14 июня отметили 90-летие со дня рождения Владимира Солоухина. Я, во всяком случае, сделал это, поскольку рос на его книгах – и даже (о чём, думаю, мечтает каждый журналист) успел взять интервью у любимого писателя. 

   Эту публикацию и предлагаю сегодня. Интервью вышло в середине девяностых годов прошлого века, а точнее, 20 сентября 1996 года в нью-йоркском «Новом русском слове». В старейшем, «убелённом» легендами издании, которого сегодня, увы, тоже нет уже в живых. Как, к слову, и главного редактора тех лет – Георгия Вайнера, одного из знаменитых братьев. И я не зря вспомнил Георгия Александровича: именно при нём в 1990-е заработало Московское бюро издания, заметно освежившее «эмигрантскую» русскоязычную газету свежайшей российской фактурой. Неслучайно, когда в 1993 году известный кинокритик Валерий Кичин, с которым мы были знакомы ещё по работе в московском еженедельнике «Столица», предложил мне посотрудничать с НРС (одно время он сам был собкором издания в России), я с интересом откликнулся. Честно говоря, в надежде, что издание станет продаваться Москве и регионах – а такие планы были. И до 1997 года, когда Московское бюро закрылось, публиковал там свои очерки из тольяттинско-самарской «глубинки». Заодно сделал серию интервью в Москве – как говорится, на свой вкус…

    С Солоухиным мы встретились незадолго до кончины. В его московской квартире, полученной ещё в бытность советским писателем. 72-летний старик приболел и уже выздоравливал после поездки в Санкт-Петербург, где получил потомственное дворянство «из рук» главы Русского Императорского дома Великой княгини Марии Владимировны. Не случайно, наверное, последней книгой мастера стала «Чаша». Был ещё один замысел, но… 4 апреля 1997 года Владимир Алексеевич умер. Отпевали его в едва отстроенном храме Христа Спасителя. А 8 апреля тело предали земле на скромном кладбище в его родной деревне Алепино на Владимирщине. У гроба стояли люди, которых Россия знает в лицо. В кадры телехроники попали Александр Солженицын, Андрей Вознесенский. Были и национал-патриоты, и те, кого сегодня, с лёгкой руки наших политических лидеров, назвали бы «национал-предателями». Словом, проститься с ним пришли люди, которых только смерть могла поставить рядом, и это о многом говорит… 

Интервью В. Солоухина в «Новом русском слове» публикуется полностью, с моим предисловием.

Владимир Солоухин: «Я не хочу под серп и молот»

   «Я не хочу под серп и молот», – говорит сегодня Владимир Солоухин. Казалось бы, кому, если не ему, хотеть? Но признанный и любимый многими, не обиженный тиражами и лаврами советский писатель – не хочет. И не только потому, что «сжёг мосты» ещё при коммунистах. Чем дальше, тем больше: времени утвердиться в своем убеждении было предостаточно.

В 1988 году во «вражеском» «Посеве» вышла честная, сенсационная даже для видавшего виды Запада работа Солоухина «Читая Ленина». Через год статью перепечатали в России. А потом свежая порция масла в огонь – буквально за месяц до августовского путча «Огонёк» опубликовал «Не наливают новое вино в старые мехи». Три странички, аргументированно, последовательно, напрочь «хоронившие» КПСС ещё при жизни, ещё в расцвете сил. Два с лишним десятка пунктов обвинительного заключения, каждый из которых – точное попадание. Ещё год спустя обе эти вещи стали частью новой книги «При свете дня».

     Владимир Алексеевич по своим убеждениям монархист. Верит, что монархия – наилучший способ государственного устройства, в чём меня, например, трудно убедить. Великая княгиня Мария Владимировна, глава Императорского дома, пожаловала ему потомственное дворянство. Мы встретились в его московской квартире. Я давно хотел пообщаться с Солоухиным – человеком, которому есть что сказать.

В частности, о «Новом русском слове».

