В канун нового, 1992 года нам выдали дипломы о получении второго высшего: в связи с известными тектоническими событиями, последовавшими за августом 1991-го, обучение в институте сократили на полгода. Не было уже ни СССР, ни Госкомтруда, и бывшая Высшая комсомольская школа закрыла подготовку кадров по специальности «журналистика» – мы оказались последним выпуском. Но я не торопился с отъездом домой, в Тольятти, поскольку планировал поработать еще какое-то время в еженедельнике «Столица». 

Осталось несколько тем, которые очень хотелось отписать. Собственно, их подбрасывала сама жизнь. Журнал был популярен. Я к тому времени научился писать не только огромные «полотна», но и сравнительно небольшие зарисовки. Изменился и язык. Я понял, что журналисту не к лицу назидательно-менторский тон и занудство, с которого многие начинают свой путь в журналистику, – даже о тяжелых или очень уж, как казалось раньше, серьезных вещах можно писать легко и без надрыва. 

Так, например, родился текст про московского киоскера Светлану Морозову, которая, как и многие, поверила, что пришли другие времена.

*

Ельцин сказал: надо! «Союзпечать» ответила: ФИГ!

Столица. – 1992. – № 3. – с. 21.

Киоскер «Союзпечати» Светлана Морозова решила приватизировать свой «собственный» киоск на Ленинградском шоссе возле универсама «Ленинград». И незамедлительно была уволена с работы, то бишь из этого самого киоска. За что? Отвечает: «За политику». И добавляет: «Я – старый демократ».

Определенно: она внесла свою лепту в победу демократии. Накануне первого депутатского съезда не пропустила ни одного митинга. Написанный губной помадой

плакат: «Догоним и перегоним Америку по количеству политических партий», наверное, до сих пор хранится в Музее Революции.

А накануне выборов российского президента висел у нее в киоске плакат с Ельциным, где Борис Николаевич кулак показывал.

— Всё стекло было заплевано, – говорит Светлана Павловна. – Каждый ветеран считал своим долгом подойти и плюнуть. А я вытру – но не снимаю.

В достопамятные августовские дни киоск превратился прямо-таки в форпост демократии на дальних подступах к «Белому дому». Хозяйка получала с пылу с жару всю «нелегальщину»: указы Ельцина, оттиски подпольных газет – и, обклеив стекла изнутри, несла в массы правду. Люди на головах друг у друга сидели, очереди ждали, чтобы к киоску протиснуться. А старые большевики из себя выходили, просовывали седые головы в окошко и грозили киоскеру всеми карами. Им хотелось правду с заглавной буквы и в кавычках, которой в те дни киоск завалили. Но не тут-то было: Светлана Павловна «Правдой» торговать категорически отказалась. И прохановский «День» оставила на черный день – спрятала под прилавок: «Вы бы знали, что они там понаписали – ужас!».

Ей звонили и грозили: мол, не вздумай заниматься саботажем. Но Светлана Павловна выстояла. А вечером 20 августа со своими постоянными старушками, прихватив еду и табак, отправилась на баррикады.

А потом строптивого киоскера Морозову вызывали на ковер к начальству и обзывали там «самостийной Украиной» и уж совсем ругательно – «неординарной личностью». Конечно, обиделась Светлана Павловна, гораздо спокойнее с личностями ординарными: с пенсионерками, которые еле-еле расписываются в ведомости, отставными военными и бывшими торговыми работниками.

За сравнительно недолгое время работы в «Союзпечати» Светлана Павловна разобралась, как ей кажется, в кухне этой конторы. О том, как ее начальство богатеет, она не может говорить без присказки: «Вы только со стула не падайте». Богатеют на подписных изданиях, на «левом» товаре, на обмане киоскеров и на их добровольных подношениях (чтобы и приличные расценки были, и товар не слишком завалящий). «Давай подснимемся», как выразилось одно должностное лицо, то есть дадим возможность «нанять» киоск поставщикам «левого» товара, а чистую прибыль – пополам.

Морозова «сниматься» отказалась. Она хотела работать честно и с прибылью. Ельцин, ее кумир, этого хочет тоже. Он указал ей путь – в приватизацию. Но Светлану Павловну просто уволили.

В то же время пришла мысль сделать интервью с выдающимся кинодокументалистом Герцем Франком. Я знал его, прежде всего, по фильму «Без легенд».

Сам мастер из всего созданного за десятилетия особо выделял пять картин: «Без легенд» (1967), «Запретная зона» (1975), «Старше на десять минут» (1978), «Высший суд» (1987), «Жили-были Семь Симеонов» (1989). Судьба героев каждого из его фильмов по-своему трагична. 

«Без легенд» – самая первой вершина в кинематографе, взятая режиссером Франком (совместно с А. Бренчем и сценаристом А. Сажиным; текст читает Николай Губенко). Картина повествует о знаменитом, «поднятом на всесоюзную трибуну» строителе Куйбышевской ГЭС, экскаваторщике Борисе Коваленко, жизнь которого оборвалась в авиакатастрофе 17 августа 1960. О фигуре «путеводной», почти культовой для немалой части поколения 50-х. Снятый в 1967 году, фильм был тепло принят на Всесоюзном смотре документальных фильмов о труде и жизни рабочего класса в Свердловске (апрель, 1970), – авторитетная по тем временам оценка. А если без иронии – это и в самом деле фильм, достойный золотой полки советского киномана.

