровенных цитат из этой переписки не вошла в книгу (в том числе и по цензурным причинам). А жаль – историкам вандализма здесь есть что почерпнуть. Первое упоминание об этом проекте – в письме от 20 ноября 1972 года: «Сегодня вечером был у меня в гостях главный архитектор. Речь шла об увековечении нашего города и умножении славы его путем создания (это помимо автозавода) галереи деревянных исполинов в одном из будущих парков. Я дал согласие. Машина завертится с завтрашнего дня... Ведь надо же иностранцам что-то снимать в Тольятти, помимо примитивного надгробия на площади Свободы».
Получив предложение, скульптор по-бурлацки впрягся в работу. Несмотря на скудное финансирование, на отсутствие каких-либо гарантий – он искренне хотел подарить городу праздник. 21 сентября 1973: «Затея моя с созданием монументальных скульптур из кряжей в городском парке, кажется, материализуется. Исполком хлопочет о финансировании этой работы, ибо одному мне не управиться, а других чудаков, согласных трудиться даже бесплатно, с каждым месяцем становится все меньше». 13 октября 1973: «Привезли первую партию кряжей для монументов (будущих) городского парка. Три дня собирали их по берегам Волги, странствуя на большущем катере… Дали мне две баржи, самоходный кран плавучий, буксир, команду человек около двадцати. Три художника завербованы мной пока под слово чести, ибо ни копейки за полтора месяца хлопот еще не сумели выбить. Слышим пока только обещания». И вот в Центральном парке Тольятти один за другим стали появляться сказочные персонажи – «Баба Яга» рядом с избушкой на курьих ножках, «Змей Горыныч», «Гуси-лебеди», «Голова витязя»… 15 августа 1974: «Увяз я в корнях так, что и не выкарабкаться. Запой! Натворили с избытком. Народ восхищается, благодарит... и портит нашу работу. Трава вокруг вытоптана, как у водопоя в засушливый год... Осенью затеваю экспедицию за новыми корнями». 25 ноября 1974: «Настроение снова препаршивое: только что – ночью! – позвонил мой помощник по сооружению корневых уродцев в парке. Состоялся очередной хулиганский налет на беззащитных. Слону выломали клык, Лосю (чудесная получилась вещь) отбили обе задние ноги. Разрушили Собак… За что?! Было специальное решение исполкома об охране скульптур, ограждении их, о закрытии ящиками на зиму. Все, разумеется, осталось на бумаге». 22 апреля 1976: «Вторую неделю возрождаю из обломков свои скульптуры в парке. Вижу лишь туманный восход солнца, закат его, а в промежутках только корни, корни...» 30 октября 1978: «В парке... хулиганы при полнейшем попустительстве властей дожгли и изуродовали остатки того, что было когда-то самой заметной достопримечательностью города». Очередной удар – когда на месте оленьей семьи «угнездили» городскую доску почета, сбросив скульптуры в грязь, – Балашов не выдержал: у пожилого уже человека – сына «врага народа», к тому же пережившего в годы войны ужасы нацистских концлагерей, – открылось сильнейшее желудочное кровотечение... Впрочем, была еще одна, последняя попытка достучаться до людских душ. 8 декабря 1980: «В последние месяцы был занят восстановлением парковых скульптур, отданных городскими властями на поругание хулиганам. Немало преуспел в этой реставрации. Многие вещи сейчас выглядят привлекательней, чем в изначальном виде». Несколько лет спустя от чуда не осталось и следа. Только фотографии в тысячах детских альбомов.
Вандализм – это молодость мира? Принято считать, что тотальная инвалидизация памятников – дело рук молодежи, которая «нынче пошла». Именно она, эта пресловутая молодежь, лишившись идеологических ориентиров, занялась избиением памятников и иными непотребными делами. Не старикам же отрывать руки скульптурным чекистам и пытать муз, верно? Да и зачем, если они даже в хозяйстве не пригодятся: как, скажем, купеческие надгробья, растащенные когда-то с погостов по всей России... Молодежь – она, конечно, еще та. Но мне почему-то представляется, что в нашем «трижды рожденном» молодежном городе другой не было. Вандализм – это, как сейчас модно выражаться, клон беспамятства, а с беспамятством у нас всегда все было в порядке. За примерами далеко ходить не приходится. Старожилы должны помнить, на какой зыбкой «почве» создавался мемориальный комплекс в Портпоселке, включающий ныне три памятника: одному из ставропольских революционеров, фронтовикам и конную статую Василия Татищева работы московского скульптора Александра Рукавишникова. Да и как не помнить – всего-то полвека минуло.