    - Я должен сказать, что ваша газета доставила в свое время и мне, и нашей семье очень много удовольствия. Дело в том, что в самые застойные годы, когда здесь, в Москве, строилось посольство США, на строительстве работал инженер, американец русского происхождения, эмигрант Алексей Васильевич Боголюбов. Мы с ним дружили. Он выписывал «Новое русское слово». Газета приходила, они с Ксенией Леонидовной прочитывали и складывали. Постепенно у них накапливалась кипа. Мы её забирали. Это продолжалось два или три года. Мы с огромным интересом читали, поскольку ничего похожего в нашей прессе прочитать не могли. И тональность другая, и факты – всё... И когда к нам поступала новая кипа, это для нас был просто праздник. То есть несколько лет мы были практически подписчиками вашей газеты.

    Они у нас и сейчас целы, несколько мешков НРС. В деревне.

   - Это где, в Алепине?

   - В Алепине... Впрочем, я не знаю, поскольку несколько лет назад зимой мой дом обокрали. Там никого нет, зима, дом закрыт. У меня украли очень много книг. Я примерно представляю, кто это мог быть – какой-нибудь московский грамотный, образованный вор. А там была вся библиотека нашей алепинской церкви. Может, он и эти мешки прихватил с собой, кто его знает.

   - Вы заговорили о деревне. Вообще, я всегда представлял вас этаким «тихим охотником»: у меня на книжной полке ваши «Третья охота», «Григоровы острова», «Трава». С вашим именем с детства связано что-то такое сельское, задушевное, почти аксаковское: грибы, ягоды, погосты... И вдруг семь лет назад как гром среди ясного неба – «Читая Ленина».

   - Ну, это не вдруг. Что значит вдруг? «Третья охота» и всё, что вы назвали, – это как раз эпизод. Я в своё время работал в «Огоньке» разъездным очеркистом. Появился вкус к прозе. И первая моя серьезная книга «Владимирские просёлки» уже несла в себе социальные мотивы. Разруха, разрушение церквей, разорение могил Багратиона, маршала Воронцова – там уже все зачатки моих будущих идей и книг. Потом были «Капли росы» – повесть о моей родной деревне, о коллективизации...

   На Западе есть такой термин – «ласковый реализм». Наверное, всё это – образцы ласкового реализма, но всё же зародыши моих поздних политизированных книжек там уже были.

   А вообще-то я поэт. И моя лирика, если её проследить с 50-х годов, тоже шла к социально-политическому обострению. Уже в 60-е годы я написал стихотворение «Волки»*: опубликовать его тогда было трудно, но помог случай, и в 1966 году оно было опубликовано. Тогда же был написан «Ястреб»**. Я прочитал его Александру Исаевичу Солженицыну в Вермонте, куда тайком пробрался в 1984 году. Посидели, выпили по рюмочке. Вечером читали стихи. Я – своего «Ястреба». Он говорит: «Это буквально про меня». Я отвечаю: «Вообще-то я писал про себя...»

   Так что и в стихах был этот мотив. Другое дело, что тогда он был более затушёван, а в 80-90-е годы вышел на первый план в силу всех наших перемен. Но это жило во мне с детства. Просто закономерность такая: сначала больше ягод, грибов, рыбалки – потом Ленина, революции, коммунизма, большевиков и так далее.

   - Мне кажется, никто до вас так скрупулёзно не препарировал Ленина, как вы.

   - Старался. Причём я ничего не выдумал, никаких тайных архивов не раскопал. Просто внимательно прочитал...

    На теме Ленина мы пересеклись как-то с замечательным прозаиком Дорой Моисеевной Штурман. Она сказала: «Только тотальная непрочитанность Ленина позволяет сохранить вокруг него какой-то ореол». Все эти наши тётки с авоськами, которые грудью защищают музей Ленина и мавзолей, – это только в силу той самой тотальной непрочитанности. Да разве выходили бы они сейчас на митинги с портретами Ленина, если бы прочитали и знали всё, что он действительно натворил. Просто держат как идола и ничего не хотят знать.

    - Когда вы написали «Читая Ленина»?