Сам я увидел этот фильм в июне 1989 года; мы вместе с коллегами из Тольяттинского отделения Всесоюзного историко-просветительского общества «Мемориал», по рекомендации режиссера Куйбышевской студии кинохроники Нины Шумковой, включили его в программу «Недели совести». Уже потом оказалось, что в Тольятти с 1976 года есть мало кому известная улица Бориса Коваленко, и он впоследствии стал героем одного из моих очерков в рамках проекта «Улицы памяти»…

Помню, как ждал анонсированный по Центральному телевидению фильм Герца Франка «Высший суд». Повествующая о последних днях приговоренного к расстрелу убийцы Валерия Долгова, картина, прежде чем предстать советскому телезрителю, получил три высшие награды ХIХ Международного кинофестиваля документальных фильмов в Швейцарии. Переписка с Комиссией по помилованию и Генпрокуратурой (тогда еще СССР), в которой автор фильма и ведущие кинематографисты (В. Абдрашитов, Р. Ибрагимбеков, М. Глузский, Ю. Норштейн...) убедительно просили о помиловании смертника, опубликованная впоследствии в журнале «Иностранная литература»  вместе с «Размышлениями о гильотине» Альбера Камю, – оказалась напрасной. «Оснований... для помилования не найдено», – ответили чиновники горстке гуманистов-гуманитариев. Раскаявшегося убийцу расстреляли еще до того, как фильм увидела страна. А фотографии из картины «Высший суд» до сих пор кочуют из журнала в журнал, иллюстрируя публикации о смертной казни...

Вообще, каждый фильм Герца Вульфовича – сильный аргумент против расхожего мнения, что документальное кино (в отличие от художественного) вовсе не искусство, а где-то там, на отшибе. А «Высший суд» – пожалуй, первая в современной истории попытка поднять тему, которая незримо разделила «перестроечный» народ на два непримиримых лагеря. 

Печальная участь постигла и героев фильма Герца Франка «Жили-были Семь Симеонов» – многодетную «поющую семью» сибиряков Овечкиных, в наказание за попытку угона самолета разбросанную по тюрьмам и детским домам. Эта громкая в свое время история сегодня, на фоне падения небоскребов, воспринимается как нелепица. Как информация к размышлению о соразмерности наказания и действенности «назидания»...

Об этом моё интервью с кинорежиссером, опубликованное тридцать лет назад в незабвенном московском еженедельнике «Столица» (№ 5, 1992), где я в то время работал.

В какой-то мере, Герц Франк предвосхитил события (мораторий на смертную казнь в России ввели в 1996-м). Помню, звонок в Ригу с предложением «поговорить об этом» его удивил: кому в России это сегодня интересно? Но долго уговаривать не пришлось. Это была его тема, его, если хотите, миссия. Хорошо помню, как делали это интервью. Беседовали в холле гостиницы «Украина». Неспешно, обстоятельно. Так же скрупулёзно вычитывали – через месяц, когда он вновь приехал в Москву, устроившись на скамейке в слабо натопленном здании Рижского вокзала. Несмотря на январский холод, Герц Вульфович не выпускал из рук карандаш – правил сам. Он отвечал за каждое слово. Как за каждый кадр [1]…

Сегодня, когда из ястребиных уст вновь звучат призыв вернуть смертную казнь в России, когда жизнь человека не стоит ни гроша, а страну, перед которой открылись было все дороги, вновь погрузили во мрак средневековья, становится жутко и обидно: история, похоже, не учит ничему...

Примечания:

1. Творчеству Герца Франка была посвящена и моя выпускная работа в Институте повышения квалификации работников телевидения и радиовещания (г. Москва), где я в 1994 году прошел подготовку по специальности «Сценарист документальных программ ТВ». В подготовке мне очень помогла книга Герца Франка «Карта Птолемея».

*

Герц Франк: «Время миловать. Хотя на дворе вселенское сумасшествие»

Столица. – 1992. – № 5. – с. 32-34.

Убийцу Валерия Долгова казнили прежде, чем картину Герца Франка «Высший суд» увидела вся страна. Для многих тогда фильм стал откровением. Само обсуждение проблемы смертной казни врачует общество, считает Герц Франк. 

– «Высший суд» многих поверг тогда в шок. Тогда, в 1988 году, была масса откликов в прессе. Например, В. Кардин в «Советской культуре» упрекнул создателей фильма в уходе от серьезного разговора и в отклонении от четкой позиции в споре о смертной казни вообще. Дескать, их главной задачей было добиться потрясения...

Мне приходилось встречаться со зрителями, которые обсуждали «Высший суд». Из фильма ведь неясно, что этого человека казнили. Еще не закончив фильм, мы написали просьбу о помиловании. И ждали вместе. Мы считали, что фильм в какой-то мере может повлиять на исход. Но он никак не повлиял.

Так вот, на просмотрах люди всегда оказывались в непривычном для себя положении. За них ведь всегда кто-то решал. И тут вдруг они оказываются перед необходимостью решать самим. Это было, может быть, самое потрясающее и самое полезное, что фильм сделал: он заставил людей самих быть судьями.