22 марта 1954 года распоряжением властей в волжском Ставрополе было закрыто городское кладбище – в связи с предстоящим заполнением Куйбышевского водохранилища и переносом города. Предполагалось, что кладбище, служившее последним приютом ставропольчан целое столетие, будет затоплено рукотворным морем. На перенос праха власти дали жителям чуть больше трех месяцев – хотя до затопления оставалось более полутора лет (!). И как только отпущенный срок истек – невзирая на то, что многие жители просто не успели перезахоронить своих, – хлынувшие на кладбище экскаваторы и бульдозеры в считанные часы сровняли с землей кресты, надгробия и склепы. «Когда вышел срок, мы уже не разбирались: Ванька, Гришка, коммунист, беспартийный, верующий, неверующий – вон, в братскую могилу», – рассказывал бывший зампред горисполкома Николай Бурухин, непосредственно отвечавший за перенос кладбища. И действительно, исключения не сделали даже для погребенных здесь когда-то местных «борцов за советскую власть», на примерах которых воспитывали юных строителей коммунизма (до них ли в безудержной погоне за светлым будущим? – хватит борцам улиц и памятников). Не говоря уж о тех, кого в ту пору вовсе не считали за людей: останки около трехсот заключенных-строителей ГЭС – захороненных, естественно, «за околицей» городского кладбища, – были брошены на произвол стихии и ушли в «подводный мир»... Заодно срыли и часовенку, построенную еще в 1881 году в память об убитом террористами-народовольцами императоре Александре II, средства на которую горожане когда-то собирали всем миром.
Логика чудовищная: не вписался в отведенный властями срок – твоя боль на всю жизнь. А на пути бульдозеров в то время никто не ложился. Но в итоге все утраты оказались напрасными: разлившееся Жигулевское море накрыло лишь малую часть захоронений, по краю погоста, и почти полвека прилив, подмывая берег, обнажал человеческие кости. На радость отдыхающим: по иронии судьбы, как раз в этом месте «разбили» городской пляж! Отвечая на вопрос: кто виноват, что и с кладбищем обошлись так не по-людски? – чиновники валили на проектировщиков, не сумевших точно определить глубину и границы захоронений. Те в ответ: а при чем тут мы – время было такое, время подпирало… Получается, и спросить-то не с кого? Время за лацкан пиджака не возьмешь, на чистую воду не выведешь. Ну а кого, в таком случае, винить в еще одном акте вандализма – иначе как назвать? – совершенном на том же самом месте двадцать лет спустя? Эта проделка достойна пера Гоголя, не меньше. Явив миру неприглядную историю с мертвыми душами, классик, пожалуй, и не предполагал, как широко станут использовать описанную им технологию благодарные потомки. Как органично впишут ее в свою «социалистическую культуру». В майском выпуске своего авторского календаря (См.: «Тринадцать невинных героев»), я рассказал о том, какое удивительное открытие сделали пару лет назад тольяттинские краеведы в ходе плановой «ревизии» городских памятников. Мемориал в Портпоселке, к которому три десятилетия клали цветы и убеленные сединами ветераны, и молодежь (а посещение этого памятника вписано чуть ли не в каждый свадебный маршрут), пришлось срочно реставрировать. Выяснилось, что на мраморной плите у вечного огня рядом с надписью «Воинов, павших в боях за отчизну, помним и чтим вечно» были выбиты имена людей, которые вовсе не имели отношения к Великой Отечественной войне. Да и не могли иметь. Как оказались на памятнике фронтовикам имена невинных младенцев – умерших, судя по справке городского загса, не на полях сражений, а в колыбели и на руках убитых горем матерей, – история умалчивает. Да и сами авторы этого кощунства – люди, которые в то время «отвечали за культуру» в моем городе – не очень-то многословны. Может быть, к 60-летию Победы наберутся мужества?