   - Это лишь часть моей большой рукописи, которая лежала в «Посеве» двадцать лет. Они не могли её освоить: «Что вы, Владимир Алексеевич, нас разнесут!..» Но в 1988 году всё же извлекли из нее одну главу и издали её отдельной брошюрой под названием «Читая Ленина».

   - А на статью о партии что сподвигло?

   - Антипартийная статья, если помните, имела подзаголовок «После 28-го съезда». Что меня возмутило? Уже Горбачёв, перестройка – а они все сидят, голосуют, потом встали и запели «Интернационал» (только рты раскрывали под фонограмму, но всё же). Словно ничего не произошло. Долгое время действительно никто ничего понять не мог: был генсек сначала один, потом другой. Горбачев говорил часами и при этом мог ничего не сказать: «перестройка», «ускорение», «сделать процесс необратимым»... Какой процесс, чего? И только когда Ельцин на глазах у всей потрясённой, можно сказать, страны положил перед ним партбилет и спокойно ушёл из зала, тут уже люди почувствовали: что-то происходит.

   - Я помню, в той же статье в «Огоньке» вы очень резко отозвались об Аркадии Гайдаре. А ведь его книги в моей библиотеке соседствуют с вашими. Представляете, какой это был удар!

   - Два года назад в Абакане вышла моя книжка о нём — «Солёное озеро». А получилось так: волею судеб я познакомился с двумя предпринимателями-абаканцами. Они и предложили написать о Хакасии. Я говорю: «Но ведь придётся и о Голикове писать». Согласились. И я там был, на месте во всём разобрался.

   Гайдар – палач, его послали для истребления хакасского народа. Он там настолько необузданно зверствовал, что сама большевистская власть приговорила его к расстрелу. Ведь он по сто – по двести хакасов живьём в прорубь под лёд запихивал. Спас его тогда Тухачевский, поделец по подавлению тамбовского восстания. Отозвал в Москву как бы для лечения. На этом всё и кончилось. Из партии исключили и так и не восстановили.

А потом он долго кочевал по психиатрическим больницам, резал себя лезвием. По две-три недели лежал с резаными венами, его увозили уже обескровленным. Это я вычитал у Бориса Германовича Закса, бывшего секретаря Твардовского, живёт сейчас в Штатах.

Поэтому, я думаю, липа это всё: мол, пошли втроём в какую-то разведку, наткнулись на какую-то немецкую засаду. Думаю, что просто Иосиф Виссарионович не знал, что с ним дальше делать. Поскольку Гайдар был психически ненормальным, он дальнейшим своим пребыванием на земле компрометировал того Гайдара, которого знали школьники, который «всегда впереди», и «Дальние страны», и «Школа», и всё остальное. Просто нашли способ «помочь» ему уйти, у меня полное убеждение.

   - Итак, последнее время вы посвятили разрушению мифов. Не жалеете, что участвовали в процессе разрушения той империи, той власти?

   - Советской, что ли? Ну конечно, чего же жалеть – её надо было разрушить. Другое дело, что из этого теперь выйдет... Но если откровенно, вовсе не жалею.

    Когда-то, ещё при советской власти, я несколько раз бывал в Штатах, в Париже, в Англии.    И думаю: «Вот смог бы я остаться за границей?..» Нет, не смог бы. Потому что я не приспособлен к борьбе за существование. Здесь я знаю, куда, кому позвонить, кому статью отнести, кому книжку. Конечно, сейчас всё усложнилось, но всё же среда обитания у меня здесь. А там я оказался в полной растерянности.

    И тогда я решил: выпустить меня за границу – всё равно что колхозного поросёнка выпустить в лес. Из свинарника. В свинарнике плохо: и рацион плохой, и грязь, и вонь. Всё правильно. Но в лесу несладко, и большинство дня через три-четыре побежит назад в свинарник.

   А свинарника-то уже нет! И все эти митинги с красными флагами – не что иное, как ностальгия по свинарнику. Я хочу свою следующую статью так и назвать: «Ностальгия по свинарнику». Всё, давай, ребята, назад – там кормушка. Но ведь свинарника уже нету, и фермы нету, и председателя колхоза – никого!