Я очень много писем получал. Некоторые писали даже по два, три раза. Сначала люди сами смотрели фильм, потом слышали обсуждение по телевидению, а потом вышла моя статья в «Иностранной литературе» (№1,1989 г.). И в письмах они в какой-то степени зрели. Некоторые еще больше ожесточились: мол, правильно, и нечего жалеть. А другие приходили к совершенно иным выводам.

– В упомянутой статье вы задавались вопросами: как покарать убийцу? Как совместить философию с повседневной судебной практикой? Как примирить личную жажду отмщения с государственной мудростью? Прошло уже два года. Сегодня вы готовы ответить на эти вопросы?

– Когда мы снимали «Высший суд» – это были 1986-1987 годы, – в Советском Союзе ежегодно примерно 300 человек приговаривали к смерти. Пятьдесят из них получали помилование.

Тема эта так же вечна, как сама проблема преступления и наказания. Буквально на второй день, как только появились два человека, Каин и Авель, один убил другого, брат брата убил! И тогда, как говорится, встал вопрос: как отнестись к Каину, к убийце? Это был вопрос отношений и между людьми, и между человеком и Богом. Отношения с совестью своей, с высшим судом. И, по библейской версии, Каин был помилован.

Я не зову к всепрощению. Смертная казнь была всегда. Люди жестоко карались за убийство, за воровство – за множество других преступлений. Но мне кажется, это слишком облегчает задачу юстиции, карательных органов: нет человека – нет убийцы, и все. Но убийством по закону проблема преступности кардинально не решается.

Давайте посмотрим на смертную казнь с точки зрения государства. Есть государство-мститель и государство-воспитатель. Государство-мститель действует открыто и не задумываясь. Потому что там все налажено: есть система карательных органов, статьи уголовного кодекса, суды, палачи. А как воспитатель государство вообще ничего не делает сейчас. Все, что делается на государственном уровне, только ожесточает людей.

Врачевания общества смертной казнью не происходит. Это поразительно и парадоксально, но это так. Есть один способ врачевания – создать нормальную человеческую жизнь. Но идеальную жизнь очень трудно создать. Люди не идеальны, каждый несет в себе какие-то задатки жестокости, которые могут развиться в жестоких социальных условиях. А в условиях экономической разрухи – тем более.

Мы не можем говорить о нравственных проблемах в чистом виде, когда имеется такое сильное отвлекающее поле, как изуродованная экономика. Вы можете обращаться к разуму любого человека, но, выходя на улицу, вы видите совершенно деформированную жизнь. Известно древнее изречение: легко быть человеком, когда кругом люди, а ты останься человеком в нечеловеческих условиях. Лучшие люди, конечно, себя так и проявляют. Но мы объективно находимся в искривленном пространстве. Преломляются все нравственные лучи, которые идут от церкви, от литературы, от искусства.

Недавно писали, как выбросили из очереди двенадцатилетнего мальчика-инвалида, который простоял несколько часов за молоком. Абсолютно никакой пощады, никакого милосердия!

Я участвовал в передаче Ленинградского телевидения, когда в прямом эфире спрашивали людей об их отношении к смертной казни. И когда спросили: кто готов стать исполнителем приговоров, палачом? – семьдесят процентов согласились на эту роль. Семьдесят процентов! Причем довольно много женщин.

Это было сразу после того преступления, когда какой-то маньяк изнасиловал и убил четырехлетнюю девочку. Конечно, после этого искать пощады у людей бессмысленно.

Но всё дело в том, что нельзя ставить знак равенства между преступниками и клиническими садистами.

Каин убил Авеля не потому вовсе, что он по природе своей убийца. Убил из зависти, от обиды: не перенес оскорбления, которое нанес ему Бог. Он работал, пахал, а его дары не были приняты.

Вспомните фильм «Жили-были Семь Симеонов». Русская семья решила вырваться из Сибири на Запад. Они приняли решение: или пробиться или покончить с собой – но живыми не сдаваться. Убийцы, мародеры, террористы так не поступают. Они борются за свою жизнь до последнего.

Есть некоторые вещи, независимые от строя. Человек рождается с двойным дном, он может быть и необычайно милосерден, и необычайно жесток – в зависимости от обстоятельств. И только Христос мог сказать: пожалейте их, убийц, они не ведают, что творят. Смертные поступают иначе.

Я думаю, эту проблему – проблему смертной казни, – несмотря ни на что, надо обязательно обсуждать. Само обсуждение врачует общество.

– Помните, Камю в своей статье «Размышления о гильотине» (ИЛ, 1989, № 1) говорит об инстинкте смерти? О том, что инстинкт смерти лежит в основе человеческой природы наравне с инстинктом сохранения жизни [2].

– Ну, конечно. Например, некоторые философы считают, что большевизм и социализм, сама социалистическая революция была движима этим инстинктом смерти, разрушения всего вокруг себя.

Смерть своей тайной необычайно притягательна. Люди, которые стоят на похоронах или идут за гробом, испытывают очень противоречивые чувства. Я сам в свое время испытал их на похоронах отца. Мне тяжело признаться в этом, но в какой-то миг ощущение тайны превысило чувство горя от потери отца.