Варяги против вандалов Так уж получилось, что покаяние за чужие грехи давно минувших дней выпало на долю сегодняшних краеведов. В 1999 году, по инициативе Елены Налетовой (в то время руководителя Тольяттинской городской службы охраны памятников, а ныне директора городского краеведческого музея, – кстати, именно благодаря ей история с «мертвыми душами» стала достоянием гласности) и с благословения Ставропольского благочиния, перезахоронением останков ставропольчан занялись археологи Самарского педагогического университета под руководством Надежды Овчинниковой. Для самарских археологов раскопки «Ставропольского некрополя» представляют еще и научную ценность, всерьез заинтересовались ими и специалисты Эрмитажа. За шесть лет «охранно-спасательных работ» на старом кладбище им удалось сделать немало открытий, серьезно изменивших представления о жизни и быте наших не столь далеких предков. Это действительно парадокс: об эпохе наших дедов и прадедов, живших в небольшом и самодостаточном волжском Ставрополе, мы знаем даже меньше, чем о бронзовом и каменном веке. По оценкам специалистов, на заросшем кладбищенской сиренью участке у подножия памятника Татищеву остались еще сотни захоронений. Работы, имеющие благую цель – достойно, по христианским канонам перезахоронить останки ставропольчан, до которых у города почти полвека не доходили руки, – планируется продолжить и предстоящим летом. Но археологи всерьез опасаются, что в этом году городская казна не выделит средства на финансирование экспедиции. А значит, часть могил так и останется под плитами мемориального комплекса...
Власти города, получившего четыре десятилетия назад имя абсолютно ничем не связанного с его историей итальянского генсека Тольятти и в считанные годы заселенного мигрантами, вообще не очень-то считаются с мнением коренных жителей. Утратившие в связи с переносом города свою малую родину в ее первозданном виде, ставропольчане, как могут, пытаются сохранить память о ней. Одна из таких попыток – эпопея с домом Стариковых, первым перенесенным из зоны затопления и ставшим, как ни крути, символом «второго рождения» города. По словам нынешней хранительницы дома, директора созданного на его базе экомузея «Наследие» Валентины Казаковой (См.: «Ставропольское наследие» и «Чисто русский бунт»"), задача музейщиков – «сохранить в урбанизированном, техногенном городе фрагмент территории, в котором бы душа человека оттаивала». Чтобы не только коренные ставропольчане – все тольяттинцы могли прикоснуться к корням. А поскольку в самом Тольятти не обнаружилось специалистов, которые могли бы приспособить старый деревянный дом под музей, обратились к «варягам» – самарскому архитектурному бюро «Ковчег», еще с 1980-х успешно занимающемуся реставрацией старой части Самары. Проектом тольяттинского экомузея всерьез заинтересовался стажировавшийся в «Ковчеге» голландец Отто Веерс, имеющий огромный опыт работы в архитектурных фирмах Амстердама и Роттердама. По словам Казаковой, «Отто просто влюбился в Стариков-хаус, как он его называет». За короткое время был подготовлен и согласован с городскими архитекторами проект развития экомузея. Городу был представлен не только рабочий проект «освоения» стариковского подворья (в которое, кроме самого старинного дома, гармонично вписываются современные здания музейного офиса и выставочного центра), но и возможная перспектива. Разработчики все еще надеются, что город поможет расширить Городской музейный комплекс – а так он зарегистрирован официально, – за счет соседних старых домов, дополнив экспозицию смотровой башней, макетом затопленного города и уютным кафе, соединив все это сиреневым садом. И все еще мечтают о том, что со временем, вместе с другими памятниками той эпохи, экомузей станет местом, куда горожане и гости станут стремиться – чтобы оттаять душой... Но не тут-то было. И причина, как говорится, шита белыми нитками: земля в центре города – слишком уж лакомый кусок для многих, хотя напрямую об этом не говорят. «Я не хотел бы заниматься спекуляциями по поводу чувств людей, но мне кажется – в начале нового тысячелетия чрезвычайно важно, чтобы мы не только занимались коммерцией, но и думали, как будем чувствовать себя с точки зрения культуры», – сказал как-то по этому поводу руководитель «Ковчега», известный архитектор Сергей Малахов... Если бы это понимали не только «варяги»!..
__________________________ © Мельник Сергей Георгиевич |
       
|
