«Когда я еще не собирал фронтовые письма, мне предложили купить коллекцию одного самарчанина, который погиб в 1945 году. Пуля пробила ему сердце, прострелив хранившиеся в кармане гимнастерки письма от жены. Их было штук пятнадцать, пробитых одной пулей. Кровавые ободки вокруг “ран” выцвели и пожелтели... И вот, тогда у меня не хватило мужества купить их. Честно говорю: сейчас я очень, очень жалею об этом. Но тогда я считал, что покупать такие вещи нельзя. А со временем произошло переосмысление, потому что теперь эти бесценные письма, наверное, пропали. Сейчас я бы даже купил, хотя до сих пор не понимаю, как их вообще можно продавать. А вот медали я не собираю как раз из-за этого, хотя рынок боевых наград просто дикий»...

Аркадий Эстрин – заместитель директора по быту и социальным вопросам ОАО «АВТОВАЗ» – утверждает, что не относит себя ни к великим коллекционерам, ни к выдающимся собирателям. Не одержим, не фанат. Иногда новых пополнений в его коллекциях фронтовых писем, а также марок, монет и ценных бумаг (которым, поверьте, позавидует любой филателист, нумизмат, да и серьезный военный историк) не бывает месяцами. Вроде бы занимается он всем этим так, между делом. Но если вдуматься – может ли оно, святое дело, быть «между»?

Кадровый военный строитель, получивший блестящее образование, построивший за свою жизнь немало военных объектов (в том числе для нашего ядерного щита), да и мирных тольяттинских домов, человек прагматичный и собранный, – кажется, он абсолютно неподвержен влиянию всяких модных поветрий. Он собирает и бережет свои коллекции лишь потому, что все это напрямую связано с нашей общей историей. Историей побед и поражений, царствований и изгнаний, опричнин и оттепелей, взлетов и падений, величия и смуты, больших надежд и великих заблуждений.



– Причем я заметил такую вещь, – говорит Аркадий Петрович. – Если бы мы, многие наши руководители, в том числе страны, хотя бы плохо знали историю – то многих ошибок не совершили бы. У меня же складывается такое впечатление, что историю вообще не знают. Нам не хватило Афганистана, первой Чечни. Боюсь, что не хватит и Чечни второй...

К истории Эстрина приобщила сама жизнь. Вырос в месте, где война словно вчера закончилась – в Западной Украине, в двух километрах от границы. Развалины дотов, разбомбленных немцами в первый же день войны, партизанские базы, безымянные могилы, общение с шефами-пограничниками, встречи с ветеранами, все еще живущими той войной, слезы не изживших горе утрат матерей – все это знакомо ему не из кино.

– Вокруг города Нововолынска, хоть был он основан в 1953 году, все дышало войной. В 20 километрах от него город Владимир-Волынский, где до сих пор стоят большие танковые части. Там в войну был концлагерь, в котором погибло 56 тысяч только политработников и командиров. Там мы возвели мемориал. Недалеко от нас было село, там тоже порядка 20 тысяч погибло. И тоже все напичкано войной. Гранаты, патроны, каски, окопы – это была наша жизнь, наше детство. А потом, когда попал в училище, тоже столкнулся с войной: ходили по Дороге Жизни, занимались поисковой работой. И потом, у меня два деда прошли войну. Один рано умер от ран, в 1956-м. Другой – в 1970-м. Сражался под Сталинградом, войну закончил в Вене. А бабушка работала в селе Михайловском в цехе по выплавливанию тола, у нее все руки были сожжены. А пошла специально в этот цех: трое детей было, а за вредность давали побольше хлеба. От моих дедушки и бабушки одно письмо только сохранилось. Никто не хранил тогда, никто не думал, что письма эти будут цениться, да и хранить негде было: маленькая квартирка, пять человек. А ведь мы и сейчас живем примерно такой же жизнью: поздно до сознания доходит, что это все же какая-то часть нашей истории...