Потом меня эта тема – состояние перехода из одной жизни в другую – всегда притягивала. В 1975 году вместе с Сергеем Николаевым мы сняли картину «Диагноз». Действие развивалось в морге, где вскрывают трупы. Это, конечно, жестокая десятиминутная картина. Но она жестока, если смотреть с точки зрения обывателя. А если с точки зрения человека вообще, а тем более философски, она совсем не жестока. Это просто та реальность, которая нас приближает к тайне смерти. И в то же время отдаляет от нее. Потому что сколько бы медики человека ни резали, они никогда не узнают, почему он страдал, смеялся, любил и, наконец, ушел из этой жизни. По душевному счету никогда не узнают. И в этом смысле я говорю о тайне смерти.

Я говорю как кинодокументалист. Но это не значит, что я холодным глазом смотрю на эти вещи. Просто мы закалены в какой-то мере всем тем, что происходит вокруг нас. И предчувствуем то, что произойдет, чтобы не быть последними в этом мире вещей и событий.

Смерть неотвратима для каждого, ее нельзя прорепетировать, это раз и навсегда. А в момент чужой смерти мы чувствуем себя как бы на репетиции собственной кончины, подводим итоги собственной жизни. И в какой-то мере это нас должно делать лучше.

Поэтому на обсуждение проблемы смертной казни – то есть принудительной смерти и ее таинственного воздействия на остальных – мы тоже должны с этой точки зрения смотреть. Не просто кого-то казнили... Тем более это происходит скрытно от общества, вдали от человека настолько, что никак на него не воздействует. Кажется, я понимаю, почему было Лобное место и почему смертная казнь была овеяна таким ритуалом.

Я не ратую за топор и плаху на Красной площади, но где, когда и как производится смертная казнь, граждане должны знать.

Все, что произошло в Москве в августе [3], эта драма у «Белого дома», забравшая три молодые жизни, было бы событием без какого-то ядра, без какой-то души, если бы не пролилась кровь. Ужасные слова, быть может, я вам говорю, но это был бы политический фарс и больше ничего. Эти три жизни – они предотвратили нечто большее. Я думаю, это было искупление, предотвратившее сотни и тысячи таких вот ужасных драм. Когда дело касается великих событий, мы уже не властны, властны какие-то другие законы, и слава Богу, что хватило этих трех смертей.

Тайна смерти, которая витала над площадью, – это тоже из нашей темы.

Знаете, я занят сейчас картиной о геноциде евреев в Латвии во время войны. Я встретился с одним человеком, профессором древней истории Иолем Вайнбергом, который прошел все круги ада: гетто в Риге, лагерь Кайзервалд на окраине Риги, Штутвоф, Бухенвальд, Терезин – все прошел. Всех его родственников убили. После многих лет мы прошли по бывшему гетто и остановились возле старого еврейского кладбища, где шуцманы – местные латышские фашисты – сожгли двадцать девять евреев. Просто прохожих. Согнали в маленькую синагогу и там сожгли. Так вот, он сказал: «Если бы сегодня я встретил убийцу моей матери, я не стал бы мстить».

Это его личная точка зрения, конечно. Просто он считает, что все это бессмысленно, за всех отомстить невозможно. Невозможно перестрелять всех – в этом участвовало огромное количество людей. Это были и исполнители непосредственно, и убийцы «от письменного стола», которые призывали своим пером к массовым убийствам. И еще неизвестно, кто больше убил.

И все же желание отомстить кажется непреодолимым, человеку трудно подняться над ним. Но государство в силах это сделать.

- Герц Вульфович, а вам самому приходилось встречаться с палачом?

- Так вот, лицом к лицу, нет.

- А по делу Валерия Долгова?

- Нет, казнят ведь в другом месте. Когда нужно, людей вызывают, они делают свое дело и дальше идут работать. Может быть, вы встречаетесь с ними в жизни. Палачество – это ведь не исключительное качество сегодня, вы знаете. В конце концов в философском плане можно поставить вопрос: что я почувствую, когда встречусь с палачом? А в бытовом плане я ничего не почувствую – он такой же, как все. И в этом ужас, конечно.

Посмотрите, что произошло в Сумгаите [4]. Там были убийства жесточайшие, там же жарили шашлык из убитых. Как убивают в Грузии, как убивали друг друга в Узбекистане! До какой степени люди жестоки! Не евреев так грузин, сербов, хорватов, осетин, кувейтцев... Надо убивать – и все.

Я думаю, проблему смертной казни нельзя рассматривать независимо от этого вселенского сумасшествия. Все это очень связано друг с другом.

То, что там совершилось несколько лет назад, когда мы снимали «Высший суд», – это просто цветочки, это ничто, это детский лепет по сравнению с тем, что сегодня творится.

Страна, которая семьдесят лет карала без разбору, должна передохнуть. Даже вопреки тому, что происходит. Но должна быть тогда другая карательная политика, должно быть какое-то место, где люди, приговоренные по старым законам к смертной казни, отбывали бы наказание. Может быть, вечная каторга, не знаю. Американцы же осуждают на сто сорок лет. Изолировать таких людей от общества, чтобы никогда больше никакого соблазна.