   Надо прямо сказать: лес оказался не просто лесом. Он населён волками. Поэтому, конечно, мы сейчас переживаем очень трудный период. Но я ни за что не хочу назад – под красный флаг, под портрет Ленина и под серп и молот. Что будет – не знаю: хуже, лучше. Но назад я не хочу. Вот моя позиция.

    - Последний вопрос: чем вы сейчас живёте?

    - Пишу новую книжку как бы в развитие и продолжение тех двух. О некрополе русской эмиграции в Париже, на кладбище Сен-Женевьев де Буа. Там и Бунин, там и Шмелев, и не только они. Будет о Набокове, Цветаевой, Левицком, Тенишевой, Вертинском...

А в чём продолжение? Первые две книги о том, как истребляли здесь, на месте. Последняя – о том, чего мы лишились, выплеснув за пределы России.

    - Последняя?..

   — А больше мне уже не успеть. Мне 72 года, тяжело. Я хотел ещё о Тамбовском восстании написать, но уже не поднять. А эту надеюсь завершить. По всей вероятности, называться она будет «Чаша».

    - Казалось бы, об эмиграции много уже написано?

   - О Ленине ведь тоже много написано, даже больше, чем об эмиграции, а что толку?..

_____________

* Владимир Солоухин. Волки

(по: http://soloukhin.ouc.ru/)

Мы — волки,

И нас

По сравненью с собаками

Мало.

Под грохот двустволки

Год от году нас

Убывало.

Мы, как на расстреле,

На землю ложились без стона.

Но мы уцелели,

Хотя и живем вне закона.

Мы – волки, нас мало,

Нас можно сказать – единицы.

Мы те же собаки,

Но мы не хотели смириться.

Вам блюдо похлебки,

Нам проголодь в поле морозном,

Звериные тропки,

Сугробы в молчании звездном.

Вас в избы пускают

В январские лютые стужи,

А нас окружают

Флажки роковые все туже.

Вы смотрите в щелки,

Мы рыщем в лесу на свободе.

Вы, в сущности, – волки,

Но вы изменили породе.

Вы серыми были,

Вы смелыми были вначале.

Но вас прикормили,

И вы в сторожей измельчали.

И льстить и служить

Вы за хлебную корочку рады,

Но цепь и ошейник

Достойная ваша награда.

Дрожите в подклети,

Когда на охоту мы выйдем.

Всех больше на свете

Мы, волки, собак ненавидим.

** Владимир Солоухин. Ястреб

(там же)

Я вне закона, ястреб гордый, 

Вверху кружу. 

На ваши поднятые морды 

Я вниз гляжу. 

Я вне закона, ястреб сизый, 

Вверху парю. 

Вам, на меня глядящим снизу, 

Я говорю:

- Меня поставив вне закона, 

Вы не учли: 

Сильнее вашего закона 

Закон Земли. 

Закон Земли, закон Природы, 

Закон Весов. 

Орлу и щуке пойте оды, 

Прославьте сов! 

Хвалите рысь и росомаху, 

Хорей, волков... 

А вы нас всех, единым махом, –

В состав врагов, 

Несущих смерть, забывших жалость, 

Творящих зло... 

Но разве легкое досталось 

Нам ремесло? 

Зачем бы льву скакать в погоне, 

И грызть, и бить? 

Траву и листья есть спокойней, 

Чем лань ловить. 

Стальные когти хищной птицы 

И нос крючком, 

Чтоб манной кашкой мне кормиться 

И молочком? 

Чтобы клевать зерно с панели, 

Как голубям? 

Иль для иной какой-то цели, 

Не ясной вам? 

Так что же, бейте, где придется, 

Вы нас, ловцов,

Все против вас же обернется 

В конце концов! 

Для рыб, для птиц любой породы, 

Для всех зверей 

Не ваш закон –

Закон Природы, 

Увы, мудрей! 

Так говорю вам, ястреб-птица, 

Вверху кружа.

И кровь растерзанной синицы 

Во мне свежа.

______________________

© Мельник Сергей Георгиевич

Фотография с сайта:   http://litprop.ru/zolotoy-fond.html ;