С фронтовыми письмами я первые столкнулся на филателистической выставке в Самаре, посвященной 75-летию Приволжского военного округа. Там один пожилой мужчина выставил письма с войны. У него было очень много писем – и с войны, и на войну. Меня это поразило, и мы с сыном начали потихоньку, по родственникам, собирать фронтовые письма. Потом я услышал передачу про одну женщину, которая во время войны выступила по радио и пожелала военным счастья, здоровья и скорейшего возвращения домой. После этого ей стали приходить письма со всех фронтов. Она переписывалась с несколькими десятками фронтовиков и каждому отвечала. За войну она получила порядка полутора тысяч писем. Когда я написал ей, она прислала часть из них. А потом сообщила обо мне на радио, и я стал сам получать письма со всей страны. И не только военных лет, но и такие: «Я осталась одна, никому не нужна. У меня есть самое дорогое – письмо своего погибшего отца (брата). Надеюсь, вы его сохраните, потому что передать больше некому...» Или: «Единственное письмо от отца, погибшего под Сталинградом, я выучила наизусть. Пересказываю его вам...»

Часть писем из коллекции Аркадия Эстрина уже выставлялись в самых разных аудиториях. Так, организовав в конце 1990-х годов выставку в ДКиТ ВАЗа, он сам, в обеденные перерывы, водил «по следам» фронтовых треугольников и «секреток» экскурсии школьников. Рассказывал, что за годы Великой Отечественной войны таких писем только в нашей стране было написано и доставлено на фронт и в тыл около шести миллиардов. Что писем на фронт сохранилось много меньше, чем с фронта – и понятно, почему. И что все без исключения военные письма – и простые, и ценные – сегодня стали просто бесценными. Конечно, для тех, кто способен оценить.

По словам Эстрина, в начале войны, раскидавшей по стране десятки миллионов людей, почта работала отвратительно. Письма шли месяцами. Случалось, что письма с фронта, случайно не проверенные цензурой, доходили до Москвы и опять возвращались цензорам. Бумаги не хватало, люди писали даже на листках из книг и судебных дел, на оберточной бумаге и обоях. После ряда безрезультатных реорганизаций в 1943 году вышел приказ Совнаркома: более трех часов письмо на станции лежать не должно, с виновными разбирались по законам военного времени. И к середине войны почтовая связь заработала как часы.

Уже в 1941-м конверты стали использовать как агитацию. На них появились портреты Суворова, Кутузова, Александра Невского, плакаты, лозунги, стихи – все, что прямо или косвенно звало к мести, к разгрому, к победе.



– Из госпиталей очень интересные письма. Есть даже письма из партизанского отряда и из лагеря. Кроме того, я приобрел несколько писем из Германии, присланных немцами с фронта домой. У них были те же самые порядки, что и у нас: цензура, лозунги, портреты вождей...

Есть в этих письмах еще одна общность. Никакая цензура не могла вымарать из фронтовых посланий голую правду чисто человеческого. Горечи утрат и тоски по дому, признаний в любви и надежды на скорое окончание войны. Причем, ни у русских, ни у немцев. Письма немцев от наших по большому счету не отличались ничем.


















– Сегодня мы можем сравнивать себя с теми же немцами. Как они переосмыслили те события? Пожалуй, глубже, чем мы. Они принесли извинения пострадавшим, они выплачивают компенсации. Они содержат в порядке могилы – и немцев, и наших. У них совсем другое отношение, к тому же фашистскому движению другое – они пытаются гасит эти проявления в зачатке. У них, наконец, забота о ветеранах. Они сделали гораздо больше выводов из той войны. Они помогают человеку – а мы строим громадные памятники, деньги в салюты уходят. У них переосмысление произошло. У нас...

В 2001 году, ко Дню Победы, уникальная коллекция фронтовых писем Аркадия Эстрина была выставлена в городском краеведческом музее, в рамках проекта «За и против». Сегодня она хранится в 48-й тольяттинской школе.

________________________
© Мельник Сергей Георгиевич