- И там состоится Высший Суд?

- Да, конечно. Что-то должно с ними там произойти.

Примечания:

2. «…Тяга к жизни, сколь фундаментальным инстинктом ее ни считай, не фундаментальнее другого инстинкта, о котором помалкивают записные психологи, – тяги к смерти, направленной подчас на самоуничтожение и на уничтожение других. Вполне вероятно, что тяга к убийству нередко совпадает со стремлением к самоубийству, саморазрушению. Таким образом, инстинкт самосохранения уравновешивается, в разных пропорциях, инстинктом саморазрушения. Только он полностью объясняет разнообразные пороки – от пьянства до наркомании, – помимо воли человека ведущие его к гибели. Человек хочет жить, но бесполезно надеяться, что этим желанием будут продиктованы его поступки. Ведь он в то же время жаждет небытия, стремится к непоправимому, к самой смерти. Вот так и получается, что преступник зачастую тяготеет не только к преступлению, но и к вызванному им собственному несчастью, и чем оно безмернее, тем вожделенней. Когда это дикое желание разрастается и становится всепоглощающим, то перспектива смертной казни уже не только не сдерживает преступника, но, может статься, с особой силой влечет его к всепоглощающей бездне. И тогда, в известном смысле, он решается на убийство, чтобы погибнуть самому» (Альбер Камю. Размышления о гильотине).

2. Имеется в виду август 1991 года, путч.

3. 27-29 февраля 1988 года.

*

Тема смертной казни как пережитка авторитарного режима, диктатуры затронута и в другом моем материале (впрочем, она была далеко не единственной из тех, что «зашиты» в тексте): Мельник С. Ломка эпохи позднего реабилитанса // Столица. – 1992. – № 9. – с. 28-30.

«Они думали, их расстреляют: всем десятерым подельникам «клеили» расстрельную статью 58-11. Но был конец августа 1956-го – время позднего реабилитанса, как выразился один из них, – и им даровали жизнь, отправив из внутренней тюрьмы КГБ города Куйбышева по этапу. Кого в Мордовию, в Потьму. Кого – в Тайшет. Уголовники, ломая ксивы, свирепели: врешь, мол, по 58-й сейчас не судят. Судили, и они были первыми после XX съезда»...

С героями сопротивления сталинскому режиму, участниками «Группы революционных марксистов» – подпольной организации на строительстве Куйбышевской ГЭС Дмитрием Писаревым, Давидом Мазуром и Аркадием Суходольским [5] я познакомился осенью 1990 года. Они приехали в Тольятти на встречу бывших узников Кунеевлага. Потом много лет поддерживал отношения с ними через одного из создателей «Группы революционных марксистов» – Дмитрия Писарева, выселенного в свое время, после лагерей, за 101-й километр от Москвы – в город Александров Владимирской области. Не раз бывал в деревне Коблуково неподалеку от Александрова, где они с Валентиной Васильевной купили маленький деревенский домик. Бывал он у меня в гостях и в Москве. Помню, вместе с хозяином слушал «Голос Америки», «Свобода» и ВВС. «Голоса» были отдушиной для Писарева, когда-то, в годы Великой Отечественной, подростком сражавшегося с гитлеровцами в составе партизанского отряда, а затем полжизни помыкавшегося по сталинским лагерям (сначала из-за критики «ударов товарища Сталина», а затем за участие в «антисоветской организации»).

Примечания:

5. «Группа революционных марксистов»…это была действительно серьезная организация – без всякой бюрократической атрибутики. Существовала она на строительстве Куйбышевской ГЭС, куда были согнаны десятки тысяч заключенных. Среди участников этой организации были и заключенные, и вольные. Организация небольшая, человек около 20, но каждый имел хорошую теоретическую подготовку. Я потом познакомился с другими участниками этой организации и убедился, что каждый из них не только читал Маркса, Плеханова и Ленина, но и пытался практически освоить их работы. «Группа революционных марксистов» еще в начале 1956 года говорила о возможности революционного взрыва в странах Восточной Европы, когда трудно было предугадать события в Польше и Венгрии…

Группу революционных марксистов» арестовали вскоре после 20-го съезда. В том же либеральном 1956 году их судили, и сроки были тяжелые: 7, 8, 10 лет. Характерно, что в это же время в лагерях освобождали политзаключенных. Но этих людей не выпустили, и сроки им не снизили, хотя все они сидели за антисталинские высказывания»... (Борис Вайль. Особо опасный / Авт. предисл. К.И. Герстенмайер. – Лондон: Overseas Publications Interchange, 1980. с. 240-242).

6. Писарев Дмитрий Калистратович – политический заключенный, один из организаторов «Группы революционных марксистов» (ГРМ) – подпольной организации заключенных на строительстве Куйбышевской (Жигулевской) ГЭС (совместно с Давидом Мазуром, Аркадием Суходольским, Ростиславом Доценко, Григорием Самохваловым, Александром Агбаловым, Дмитрием Слободяном, Булатом Губайдуллиным, Анатолем Мирошниченко, Антанасом Стасишкисом и Виталием Черепановым).

Родился в 1928 году в д. Норки Чушковского района Могилевской области. Окончил 5 классов. В годы Великой Отечественной войны участник партизанского движения в Белоруссии. Награжден орденом Отечественной войны II степени, медалями.

По окончании войны курсант летного училища в Полоцке по специальности радиомеханик. 28 июля 1952 года арестован, 19 сентября военным трибуналом в/ч 07197 приговорен по политической статье 72А УК БССР к 10 годам в исправительно-трудовых лагерях. Направлен в Кунеевлаг (Кунеевский ИТЛ на строительстве Куйбышевской ГЭС). Арестован по делу «подпольной антисоветской организации» (так в акте обвинительного заключения) ГРМ, 24 августа 1956 года приговорен Куйбышевским облсудом по политическим статьям 58-10 ч.1, 58-1. Наказание отбывал в Мордовских лагерях, Потьма. Освобожден по определению военного трибунала Белорусского военного округа от 4 января 1961 года.

Мазур Давид Львович – политический заключенный, один из организаторов «Группы революционных марксистов». Родился в 1927 году в г. Ессентуки Ставропольского края. Участник Великой Отечественной войны. Прошел через СМЕРШ, был осужден на 25 лет по политическому обвинению как «еврейский националист» и направлен в Кунеевлаг (Кунеевский ИТЛ на строительстве Куйбышевской ГЭС). Освобожден в ноябре 1955 года, реабилитирован. 29 апреля 1956 в Свердловске арестован по делу «подпольной антисоветской организации» (так в акте обвинительного заключения) ГРМ, 24 августа 1956 года приговорен Куйбышевским облсудом по политическим статьям 58-10 ч.1, 58-11 к 7 годам исправительно-трудовых лагерей. Наказание отбывал в Тайшете вместе с Антанасом Стасишкисом, Аркадием Суходольским, Булатом Губайдуллиным, Владимиром Лютиковым, Борисом Вайлем (с 1978 – библиограф королевской библиотеки в Копенгагене, Дания), Юрием Литвиным и др. – создал подпольную организацию заключенных «Группа рабочих социалистов» социал-демократической направленности. Освобожден 29 апреля 1963 года. 

Суходольский Аркадий Васильевич (1927-1998) – один из организаторов «Группы революционных марксистов». Родился с. Медвежье Иланского района Краснодарского края. Участник Великой Отечественной войны. 11 апреля 1951 году осужден на 10 лет по политическому обвинению, ст. 58-10 ч. 1, и направлен в Кунеевлаг (Кунеевский ИТЛ на строительстве Куйбышевской ГЭС). Арестован по делу «подпольной антисоветской организации» (так в акте обвинительного заключения) ГРМ, 24 августа 1956 года приговорен Куйбышевским облсудом по политическим статьям 58-10 ч.1, 58-11 к 8 годам исправительно-трудовых лагерей. Наказание отбывал в Тайшете, в Озерлаге, вместе с Давидом Мазуром, Антанасом Стасишкисом, Булатом Губайдуллиным, Владимиром Лютиковым, Борисом Вайлем (с 1978 – библиограф королевской библиотеки в Копенгагене, Дания), Юрием Литвиным и др. – создал подпольную организацию заключенных «Группа рабочих социалистов» социал-демократической направленности. После освобождения проживал в Красноярске. 

Не стану повторять здесь ту публикацию в «Столице» (более поздняя публикация - здесь ). Предлагаю другой материал, посвященный бывшим политзекам, опубликованный спустя пять лет после в газете «Тольятти сегодня». 

*

О распахнутой душе Дании 

Тольятти сегодня. – 1996. – 22 марта. – с. 8.

Попыткой проникнуть в философию датской демократии назвала одна из газет двухнедельную поездку российско-украинской группы по этой островной скандинавской стране. Для всех участников, а тем более для тех, кто десятилетиями числился невыездным (сначала за свои политические убеждения, а затем, после реабилитации, и по самым банальным, экономическим обстоятельствам), эта попытка оказалась весьма своевременной.

Один из них – Дмитрий Писарев, ныне пенсионер, а когда-то политзаключенный с десятилетним стажем, часть которого пришлась на «великую стройку коммунизма» – Куйбышевскую ГЭС, – поделился с автором этих строк своими впечатлениями. В Дании он, его супруга и их спутники побывали по приглашению «Демократического фонда» Министерства иностранных дел Королевства, исторически тесно связанного с Россией.

«Мы считаем Россию нашей второй родиной», – нередко приходилось слышать от датчан. И действительно: мы породнились «домами» еще со времен Александра III, обручившегося с датской принцессой. Еще раньше братался с Данией и нашел в ней верного союзника в Северной войне Петр Великий. Место его «привала» на пути в Европу датчане берегут – впрочем, как и все, что связано с русскими и прочно отложилось в памяти датского народа.

Ориентиры Дании определились уже тогда, задолго до принятия Конституции 1849 года, реально узаконившей – раз и навсегда – не только философию, но и практику «датской демократии». Именно практику, поскольку народ этой страны уже не одно столетие строго следует букве и духу своего основного закона.

Личность неприкосновенна, утверждает «готика» конституционного параграфа. Ни один датский подданный никоим образом не может быть лишен свободы по причине своих политических, религиозных убеждений или своего происхождения. Каждый обладает правом обнародовать свои мысли в печатной или устной форме, будучи, однако, ответствен перед законом. Цензура и прочие упреждающие меры отменяются навсегда.

...В аэропорту российско-украинскую группу встретили организаторы поездки. Среди них – Борис Вайль, широко известный революционер (не диссидент, а именно революционер, поскольку его сопротивление тоталитарному режиму было построено на организации антисоветских групп, подчеркивает Писарев). Оказавшись в Дании в конце 70-х при содействии «Международной амнистии», он и его семья нашли пристанище и работу, о которой можно было только мечтать. Теперь Б. Вайль работает в Королевской библиотеке. Его жена – Людмила Вайль – сопровождала группу в качестве гида и переводчика. Наконец, многим гости были обязаны Кирстен Бруун, журналистке, несколько лет проработавшей в Москве в качестве корреспондента одной из ведущих датских газет: на ее счету это уже третья группа из России по линии «Демократического фонда».

– Мы вам всё покажем, а вы сами делайте выводы, – первое, что услышали русские.

Им действительно показали столицу в разных ракурсах (в том числе вольный город  Христианию, где «самоуправляется» многонациональный андеграунд), островные коммуны (так в Дании называются поселения), предприятия и фермы, производственные школы и дома престарелых, музеи, храмы и кладбища. Их принимали в парламенте. Их принимали везде. За две недели впечатлений, встреч, поездок – масса. Без всякой «дымовой завесы». Да и зачем она, собственно, если скрывать нечего. Если на социальные нужды тратится треть бюджета: образование, здравоохранение и социальное обеспечение в Дании – бесплатные. Если около половины дохода, «съедаемого» налогом (кстати, единственным и дифференцированным), возвращается налогоплательщику сторицей. Минимальная гарантированная пенсия в Дании – 5700 крон, это около 1000 долларов. Старикам хватает на жизнь, путешествия и развлечения. При этом они вольны сами решать, где и как провести остаток жизни. Одни выбирают долю доживать в доме престарелых, оплачивая лишь очень незначительную часть расходов на свое содержание: основное бремя несут коммуны и государство. Те же, кому хочется дожить свой век дома, в собственной квартире, не остаются без внимания патронажных служб. Датские сестрички получают на два порядка больше наших. Тем же, кто опекает глубоких стариков, уже совершенно не способных обслуживать себя, идет двойная ставка.

- В этой стране никому не суждено умереть забытым, покинутым, в одиночку. И виной тому не только деньги. Впечатление такое, что вся государственная, муниципальная политика направлена на удовлетворение интересов человека, – рассказывал мой собеседник.

– Знаете, Сережа, – долго подбирает слова Писарев... – Эта положительная аура сказалась и на нашем настроении. Мы как будто стряхнули нашу неустроенность, наши проблемы еще в аэропорту. Там уже не можешь поступать иначе, и мысли не могут быть дурные. Там даже нет намека на какой-то подвох: вдруг в чем-то тебя обведут вокруг пальца. Все открыто. Распахнуты души, распахнуты глаза, руки...

Кому-кому, а этому человеку не надо объяснять, что такое подвох, подлость, предательство. В свое время он испил их до дна – и в лагерях на строительстве Куйбышевской ГЭС, где в 50-е годы участвовал в сопротивлении режиму, и в Потьме, куда попал после разгрома группы (я подробно писал об этом в журнале «Столица»).

Ставшая в последнее время привычной у нас фраза «это ваши проблемы» в Дании прижиться просто не может. Как выяснилось, датчане вовсе не упиваются своей самодостаточностью – они и в самом деле «настежь распахнуты». Например, слово "Чечня" там – как пароль (как, к слову, и югославская трагедия. А раз есть пароль, значит, есть и отзыв – беженцев в Дании предостаточно).

Но не локальные конфликты, в конечном итоге, влияют на симпатии датчан, еще с петровских времен верящих во внутренние резервы и огромный потенциал «восточного соседа».

– Расположение к России чувствуется повсеместно, – свидетельствует Д.К. Писарев. – И я думаю, у нас есть огромный резерв возможностей сблизить наши общества. Разумеется, на взаимовыгодных условиях. Дания – высокоразвитая аграрная страна, и мы многое могли бы взять для себя. Например, их технологии производства, обработки и сбыта сельскохозяйственной продукции (климатические условия Дании и нашей средней полосы близки). Да и опыт тех же специалистов в сельском хозяйстве: в Дании их переизбыток, у нас – нехватка. Можно перенести на нашу почву и многое другое. Скажем, отдельные элементы самоуправления. В Дании механизм этот настолько демократичен и органичен, что нам до этого надо дорасти.

Как пенсионера, несколько лет назад «севшего на землю», Писарева интересовала и аграрная тематика. На примере коммуны острова Файо он увидел, как экономически может выжить маленькое сообщество – несколько столетий не знавшее упадка, но однажды все же потесненное рынком. Жители острова нашли свою "нишу": выращивают экологически чистые фрукты и поставляют их на собственных судах. И не только в города и селения Дании. Сегодня они процветают. Таких примеров немало.

– Коммуны, – считает рассказчик, – это элемент социализма, самого настоящего, сформировавшегося вместе с нацией, вместе с общинами, совершенно естественно произросшего, без всякого насилия.

Да и вообще, в этой стране обходятся без государственного насилия. Экономика – элемент саморегулирующегося рынка. Государство влияет лишь на соцобеспечение, здравоохранение, образование и еще несколько сфер. Влияет – значит, выделяет финансы и жестко контролирует их использование. При этом правительство полностью подотчетно парламенту в расходовании бюджетных средств. Опираясь на парламентское большинство, оно вынуждено считаться с фактическим большинством депутатов: если они выражают недоверие любому министру, тот немедленно уходит в отставку, а вотум недоверия премьеру вынуждает его объявить королеве об отставке всего кабинета.

Слово королевы (и ее виза на законопроектах) – закон, «гарант "Конституции"». Эти слова в Дании звучат без тени иронии. Нынешняя королева Маргрете II принимает активное участие в политической и культурной жизни своей страны. Она действительно обожаема подданными. За справедливость. А еще – за талант художника. На ее счету несколько десятков иллюстраций к изданию "Властелина колец" Толкиена, декорации и костюмы к пьесам по сказкам Андерсена, множество других работ. За способность переводчика с французского. И за личные качества, из которых демократизм – одно из главных.

Пожалуй, наиболее наглядно выразили мировоззрение народа именно слова его королевы: «Давайте обратимся к нашим соседям и посмотрим, не нуждаются ли они в нашей помощи. Это касается не только наших взаимоотношений с людьми из стран "третьего мира", для которых глобальный кризис стал бедствием. Это касается и тех, кто живет за углом, и тех, кто живет этажом ниже...»

Может быть, именно в этом – вся датская философия?

***

Я давно собирался назвать имя человека, который предал «Группу революционных марксистов» и обрек десятерых молодых ребят на продолжение гулаговской эпопеи. Я знаю его имя, но... Отчасти прав один из героев фильма Герца Франка, профессором древней истории Иоль Вайнберг, что мстить – бессмысленно, за всех отомстить невозможно. «Невозможно перестрелять всех – в этом участвовало огромное количество людей». 

Я не обнародовал имя предателя даже после его смерти, хотя, признаюсь, соблазн был. По сути, об этом – еще в одной моей публикации на эту тему в очерке «Сорок с лишним шагреневых лет” в тольяттинской газете «Площадь Свободы» (27 мая 1999 г., с. 1, 6).

*

«Он пережил несколько инфарктов. И только опасение невольно спровоцировать очередной и, не дай Бог, смертельный приступ – пожалуй, только это много лет удерживало меня от публикации о нем здесь, в Тольятти. В нашем маленьком городе, где все на ладони. 

А он был просто чертовски узнаваем. Он внимательно читал местные газеты и даже изредка писал – разумеется, на актуальные для себя и своего круга темы. Подписываясь своим настоящим именем. Иногда писали и о нем – конечно же, душевно и проникновенно, как положено писать об убеленных сединами ветеранах. Порой ссылались на его авторитетное мнение по тому или иному вопросу. Звучало очень даже убедительно. А для молодежи не было лучше примера: вот как, мил человеки, надо прожить жизнь – пройдя по ней с высоко поднятой головой. 

Именно такими людьми мы пытались утолить жажду перемен. Когда-то я отдал свой голос за его имя в строчке избирательного бюллетеня. Его трагичный – нет, скорбный путь, вехи которого были известны вовсе не из листовки в ящике, а с его слов и даже собственноручно заполненной и завизированной анкеты, заполненной для Тольяттинского отделения общества «Мемориал», и последовавшая за лагерем пусть не блестящая, но какая-то очень добротная для бывшего политзэка карьера – внушали беспредельное уважение. Внушали трепетное чувство к человеку несломленному, а значит достойному и мудрому, знающему дорогу к опушке...

К счастью, он не прошел, и мой голос пропал зря.

Если бы меня сегодня попросили заполнить его анкету – я бы во всех паспортных вопросах поставил прочерки. Не потому, что не знаю. А потому что последние сорок с лишним лет его не было на земле. Это был не он – а легенда, придуманная гэбистами. И жил он не за себя, а за тех парней, которых предал. Жил чужие жизни...

Эта публикация, скорее всего, попадет ему в руки. Не прочтет сам – подсобят те, кому это положено по службе, благо недалеко: три минуты ходу. Или проще позвонить. А в том, что он узнает себя, даже не названного мною по имени, – не сомневаюсь. И тогда... Ведь писали же о том, как скоропостижно скончался, замученный телефонными звонками родственников бессчетных жертв, один сталинский следователь-садист. Взял – и умер. Правда, это единственный известный мне случай. Скорее, абсолютно нетипичный для людей такого сорта. Или совпадение. Или просто легенда – нам ведь свойственно очеловечивать тех, кому сам Бог велел провалиться под землю... Черта с два! При жизни – черта с два.

Словом, я пришел к тому, что был наивен, так боясь оказаться в противной мне роли – эдакого живого укора, пусть запоздалой, но неминуемой расплаты за тех, кого он обрек на новые лагерные сроки уже в разгар хрущевской оттепели. 

С некоторыми из них я подружился. И они, как ни странно, великодушнее меня…»

_____________________

©️ Мельник Сергей Георгиевич